— Бекка, твоему рыцарю теперь понадобится новый замок, — засмеялся Маркус, указывая на груду кубиков. — Что скажешь, проказник? Хочешь, будем строить вместе?

— Угу, — согласился Филипп, подавая Маркусу кубик.

Но внимание старшего брата отвлекли книги, переставляемые с места на места призрачными руками. Призраков не удавалось видеть даже вампирам с их потрясающим зрением.

— Призраки снова при деле, — усмехнулся Маркус, глядя, как книги перемещаются влево, затем вправо, после чего снова влево. — Столько трудов — и никаких результатов. Неужели им не наскучит?

— Как видишь, нет. А нам стоит поблагодарить богиню, — язвительным тоном ответила я. — Эта парочка — не самые сильные духи. А вот те, что обитают по соседству с большим залом…

Упомянутые духи жили в двух рыцарских доспехах, заставляя те греметь и лязгать. Темный узкий переход, где стояли доспехи, лишь добавлял жути. Духи опрокидывали мебель в соседних комнатах и оттуда же воровали разные вещицы, чтобы украсить свое логово. По сравнению с ними библиотечные духи были настолько бесплотными, что я до сих пор не разобралась, кто они и откуда.

— Кстати, они всегда выбирают одну и ту же полку. Что там собрано? — спросил Маркус.

— Мифология, — ответила я, поднимая голову от записей. — Твой дедушка обожал мифы.

— Помню, дед говорил, что ему нравится читать о подвигах старых друзей, — с оттенком иронии произнес Маркус.

Теперь Филипп протягивал свой кубик мне, надеясь, что и я включусь в игру. Игры с близнецами были гораздо привлекательнее рецептов леди Монтегю. Я закрыла рабочую тетрадь и тоже опустилась на пол.

— Дом, — сказал Филипп, обрадованный грядущим строительством.

— Сын весь в отца, — сухо заметил Маркус. — На твоем месте, Диана, я бы не терял бдительности, а то сама не заметишь, как через несколько лет окажешься в гуще обширной перестройки замка.

Я засмеялась. Филипп всегда строил башни. Бекка, забыв про рыцаря, сооружала вокруг себя нечто вроде оборонительных сооружений. Маркус подавал им кубики. Участвовать в играх близнецов он был готов везде и всегда.

— Арбуз, — сказал Филипп, вкладывая мне в руку кубик.

— Умница. Арбуз начинается с буквы «А».

— Такое ощущение, что ты сейчас читаешь из моих школьных учебников, — сказал Маркус, подавая кубик Бекке. — Странно, что мы учим детей азбуке теми же старыми методами, хотя все остальное неузнаваемо изменилось.

— Например? — осторожно спросила я, надеясь, что Маркус ненароком расскажет о своем детстве.

— Дисциплина. Одежда. Детские песни. «Сколь славен наш могучий Царь, что правит в небесах», — тихо пропел Маркус. «Пред Ним лицом в грязь не ударь…» Это была единственная песня в моем букваре.

— Совсем не похоже на нашу «Крутятся колеса, и автобус мчится», — согласилась я. — Маркус, а когда ты родился?

Мой вопрос был непростительным нарушением вампирского этикета. Но я надеялась, что Маркус меня простит. Что взять с ведьмы, да еще историка по образованию?

— В августе тысяча семьсот пятьдесят седьмого года. — Маркус холодно излагал факты, его голос утратил все интонации. — Через день после того, как французы захватили форт Уильям-Генри.

— А где? — спросила я, понимая, что испытываю судьбу.

— В Хедли. Городишко в западной части Массачусетса, на берегах реки Коннектикут. — Маркус подцепил и выдернул из джинсов торчащую нитку. — Я там родился и вырос.

Филипп уселся Маркусу на колени и подал еще один кубик.

— Расскажешь мне об этом? Я почти ничего не знаю о твоем прошлом. А тебе это поможет скоротать время, пока ждешь новостей о Фиби.

Я умолчала о том, что эти воспоминания окажут Маркусу и чисто психологическую помощь. Судя по спутанным нитям времени, окружавшим его, внутри Маркуса шла постоянная борьба.

Оказалось, я не единственная, кто видит перепутанные нити. Раньше, чем я успела схватить Филиппа, малыш пухлой ручонкой уцепился за красную нить, идущую из руки Маркуса. Вторая ручонка впилась в белую. Губки двигались, словно Филипп произносил заклинание.

Мои дети не прядильщики. Я повторяла себе это без конца: в моменты беспокойства, глухой ночью, когда близнецы мирно спали в своих колыбелях, а также в минуты крайнего отчаяния, теснимая со всех сторон сумятицей нашей повседневной жизни.

Но если мои дети не прядильщики, тогда каким образом Филипп увидел нити гнева вокруг Маркуса? И как сумел легко за них ухватиться?

— Что за чертовщина?!

Маркус в замешательстве смотрел на аляповатые позолоченные часы, донимавшие меня громким тиканьем. Сейчас тиканье смолкло. Стрелки часов примерзли к циферблату.

Филипп протягивал кулачки к животу, увлекая за собой и время. Голубые и янтарные нити протестующее скрежетали. Еще бы! Вместе с ними натягивалась ткань всего мира.

— Пока-пока, оуи, — сказал Филипп, целуя собственные руки с зажатыми в них нитями. — Пока-пока.

«Мои дети — полуведьмы и полувампиры, — напоминала я себе. — Мои дети не прядильщики». Это означало, что они не способны к…

Вокруг меня дрожал и уплотнялся воздух. Время сопротивлялось заклинанию, сотканному Филиппом в попытке утешить страдающего Маркуса.

— Филипп Майкл Аддисон Сорлей Бишоп-Клермон, немедленно оставь время в покое! — довольно резко произнесла я, и это заставило сына выпустить нити.

После еще одного жуткого мгновения бездействия часы затикали, и стрелки возобновили движение. У Филиппа задрожала губа.

— Мы не играем со временем. Никогда. Ты меня понимаешь?

Я сняла малыша с коленей Маркуса и пристально посмотрела ему в глаза, где древние знания смешивались с детской невинностью.

Удивленный и напуганный моим тоном, Филипп заревел. Башня, которую он строил, рассыпалась, хотя он и близко не стоял.

— Что сейчас было? — спросил озадаченный Маркус.

Ребекка, не выносившая, когда брат плачет, перелезла через груду кубиков, чтобы его утешить. Средством утешения служил большой палец правой руки. Второй большой палец она держала во рту и вынула лишь затем, чтобы сказать:

— Ярко, Пип.

От крошечного пальчика Бекки тянулась фиолетовая нить магической энергии. Я и раньше видела на близнецах остаточные следы магии, но считала, что те не несут никакой определенной функции в их жизни.

Мои дети не прядильщики.

— Дерьмо!

Слово вылетело у меня изо рта, миновав ослабленный контроль разума.

— Ну, класс! Прикольные ощущения. Я всех вас видел, но ничего не слышал, да и сам говорить не мог, — произнес Маркус, очухиваясь после недавних ощущений. — Вокруг все начало тускнеть. Потом ты забрала Филиппа у меня, и мир стал прежним. Я что, путешествовал во времени?

— Не совсем, — сказала я.

— Дерьмо! — восторженно произнесла Бекка, гладя брата по лбу. — Ярко.

Я осмотрела лоб Филиппа. Неужели у него между глазами и впрямь пятнышко chatoiement — мерцание, какое бывает у прядильщиков?

— Боже милостивый! Что-то скажет твой отец, когда обнаружит?

— И что же обнаружит его отец?

В дверях стоял Мэтью. Глаза у него весело сверкали. Он занимался починкой медного водостока над кухонной дверью и решил передохнуть. Мэтью улыбнулся Бекке, которая немедленно послала ему воздушные поцелуи.

— Привет, дорогая.

— По-моему, Филипп только что создал… или соткал свое первое заклинание, — пояснила я. — Он почувствовал, что Маркуса донимают воспоминания, и решил их… разгладить.

— Мои воспоминания? — нахмурился Маркус. — И что значит — Филипп соткал заклинание? Он пока и говорить связными фразами не умеет.

— Оуи, — объяснил отцу Филипп и слегка всхлипнул. — Теперь лучше.

Мэтью оторопел.

— Дерьмо! — повторила Бекка, заметив, как изменилось отцовское лицо.

Филипп получил еще одно подтверждение крайней серьезности происходящего. Его чувствительная натура не выдержала, и он снова заревел.

— Но это значит… — Тревога во взгляде Мэтью сменилась изумлением.

— Это значит, что я проспорила Крису пятьдесят долларов, — сказала я. — Он оказался прав. Наши близнецы — прядильщики. Оба.


— И что ты собираешься с этим делать? — спросил Мэтью.

Из библиотеки мы переместились в ту часть замка, где у нас находились спальня, детская, ванная и частная семейная гостиная. В средневековом замке отсутствовало такое понятие, как уют, но мы все же постарались сделать семейные апартаменты теплыми и уютными. Одну громадную комнату мы разделили на несколько: в одной стояла массивная кровать XVII века с балдахином; в другой — глубокие кресла и мягкие диваны, чтобы сидеть у огня; в третьей — письменный стол, чтобы Мэтью мог работать, пока я сплю. Комнатки слева и справа мы превратили в гардеробную и ванную. Со сводчатых потолков свисали тяжелые железные люстры, к счастью, с электрическими лампочками. Их света было достаточно, чтобы длинными зимними вечерами помещения не казались пещерами. Высокие окна — в некоторых еще сохранились старинные витражи — пропускали летнее солнце.

— Не знаю, Мэтью, — запоздало ответила я на вопрос мужа. — Мой хрустальный шар остался в Нью-Хейвене.

Происшествие в библиотеке размазало меня по стенке. Я все еще прокручивала в мозгу остановку времени. Хотелось думать, что это из-за нее я медлила с ответом на вопрос Мэтью, а вовсе не из-за жуткой паники.