— Я привёл вам больную, чтобы вы расспросили её о произошедшем, — возвестил Муракара, стоя у входа скрюченным вороном.
— Я не доктор, — раздражённо махнул крылом Дьяус. — Откуда мне знать, что привело к её болезни? Как Птенец её спровоцировал? Они понимают, что я последний, кому можно поручить подобное?
— Хотите вы или нет, Калатрея Дьяус, но вы будете исполнять их поручение, иначе застрянете здесь до конца своих дней, — строго оборвал его Муракара.
— Да как ты…
Но их обоих прервал кашель больной птицелюдки. Даже Мира дёрнулась: несмотря на её вечный иммунитет к любой болезни, инстинкт отстраняться от чумных у неё остался. Она также попыталась закрыть нос и мне, но я остановил её.
Дьяус же слегка отступил, но не остановился. Его взгляд бегло опустился на Птенца, перья на разноцветных крыльях привстали. Но самообладание быстро вернулось к Калатрее, и тот сказал:
— Хорошо. Значит, будет так. В конце концов, я хочу заручиться поддержкой Агнанеи, а для этого нужно знать, как вылечить эту дрянь. Рассказывай, Наседка, как это случилось?
Та открыла было рот, но кроме хрипа и чиха оттуда ничего не вырвалось. Мы с Мирой напряжённо переглянулись, тогда как Муракара осторожно наклонился к Наседке.
— Это для вашего же блага. Он хочет помочь.
— Но я… — наконец смогла сказать она, нервно озираясь. — Я ничего не сделала. Это само произошло. Ничего особенного…
Похоже, Дьяус без труда прочитал её эмоции:
— Будешь лгать — и всем Островам Уса конец. Благодаря тебе. Если твоя маленькая ложь разрушит мою страну, то, не сомневайся, тебя ждут очень плохие последствия.
От одних его слов у меня пробежали мурашки по коже.
— Калатрея Дьяус, это прямая угроза, — оборвал его Муракара. — А ими делу никак не поможешь.
— Если бы я это не сказал, эта Наседка сейчас не задумалась бы над тем, что собиралась нести полный бред мне в глаза. Сторож, не в твоих полномочиях рассказывать мне, как разговаривать с подданными: тебя назначили управляющим, а не правителем.
— Да, Калатрея, прошу прощения.
Раз Муракара сам с ним соглашается, должно быть, это правда. Никто не должен превышать своих полномочий, как бы то ни было. Только вот опытный Муракара явно разбирается в мирских делах намного больше молодого Дьяуса.
— Можешь приступать, — благосклонно махнул крылом Дьяус.
— Я, я… — запнулась Наседка, вся трясясь — и не поймёшь, от лихорадки или от волнения. — По вашему приказанию, Калатрея Дьяус, мы хотели вытащить Птенца из кроватки, чтобы спустить его на Агнанеи.
На этих словах Муракара побледнел. И я его прекрасно понимал: оказывается, Дьяус не собирался ограничиваться объявлением.
— Но он почему-то начал сопротивляться… Это совсем на него не похоже. Так рьяно вырывался и вопил, что пришлось его… ну… немножко посильнее прижать к себе.
— Немножко посильнее? — переспросил Дьяус.
Я почувствовал укол в сердце. Птенец, будто понимая слова Наседки, начинал подрагивать, лицо его зарумянилось.
— Н-ну, мы… перехватили его за конечности. И закрыли рот. И он вдруг вывернулся — и вспышка… Я стояла ближе всех. — После чего она пронзительно закашляла.
От её рассказа мурашки бежали по спине. Они обращались с Птенцом как с животным или вовсе предметом…
Голос Дьяуса вырвал меня из мыслей.
— То есть вы посмели прикоснуться к его телу, зная, что он может нанести себе вред? Или что вы можете нанести ему вред? Как вы это объясните?
В его тоне, в его глазах таился покалывающий холод. Пламенное сердце тем не менее противилось ему: что-то не так.
— Мы хотели исполнить приказ, ваш приказ, Калатрея Дьяус…
— У вас не оказалось достаточно мозгов, чтобы понять, что насилие над Птенцом ситуации никак не поможет?! — гневно прошипел Дьяус, перья его вновь вспушились.
— Но он сам начал вырываться, мы только хотели исполнить приказ!..
Впервые Дьяус задумался, напряжённо сощурившись. Прислушиваясь к сердцу Птенца, я пытался понять, что же меня так смущало.
Вдруг меня словно охватило невидимой нитью, и я, заворожённый, обернулся к Птенцу. Я сделал пару шагов к нему, и, к моему удивлению, никто не стал меня останавливать. Дьяус, наоборот, даже пропустил.
Я опустил ладонь в колыбель. Маленькие руки схватили её и прижали к сердцу. Птенец испустил глубокий звук, словно умоляя спасти. А глаза ширились и намокали. Наконец я приложил пальцы ко лбу Птенца, и осознание пронеслось по моему телу прямиком к пламенному сердцу.
— Он не просто предмет, Калатрея Дьяус, — произнёс я, чувствуя, что это не совсем мои слова — это мысли Птенца, которые уже я выразил как мог. — Он живой. Он ваш сын.
Дьяус отстранился, вероятно пожалев, что подпустил меня к Птенцу. Мановением руки он приказал стражам увести Наседку. И лишь когда она полностью скрылась, улетев, он продолжил:
— Я знаю. И не тебе меня обвинять, некрылатый.
— Как бы вы ни ненавидели меня, только я могу читать мысли Птенца, — покачал головой я, старательно игнорируя оскорбления. — Кем бы я ни был, вам придётся смириться с этим.
— Ну и что? — вдруг бросил Дьяус. — Да, он мне сын, но я не обязан любить его. Наверное, вы догадываетесь, что мы с Карунавой поженились по расчёту. Ребёнок — лишь её наследство, и не больше.
Птенец сжал мою руку. Я обернулся к нему и понял, что всё его внимание сосредоточилось на «отце».
— Я понимаю, что эта моральная дилемма требует разрешения, но сейчас разговор не об этом, — прервал нас Муракара. — Разговор о вашем поступке, Калатрея Дьяус. Чего вы хотели добиться, Калатрея Дьяус, разболтав о наших тайнах Агнанеи? Переманить всех на свою сторону?
Дьяус слегка расслабился, сложив крылья. Наверняка потому, что тема политики ему гораздо более близка, нежели чувственность.
— Может быть. И что? Это акт доброты. Им она нужна.
— Но ведь вы делаете это не по доброте душевной. Спящая сделала бы совсем не так.
— А я обязан быть альтруистом? Обязан делать как Карунава? То, что мы были женаты, совсем не значит, что я должен перенять её манеру действовать как безмозглый ребёнок.
— Тем не менее этого от вас ожидали.
— Это не мои проблемы. Я хочу решить настоящую проблему, а не притворяться второй Карунавой. Она постоянно медлила и осторожничала. В итоге Ахасе и Агнанеи так отдалились друг от друга, будто две разные страны. Причём последняя погребена в чуме. Если бы она не прятала Птенца, не упала в постоянную прострацию и не опустила руки, излечение Агнанеи произошло бы раньше.
— Если вы что-то и хотите получить от Агнанеи, они смогут дать только…
— Свою преданность? Ты правильно понял. Острова Уса будут едины. И нет разницы, объединю я всех из альтруизма или из гордости.
Он бросил взгляд на Птенца. Я сильнее сжал маленькую дрожащую ручку, смотря Дьяусу в глаза.
— Что же до ребёнка… Я знаю, что все хотят только того, чтобы я передал ему знания Карунавы и побыстрее исчез с общей картины. Но этого не будет. Я больше чем просто ходячая цель.
Эти слова… звучали так странно. Целый рой мыслей пронёсся в голове, и я замотал ей, чтобы отогнать тревогу. Хотелось возразить Дьяусу, хотелось сказать, что не всем нам суждено быть великими, что придётся жертвовать миром ради своих желаний, но… Отчего-то я смолчал. Почему?
За меня Дьяусу ответил Муракара:
— Вот к чему приводит гордыня, Дьяус. Из-за ненависти к Спящей, к её путям и к её наследству ты не смог полюбить собственного сына. Сделать что-то гораздо важнее, чем прийти к власти и, возможно, улучшить жизнь своих подданных. — Сторож чумных подошёл ближе, выпрямляясь и становясь выше Дьяуса. — Но у тебя есть шанс начать путь добра: попробуй наладить отношения с Птенцом. Да, ты не обязан его любить. Однако ты должен понимать: у тебя есть сын, и он такой же крылатый, как и ты. Который рано или поздно займёт своё законное место, оставленное Спящей, его матерью.
Дьяус вздохнул, внимательно смотря на Муракару снизу вверх, будучи физически выше.
— И что мне с этого будет?
— Если у тебя получится, я замолвлю за тебя словечко перед советом, чтобы они вернули тебе покровительство на то немалое время, пока Птенец вырастет. И уже потом вы вдвоём решите, что будете делать.
Пришло время и нам с Мирой покинуть лекарскую хижину. Муракара распрощался с нами, а мы полетели в сторону дворца, где стражи покажут наши покои. Время от времени крылатые встречались даже в сумерках: кажется, ночные птицы-хищники не могли уснуть, — но они не смущали нас.
Мира плясала в вышине, рисуя крыльями удивительные узоры. Я останавливался, паря в воздухе, только чтобы увидеть её танец и её улыбку — по-новому счастливую. В конце концов, Мира путешествовала — пускай и так сумбурно, пускай и с такими страданиями. Я до сих пор жалел, что часть из них причинил я сам, поэтому мне хотелось восполнить всё, что ей наговорил.
Подлетев к ней, я взял её за руку и закружил, как меня когда-то научила Виктория. Похоже, Мира даже не вспомнила Эллиадию и подчинялась воздушному чувству лёгкости — чувству, не затемнённому мрачными мыслями. В отличие от меня.