А слева, у выхода на балкон, стояло старое пианино. Главное ее сокровище. Ирвелин приблизилась к нему и провела ладонью по пыльной дубовой крышке.

«Ну привет, забытый всеми скворец. Ты не против, если я нарушу твое одиночество?»

Не дождавшись ответа, она расправила плечи и обвела гостиную умиротворенным взглядом.

«С возвращением в Граффеорию, Ирвелин. Ты снова дома».

Глава 2

Ипостась

Граффеория — страна-диковина. Для граффов, местных жителей, Граффеория была великим королевством с культурой совершенно необыкновенной; для иностранцев — страной скрытной и диковатой, время от времени волнующей заграничные умы; для Ирвелин — родным домом, с которым в прошлом ей пришлось расстаться, скоропостижно и не по своей воле.

При встрече с коренным граффом неподготовленный иностранец падал в обморок или щипал себя за руки, проверяя, не спит ли он часом. А дело здесь обстояло в том, что в этом королевстве правил не только король, потомок того самого Великого Ола, но и сила, исходящая от Белого аурума, драгоценного артефакта, который Великий Ол отыскал в недрах граффеорской земли далеких пять сотен лет назад.

На протяжении долгого времени граффы бережно хранили свою тайну, закрыв границы и не допуская на территорию королевства ни одной иностранной души. Граффеория жила обособленно, не вступала в международные конфликты, не создавала союзов и не участвовала в переговорах. На карте — темное пятно, закутанное в горы. В то смутное время иностранцев мало занимала эта тихая страна; в большом мире ходили слухи, что Граффеория кишела плебеями, чей разум прекрасно обходился без знаний о чудесах цивилизации. Можно представить, каково было всеобщее удивление, когда большой мир узнал, что их подозрения были весьма и весьма далеки от истины.

Почти век миновал с тех пор, как гордые граффы раскрыли остальному миру свою потайную суть. Произошло это во времена правления короля Филлиуса Второго, прапраправнука Великого Ола. То был смелый человек, инакомыслящий предводитель, способный ломать старые устои и идти наперекор своему народу ради процветания королевства. Его нарекали предателем, распутником, даже шпионом, и на протяжении долгих семи лет его положение было хрупким, как мартовский лед. Доверял Филлиус Второй лишь крохотной горстке последователей, которые разделяли его убеждения. Они верили в его цель — открыть границы Граффеории и, несмотря на все различия, быть в дружбе с другими странами.

То было время междоусобиц. Дело могло обернуться и народным восстанием, если бы не упорство и ораторский талант Филлиуса Второго. Благодаря врожденному дару убеждения, который король оттачивал в течение всей своей долгой жизни, ему таки удалось обуздать готовых взбунтоваться граффов. Одним погожим летним днем он вышел на окруженный балюстрадой балкон Мартовского дворца и выступил перед переполненной граффами площадью. Речь его была длиною с дюжину часов. Все это время Филлиус говорил и говорил, превозмогая страшный гул и улюлюканье. С площади его закидывали гнилыми персиками, но король не сходил со своего пьедестала и делал паузы лишь на краткие глотки воды. Речь его была спокойной и вымеренной, голоса он не повышал, а сам держался уверенно, притом что подбородка он не поднимал, а напротив, опускал его вниз, на суд своего упрямого народа. Ближе к концу манифеста буйный свист на площади начал стихать; улюлюкать граффы попросту устали и вместо этого принялись действительно слушать.

В тот день было сказано много правильных слов: о важности дружбы и ценности различий, о пользе путешествий и необходимости обмена опытом. И граффы были усмирены. Ночью того же числа король Филлиус Второй праздновал победу.

Его манифест вошел в историю как самый продолжительный и храбрый, а Филлиуса Второго провозгласили Великим Оратором, выставляя его на пьедестал Великих, где он по сей день стоит бок о бок со своим знаменитым прапрапрадедом. С тех пор закон о строжайшей обособленности был упразднен, и Граффеория открыла свои границы. Граффы начали путешествовать в другие страны, а иностранцы — посещать Граффеорию.

Тайна Граффеории больше не была тайной.

Тот самый Белый аурум, что правил королевством вместе с королем, имел необычайное свойство. Узнав о нем, мировое сообщество вмиг нарекло Белый аурум восьмым чудом света. Граффеория стала принимать заграничных гостей, жаждущих испытать те дары, которые артефакт распространял.

Белый аурум разделял всех людей, находившихся на территории королевства, на восемь ипостасей. Восемь категорий, восемь призваний, восемь сущностей. У этого есть много названий, и все они по-своему верны.

Левитанты, эфемеры, иллюзионисты, кукловоды, отражатели, штурвалы, телепаты и материализаторы.

Каждая из ипостасей давала своему носителю уникальный дар — невидимая щепотка волшебства, просыпанная над человеком, как только тот вступал на земли королевства. Восторг и благоговение испытывал неискушенный носитель, который ни с того ни с сего мог подняться в воздух без какой-либо посторонней помощи. А он всего-навсего приобрел навык левитанта: летать.

Но стоит помнить, что скрытый дух, закупоренный в Белом ауруме, не поддается чужим желаниям и уговорам, он сам решает, какой именно дар приобретает человек. История помнит немало творческих людей, которые мечтали стать иллюзионистами, а по прибытии в королевство возымели дар эфемера. Перезагрузки не будет — таково окончательное слово белого камня.

Иностранцам нравилось приезжать в Граффеорию и испытывать на практике ее щедрые дары. Однако приключению не дано длиться вечно, и как только человек покидал земли королевства, его покидал и приобретенный дар. Даже прирожденный графф, переступая границу, терял свою ипостась. Таков нерушимый закон белого камня: его дар распространялся вокруг него строго на диаметр, равный протяженности Граффеории от восточной горной цепи до западных сосновых лесов. Хитрая математика, позволяющая граффам чувствовать себя особенными.

Ирвелин Баулин была отражателем. Дар отражателя — создавать стены, твердые и крепкие, но при этом совершенно невидимые — такие, что ни один человеческий глаз не может за них зацепиться. Ирвелин сильно скучала по своему навыку. В детстве она называла свои стены щитами — ее оберегами от назойливости окружающего мира. И теперь, вернувшись в Граффеорию, чтобы добраться до самой высокой полки платяного шкафа, она создавала невидимую ступеньку, поднималась на нее и хватала добычу. А после — ступенька исчезала, с гордостью выполнив свое предназначение.

На следующее утро после возвращения Ирвелин снова вышла на Робеспьеровскую. Она постаралась выскочить из дома как можно раньше, чтобы избежать компании того настырного граффа, Августа. И у нее получилось, парадная томилась в утреннем безмолвии без лишних свидетелей. Подставляя лицо осеннему солнцу, Ирвелин Баулин неспешно вышагивала по петляющим улицам. В ее голове играла музыка, пальцы в аккомпанемент сознанию прытко отбивали ритм на юбке три четверти, а большие глаза смотрели вокруг с нескрываемым удовольствием.

Кажется, столица Граффеории не желала идти в ногу со временем и осознанно застыла в средневековье. Низкие каменные дома выстроились в шеренгу, заслоняя собой дворы и площадки. В бескрайнее небо глядели треугольные крыши, покрытые «чешуйками дракона» — гордостью столичных материализаторов, или попросту зеленой черепицей. Каждый гость королевства мог оценить здесь обилие скверов и садов, блестящие воды реки Фессы, каменные фасады и круглые слуховые окошки. Тех тринадцати лет, что Ирвелин отсутствовала, будто и не было. Граффеория встречала ее в своем прежнем обличии, а воздух, как и прежде, был пропитан явными странностями.

Многие из встречающихся на пути левитантов не шли, а парили в полуметре от земли. Некоторые из них даже пренебрегли уличной обувью, брыкая ступнями в носках; прохладный осенний ветерок левитантов ничуть не смущал. Временами по улицам проскальзывала вертикальная тень, огибая на своем пути спокойно шагающих граффов. «Даже в таком ненормальном месте, как Граффеория, привидений не существует!» Вы — не графф, если не произносили эту фразу хотя бы дважды. Тенями были эфемеры, которые, всего вероятнее, куда-то сильно опаздывали и включили свой навык скорости на полную мощь.

Несмотря на откровенные чудеса, которые происходили в дневное время и у всех на виду, мало кто из прохожих обращал внимание на летающих людей. За всю прогулку Ирвелин заметила лишь одну пожилую пару, которая прижалась к киоску с сувенирами и с глазами, переполненными вежливым ужасом, наблюдала за будничной жизнью граффов. Продавец в киоске добродушно умилялся им, натирая маслом сувениры в виде Белого аурума.

Дошагав до улицы Доблести, Ирвелин свернула налево. Вдалеке замелькали башни Мартовского дворца, и она в предвкушении ускорила шаг. На ближайшем перекрестке Ирвелин заприметила угловатый дом цвета спелой сливы. Пропустив спешащего велосипедиста, она подошла ближе и подняла взгляд на железную вывеску, дугой закрепленную на камне. «Вилья-Марципана» — гласило железо. Ирвелин посмотрела в высокие окна с мелким переплетением. Там, в глубине застарелого помещения, посреди плотно расставленных столов и стульев притаился неожиданный персонаж — одинокий черный рояль. Его величественный облик шел вразрез с обстановкой вокруг: облупленные стены, холодный пол, низко спущенные старые люстры. Ирвелин так восхитило сочетание несочетаемого, что ее рука уже дернула за ручку, а ноги уверенно переступали порог.