— Ни в коем случае, мой друг, ни в коем случае! Вы достойны только такого обращения, — декларировал он с высоко поднятым подбородком. — О, вы привели друзей! — Мужчина обвел всех взглядом, полным почтения. — Приятно познакомиться. Меня зовут Альвэ Темигров, я к вашим услугам. С днем великого свершения!

Отойдя от Филиппа, он принялся пожимать руку каждому, начиная с Августа, который счел нужным низко перед ним поклониться. А вот на Ирвелин мужчина ненадолго завис.

— Какие у вас очаровательные глаза, госпожа.

Ирвелин понятия не имела, как правильно реагировать на комплименты в таком обществе, и вместо благодарности она скромно пожала его руку в ответ.

— Проходите, располагайтесь, — пришел в себя графф. — Сегодня раздают изумительные закуски — луковые тарталетки. Я уничтожил уже два десятка и планирую покуситься на них вновь, — тоном заговорщика сказал он и отошел.

До сих пор Ирвелин не понимала, на что она согласилась, ступая вместе с Филиппом по начищенному ковру. Ей хотелось лишь побывать в дворцовых залах и своими глазами увидеть Белый аурум, а общение с высшим светом в картинку сегодняшнего дня Ирвелин не вписывала. Она оглядела галерею, сотню надушенных граффов, столовое серебро на тонких столиках, и ее замкнутая душа ушла куда-то по направлению пяток. Обстановка здесь, внутри дворца, разительно отличалась от обстановки снаружи. Здесь не было ни танцев, ни хлопушек, ни глинтвейна с пряниками. На небольшой сцене, уместившейся в углу напротив створчатых окон, наряженный во фраки оркестр играл умиротворяющую музыку (ля минор, спутать было невозможно). Облаченные в свои лучшие наряды граффы медленно перемещались от одного кружка к другому, точь-в-точь как павлины, которые распустили свои пестрые хвосты и решили пройтись по владениям. С высокого потолка свисали хрустальные люстры, а стены галереи были украшены зеркалами и расписными гобеленами.

— Филипп! Неужели это вы!

К ним подплыла молодая дама в длинном сверкающем платье с бокалом шампанского в руке. От нее Ирвелин учуяла дорогой парфюм и скверный характер.

— Флоа, рад видеть вас, — кивнул в ее сторону Филипп.

— Если моя память не изменяет мне, то вы впервые удостоили чести сей светский раут. В чем же причина, позвольте узнать?

Дама по имени Флоа вела себя так, будто и не видела стоявших рядом Миру, Ирвелин и Августа. Все ее цепкое внимание было обращено исключительно на Филиппа, и она не заметила, как отгородила своим высоким телом прозрачную (по-видимому) Ирвелин.

— Решил проявить уважение к нашим традициям, — ответил иллюзионист.

— Правильно сделали, — улыбнулась Флоа.

Следующие несколько секунд она молча гипнотизировала Филиппа взглядом, который так явственно напомнил Ирвелин взгляд кота у ее родителей, когда тот вознамерится отобедать. Вскоре, наконец, заметив его окружение, Флоа поспешила ретироваться:

— Что ж, развлекайтесь. — Она пробежалась томными глазами по каждому. — Не рекомендую пробовать сегодняшние закуски, тарталетки. Крайне отвратительны на вкус. А вот шампанское дивное!

Двигая исключительно пальцами, она помахала им и отплыла обратно, к кружку с большим скоплением важных материализаторов.

Мира отреагировала первой:

— Филипп, что я вижу! Ты популярен здесь!

— Да уж, — присвистнул Август. — Как непривычно находиться в обществе, где все внимание удостоено не мне. — Он хлопнул приятеля по плечу, демонстрируя не то одобрение, не то зависть.

— И вовсе я не популярен, — сказал Филипп, чуть сконфузившись. — Вы стали свидетелями проявления обычного уважения, только и всего.

— Ну да, эта фифа просто испепелила тебя уважением, — вставила Мира, а Август прыснул.

В подтверждение ее слов лично поздороваться с Филиппом и пожать ему руку подошли еще трое, чем смутили граффа еще сильнее.

— Может, здесь мы, наконец, узнаем, чем же ты занимаешься. — Мира по-хозяйски взяла Филиппа под руку, и они вместе направились вглубь галереи.

— Боюсь тебя расстроить, Мира, но беседы здесь ведутся лишь на открытые темы.

Она закатила глаза:

— Какая скука! Однако ты все равно обязан познакомить меня со всеми этими… — она задумчиво прищурилась, — нахохленными воробьями.

Филипп усмехнулся и прошептал:

— Если будешь их так называть, они обидятся и не закажут у тебя ни одного букета.

Граффы все ближе подходили к одному из беседующих кружков. Ирвелин уже хотела отойти в сторону западного крыла галереи — туда, где должны были храниться реликвии Граффеории, — но Мира, обернувшись на движение, тотчас же ухватила ее за локоть и подвела к кружку. Здесь они стали свидетелями бурного обсуждения телепатов. Главным оратором выступал мужчина средних лет, рослый, с темными кустистыми бровями. Несмотря на то что в галерее было тепло, его плечи прикрывала изумрудная шинель. Бескомпромиссным тоном он предлагал граффам взяться за ум и начать ставить на всех телепатах специальные опознавательные метки.

— Они что, бараны, запряженные в стойла? Где же ваша толерантность, Ид? — возразила ему женщина в розовом жакете и с длинной косой.

— Прошу заметить, Матильда, что среди моих друзей тоже есть телепаты, и я предлагаю эти меры отнюдь не из-за упрямого тщеславия, а в целях уважения граффов с другими ипостасями. — Ид Харш обвел хмурым взглядом всех присутствующих. — Мы должны знать, если перед нами стоит телепат, и быть готовыми к прочтению наших мыслей.

Половина кружка закивала, оказывая солидарность озвученному мнению, а другая половина молча переглянулась, решив не вступать в щекотливый спор. В образовавшейся паузе женщина с длинной косой переключила внимание на только что подошедших.

— Филипп Кроунроул! — воскликнула она, и весь кружок обернулся. — Приятно видеть вас здесь! — Последовала новая волна приветствий непопулярного Филиппа. — Кто ваши спутницы? Обе прекрасные и такие разные девушки.

«Девушки»?

Ирвелин посмотрела направо, потом налево. В самом деле, рядом с ними не было Августа. Пошел исправлять недоразумение в виде всеобщего поклонения Филиппу?

— Да, позвольте представить. Мирамис Шаас, флорист, и Ирвелин Баулин, пианистка.

— О, вы играете? — обратилась к Ирвелин шатенка с фиалковыми перьями в прическе. — И как вам сегодняшний оркестр?

Весь кружок повернулся к Ирвелин. Оглядев с десяток неизвестных лиц, девушка сглотнула:

— Музыкант на виолончели слишком торопится, бежит впереди ритма, — ответила она с обыкновенной прямотой, чем спровоцировала рябь неловкого смеха.

— Прошу, не судите оркестр слишком строго, — сказала ей все та же шатенка с перьями, не сумев скрыть личного оскорбления ответом Ирвелин. — Этот ансамбль впервые выступает на таком престижном мероприятии, да и сцену для них штурвалы установили только в четверг, когда закрывали галерейный зал на реконструкцию, отобрав у музыкантов последнюю возможность отрепетировать.

— Баулин? — вступил в беседу Ид Харш. — Знакомая фамилия. Ваши родители, случаем, не из желтых плащей?

И снова взгляды кружка устремились на Ирвелин.

— Нет. Но моя мама в молодости была достаточно известной балериной. Агата Баулин.

— Ах Агата! — отозвалась женщина с длинной косой. — Конечно, знаю! Помню с ней спектакль «Тихие морозы Дюр». Прекрасная танцовщица!

— Приятно слышать, спасибо, — Ирвелин неуклюже изобразила что-то, напоминающее поклон.

— Никогда не увлекался балетом, — невозмутимо произнес Ид Харш, продолжая глядеть на Ирвелин с подозрением. Ирвелин не нашлась, чем ответить настырному граффу. И, к ее счастью, в разговор снова вступила милейшая женщина с косой.

— А вы, Мирамис, если я правильно расслышала, — флорист? Цветочных дел мастерица?

— Верно.

Все взгляды переметнулись с Ирвелин на нее. Воодушевившись вниманием столь почтенного окружения, Мира принялась в красках рассказывать о прелестях своей профессии. Она эффектно жестикулировала, с блеском в глазах отвечала на вопросы и, нырнув в кураж с головой, совершенно позабыла о притаившейся рядом Ирвелин. Детектив Ид Харш к теме флористики энтузиазма не проявлял. Он пил из стакана что-то крепкое и искоса наблюдал за Ирвелин. Заметив его взгляд, та воспользовалась моментом и, оставив Миру покорять интеллигенцию без ее участия, тихо шмыгнула за официантом с закусками. Тот джентльмен с тростью не лукавил — тарталетки и вправду оказались вкусными. Ирвелин набрала их в охапку и поспешила в западное крыло.

Зал перед ней расширился. Белоснежная лепнина на потолке местами облупилась, рамы у зеркал выцвели, но Ирвелин разглядела в этом одну сплошную архитектурную мудрость. Люди вокруг мало интересовали ее, а она, в свою очередь, мало интересовала этих людей: бесценное взаимное равнодушие. Официанты-эфемеры со свойственной им прыткостью раздавали гостям шампанское; гости приема пили, беседовали, обменивались претенциозными улыбками и пропускали мимо одинокую фигуру с охапкой тарталеток.

Прислушиваясь к оркестровой музыке (фа мажор, конечно), Ирвелин дошла до заветного места — хранилища реликвий. Здесь ее окружили лица королевской семьи, изображенные на красочных полотнах. Тут и там стояли стенды с разными драгоценностями, но внимание Ирвелин приткнулось лишь к одному. В центре экспозиции стоял стеклянный куб, внутри которого хранился знаменитый белый камень. Его золотистое свечение отбрасывало на полотна блики, а неровные грани сохраняли тени, придававшие камню всевозможные оттенки белого.