— В Средние века ипостасей было всего четыре, — сообщил Филипп, поднимая голову от страниц. — Их еще называют «чистыми дарами грифона». С ходом времени появились и другие. Своеобразная эволюция.

— А когда появились первые отражатели? — подала голос Ирвелин. Легенду о грифонах она знала, не единожды слушала ее в интерпретации отца. Но о позднем появлении отражателей слышала впервые.

Филипп сверился с верхним абзацем и произнес:

— Следующими за первой четверкой появились материализаторы — в XVII веке, потом — кукловоды, XVIII век. Первый иллюзионист родился в начале XIX столетия, а отражатели появились в конце.

— Отражатели появились последними?

— Согласно хронике тех веков — да, документальное подтверждение новой ипостаси стоит на конец XIX века. Но я читал теорию, что поначалу отражателей могли принимать за материализаторов, которые слабо владели своим навыком — создавали только невидимую материю, а видимую создать не могли.

— Отражательные барьеры — это не материя, — поправила Ирвелин чересчур взыскательно.

— Да, Ирвелин, знаю. Я всего лишь передаю прочитанное.

Повисла пауза. Неуютно стало всем. Ирвелин уже хотела выдумать причину, по которой ей нужно было срочно уйти, но пока она выдумывала, дело в свои руки взял Август. Он скинул ноги со стола и выпрямил спину.

— Сегодня на светском четверге у нас новый гость! — объявил он, словно кто-то до сих пор мог не заметить Ирвелин. — Думаю, каждому из нас стоит рассказать немного о себе. Кто начнет? — Он закрутил головой, но остальные глядели на него без ожидаемого ажиотажа. — Значит, начну я.

Август Ческоль представился человеком незаурядным. Сам себя он называл беспечным путешественником. Вместо домашней жизни он сделал выбор в пользу ветреных улиц, случайных заработков и рассветов на влажных лужайках. Последние несколько лет Август посвятил путешествиям, странствуя по уголкам просторной Граффеории. Он ночевал в палатках, бродил среди нескончаемой листвы, пил из ближайшей колонки. На востоке Август облетал горы, на западе — сосновые леса; в обед он кружился над крапивным озером, а к ночи приземлялся у гостиницы приозерного Клекота. В жизни Августа редко выдавался случай, когда он мог спланировать свой день. Как правило, его день планирует себя сам и заранее ему ничего не сообщает: с наступлением утра Август просыпается и идет, куда глаза глядят, а при случае, когда затылок глядит настойчивее, — разворачивается.

— Меня вырастили бабушка с дедушкой. Мы жили в горной деревушке, в Олоправдэле, все детство я провел там. Вокруг меня постоянно были Дюры, поля да упитанные коровы. Когда мне исполнилось одиннадцать, дедушка стал брать меня в небольшие поездки. К слову сказать, стремление к путешествиям у меня от него. Где они с бабушкой сейчас — не имею и малейшего представления. Наверное, плескаются где-нибудь в волнах лиссабонской ривьеры, бабушка давно хотела там побывать.

Жизнь Августа взволновала Ирвелин, страстного почитателя всякого вида историй.

— Ты путешествуешь в одиночестве? — спросила она.

Левитант задумался, почесывая свою русую шевелюру.

— Верного спутника у меня нет, это правда, однако сложно вообразить, с каким количеством граффов мне приходится знакомиться во время странствий. Скажу так: жаловаться на нехватку общения у меня причин нет. Я не одинок.

— У Августа такая насыщенная жизнь, что порой на светских четвергах мы с Филиппом кукуем вдвоем, — проворчала Мира.

— За этим и гонка, госпожа Шаас. За непредсказуемостью. — В глазах Августа появился лукавый блеск. — Религия моего деда, которую он тщательно вложил в своего внука, такова: раз уж вышел прогуляться, ступай до соседнего города. — Август снова раскинул по сторонам руки. — Теперь твоя очередь, Мира.

Мирамис Шаас была не только взбалмошным граффом, но и талантливым флористом. «Это когда с цветами работают», — вставил лишний комментарий Август: Ирвелин знала, кто такие флористы.

Вся семья Миры — мать и свора племянников — жила в Прифьювурге, промышленном городе на севере Граффеории. В столицу Мира переехала три года назад, в канун Нового года, и с тех пор в ее жизни появились цветы.

— Вместо нормальной квартиры у меня мастерская, там у меня вечный бардак. Приходится довольствоваться малым, раскошелиться на лавку на Скользком бульваре я пока не могу. Но это пока. — Она горделиво приподняла подбородок. — Сегодня, например, я всю ночь проработала в восточном саду, меня приняли в команду флористов по облагораживанию садов ко Дню Ола. Но большую часть времени работаю я одна. С этого года, правда, у меня появились две помощницы, близняшки. Они иногда выручают меня на крупных заказах, и обе безответно влюблены в Августа.

— Поэтому я редкий гость в твоей мастерской, — через стол подмигнул ей Август.

— Ты редкий гость в моей мастерской, потому что постоянно где-то летаешь.

На миг задумавшись, левитант отмахнулся:

— Твоя правда.

— По ипостаси я штурвал, — продолжала Мира. — Всегда мечтала быть иллюзионистом, но Белый аурум решил не в пользу моих желаний.

— Мира, имей в виду, — отозвался Филипп, — по результатам соцопроса наиболее удовлетворены своей жизнью именно штурвалы. И успешных штурвалов куда больше, чем иллюзионистов.

Мира только пожала плечами.

— Скажи это моей маме. Она постоянно твердит, что дар штурвала — для ленивых, — сказала она. И, лежа на подушках, взмахом руки придвинула к себе сахарницу, а при следующем взмахе закинула один кубик себе в чашку.

— Твоя мама, разумеется, совсем не права, — наблюдая за ее действиями, вставил Август.

Ирвелин и не заметила, как с головой ушла в истории этих незнакомцев. Август раздражал уже меньше, а Мира, на удивление, представилась персоной довольно деятельной и творческой, однако нравилась ли она ей, Ирвелин пока не понимала. Филипп, как самый немногословный из троих новых знакомых, наблюдал за Мирой и Августом, как отец наблюдает за проказами своих детей — с участием и легкой иронией. Он с достоинством пил чай и лишь иногда вставлял свой краткий слог.

— Ирвелин, теперь ты. Скажи, почему вы решили уехать из Граффеории? — поинтересовался Август.

И тогда Ирвелин осознала, что уже давно никому и ничего о себе не рассказывала. Да и не знала она, что именно рассказывать. До сих пор ее жизнь была блеклой, как небо в пасмурную погоду, до тошноты упорядоченной и скучной. Вернулась она в Граффеорию лишь для того, чтобы снова вдохнуть полной грудью, почувствовать настоящую, свою жизнь, а не то подобие, что находилось в ее распоряжении последние тринадцать лет. Вопрос Августа она решила проигнорировать.

— С малых лет я играю на пианино. Не помню время, когда не играла. Мама даже сказала однажды, что клавиши — продолжение моих пальцев.

— А кто твои родители по ипостаси? — спросила Мира.

— Мама — левитант, а папа — материализатор. Он ученый. Когда мы жили в Граффеории, у него была своя маленькая лаборатория на Скользком бульваре, недалеко от «Эликсироварни Боуба».

— Почему все-таки вы уехали? — настаивал Август.

Ирвелин отвела взгляд к иллюзорному лесу и, поразмыслив немного, пояснила:

— Из-за папиной работы. Он должен был уехать, и мы уехали вместе с ним.

Ирвелин избегала их лиц и сидела для расслабленного человека слишком ровно. Август умолк, а Мира, вскочив с подушек, переметнулась на Филиппа.

— Пришло время для признаний, господин Кроунроул! — Филипп ответил ей немой полуулыбкой, и тогда Мира повернулась к Ирвелин: — Видишь ли, Ирвелин, уже три года я общаюсь с этим чопорным брюнетом, а чем он занимается на своей работе — до сих пор не знаю.

Ирвелин приняла Мирины слова за шутку, а потому ждала продолжения. Только его не последовало — Мира вместе с Августом как собаки в ожидании косточки глядели на Филиппа. Тот, почесав сломанный нос, обреченно вздохнул:

— Я подписал документ о неразглашении. Я не имею права вам сказать. И скоро мне надоест это повторять.

— Ничего-ничего, кое о чем мы догадываемся. — Мира обратилась к Ирвелин, заговорщически шепча: — У него есть проходные билеты в Мартовский дворец на День Ола. На ковровый прием для высокопоставленных лиц. Высокопоставленных! Небось прислуживает тайным советником у самого короля.

— Я не тайный советник, — спокойно отметил Филипп. — И предлагаю сменить тему, а то весь остаток вечера Мира будет высасывать мою кровь.

— А откуда ты берешь все эти книги? — спросила Ирвелин у Филиппа, не особо заинтересовавшись его тайным ремеслом.

— Некоторые покупаю, а остальные попадают сюда из самых разных мест. Часть я увез из родового поместья, а часть мне подарили. К примеру, почти весь левый передний стеллаж достался мне от пожилой семьи с третьего этажа. Им так понравилась моя библиотека, что они решили отдать сюда на хранение всю свою книжную коллекцию. Говорят, здесь их книгам будет комфортнее, чем на задворках их старых шифоньеров.

Ирвелин вернулась вниманием к библиотеке, которая раскинулась перед ними сказочной панорамой. Действительно, все эти книги, как старички, проживающие свою пенсию в престижной гостинице.