— Осторожнее, Диана. У нас, манжасанов, острый слух. Предлагать свою кровь в этом доме опасно. Потом тебе будет не удержать волчью свору.

Филипп стоял, упираясь в края резной каменной арки.

— Уходи, Филипп! — сердито потребовал Мэтью.

— Эта ведьма беспечна, а потому я обязан сделать все, чтобы сдержать ее поползновения. Иначе она нас уничтожит.

— Она моя ведьма, — холодно произнес Мэтью.

— Пока еще нет, — возразил Филипп, досадливо качая головой. Он пошел вниз, бросив сыну: — А может, и вообще никогда.

Стычка с отцом изменила поведение Мэтью в худшую сторону. За ночь его злость на Филиппа не прошла, однако высказать свое недовольство отцу в лицо он не посмел и срывался на всех, кто попадался под руку. Досталось мне, Алену, Пьеру, Шефу и прочим беднягам, которых угораздило оказаться рядом с Мэтью. Замок и так был взбудоражен завтрашним празднеством. Филипп несколько часов терпел выходки сына, затем поставил его перед выбором: или избавиться от своего дурного состояния с помощью сна, или выпить крови. Мэтью выбрал третий путь: отправился рыться в архиве де Клермонов, рассчитывая отыскать там какие-либо намеки на возможное местонахождение «Ашмола-782». Предоставленная самой себе, я вернулась на кухню.

Филипп нашел меня в комнате Марты, где я стояла с засученными рукавами возле подтекавшего перегонного куба.

— Мэтью пил твою кровь? — без прелюдий спросил Филипп, впиваясь глазами в мои руки.

В ответ я подняла левую руку и показала зубчатый розовый шрам на внутренней части локтя. Я сама надрезала кожу, чтобы Мэтью было удобнее пить.

— А еще где? — спросил Филипп, изучающе глядя на мое тело.

Правой рукой я расстегнула воротник платья, показав ему шею. Ранка там была глубже, но выглядела аккуратнее, поскольку Мэтью сам прокусил мне шею.

— Какая же ты дура! — воскликнул ошеломленный Филипп. — Позволить одурманенному любовью манжасану пить кровь не только из руки, но и из шеи. Завет воспрещает манжасанам насыщаться кровью ведьм и демонов. Мэтью это знает.

— Ему грозила голодная смерть, а другой доступной крови, кроме моей, не было! — сердито бросила я. — Возможно, вас успокоит, что мне еще пришлось его заставлять.

— Ах вот как! Мой сын наверняка вбил себе в голову, что, пока он угощается лишь твоей кровью, а не твоим телом, он в случае чего сможет тебя отпустить. — Филипп покачал головой. — Это заблуждение. Я уже давно наблюдаю за сыном и могу тебе сказать: ты никогда не освободишься от Мэтью. Уложит он тебя в постель или нет — значения не имеет.

— Мэтью знает, что я никогда его не оставлю.

— Не говори глупостей! Оставишь. Однажды твоя жизнь в этом мире подойдет к концу и ты отправишься в мир иной. А Мэтью, чтобы его сердце не разрывалось потом от горя, последует за тобой.

Увы, Филипп был прав.

Изабо рассказала мне историю о превращении Мэтью в вампира. В деревне строили церковь. Он работал на строительстве каменщиком и сорвался с лесов. Едва услышав эту историю, я засомневалась, что падение было результатом несчастного случая. Случившееся походило на самоубийство, покольку Мэтью так и не мог оправиться после смерти своей жены Бланки и сына Люка́, которых унесла горячка.

— Скверно, что Мэтью христианин. Его Бог не знает удовлетворения.

— Это почему? — спросила я, изумляясь столь внезапному повороту темы.

— Когда ты или я совершаем ошибки, то уплачиваем своим богам столько, сколько причитается, и продолжаем жить в надежде, что в будущем поведем себя благоразумнее. Сын Изабо постоянно исповедуется в грехах и постоянно кается: за свою жизнь, за то, кто он, и за содеянное. Он постоянно оглядывается назад, и этому нет конца.

— А все потому, Филипп, что Мэтью — истинно верующий человек.

В жизни Мэтью был некий духовный центр, определявший его отношение к науке и смерти.

— Это Мэтью-то? — недоверчиво переспросил Филипп. — Веры в нем меньше, чем у кого бы то ни было из известных мне особ. То, что ты принимаешь за веру, — всего лишь убеждения. Они весьма отличаются от веры и зависят больше от головы, чем от сердца. Мэтью всегда обладал пытливым умом и способен воспринимать абстрактные понятия вроде Бога. Именно так он принял свою новую жизнь, когда Изабо сделала его членом нашей семьи. Манжасаны не похожи один на другого. Мои сыновья избрали другие пути: войну, любовь, обретение пары, завоевания, стяжание богатств. Для Мэтью главным всегда были идеи.

— Они и сейчас для него главное, — вздохнула я.

— Но идеи редко бывают достаточно сильными, чтобы послужить основой для мужества. Недаром идеи сопряжены с надеждами на будущее. — Лицо Филиппа сделалось задумчивым. — Ты недостаточно знаешь своего мужа. А должна бы.

— Конечно не настолько хорошо, как вы. Мы с ним — ведьма и вампир, любящие друг друга вопреки запретам на любовь. Завет не позволяет нам открыто встречаться или гулять при луне. — Филипп задел больную тему, и я не пыталась это скрыть. — Даже взять Мэтью за руку и коснуться его лица я могу лишь в пределах этих стен. Меня сдерживает страх, что кто-нибудь заметит и Мэтью будет наказан.

— Ты думаешь, будто он ищет твою книгу, а он каждый день, ближе к полудню, ходит в церковь. И сегодня он туда пошел. — Слова Филиппа совершенно не относились к теме нашего разговора. — Сходила бы ты как-нибудь туда. Возможно, тогда ты получше его узнала бы.

В церковь я отправилась в понедельник. Пришла рано: колокол только отбил одиннадцать часов утра. Я надеялась найти церковный зал пустым, однако Филипп оказался прав: Мэтью уже был там.

Он не мог не слышать скрипа тяжелой двери и моих гулких шагов по каменному полу. Однако Мэтью даже не обернулся. Он остался стоять на коленях перед алтарем. Невзирая на холод, Мэтью был в легкой полотняной рубашке, коротких штанах с чулками и в таких же легких башмаках. От одного его вида меня прошиб холод, и я поплотнее закуталась в плащ.

— Твой отец сказал, что я найду тебя здесь, — пояснила я, слушая эхо собственного голоса.

В деревенской церкви я была впервые и с любопытством осматривалась по сторонам. Подобная многим храмам этой части Франции, церковь деревни Сен-Люсьен в 1590 году уже считалась древней. Ее простые линии ничем не напоминали готический собор. Ни головокружительной высоты зала, ни каменных кружев. Широкую арку, отделявшую апсиду от нефа, обрамляли яркие фрески. Фрески украшали и каменные выступы под высокими окнами. Большинство окон были открыты природным стихиям, хотя кто-то сделал слабую попытку остеклить те, что находились ближе к двери. Церковь имела остроконечную крышу. Изнутри ее во всех направлениях пересекали мощные деревянные балки. Устройство потолка свидетельствовало об искусности плотников и каменщиков.

Когда я впервые попала в Олд-Лодж, дом напомнил мне о Мэтью. Память о нем запечатлелась и в этой церкви. Я узнавала его в геометрическом узоре сочлененных балок, в совершенном расположении арок, заполнявших пространство между колоннами.

— Ты строил эту церковь, — сказала я.

— Частично.

Мэтью поднял глаза к апсиде. Фреска на ее закругленной стене изображала Христа на троне, с поднятой рукой, готового вершить правосудие.

— В основном я работал в нефе. Апсиду закончили, пока я… отсутствовал.

Из-за правого плеча Мэтью на меня глядело строгое лицо святого. В руках он держал плотницкий угольник и белую лилию на длинном стебле. Это был Иосиф, безропотно взявший в жены беременную деву.

— Мэтью, нам надо поговорить. — Я снова обвела глазами пространство церкви. — Возможно, разговор лучше перенести в замок. Здесь негде сидеть.

Нигде церковные скамьи не казались мне такими манящими, как в этой церкви, где их не было.

— Церкви строились не для комфорта, — сказал Мэтью.

— Конечно нет. Но усугубление страданий верующих никак не могло быть их главной целью.

Я вглядывалась во фрески. Если вера и надежда были тесно переплетены, о чем говорил Филипп, здесь наверняка должно найтись то, что развеет мрачное настроение Мэтью.

Я нашла изображение Ноя и его ковчега. Глобальная катастрофа, когда лишь чудом удалось избежать полного уничтожения жизни… Такой сюжет явно не был оптимистичным. Неподалеку святой героически убивал дракона. Нет, и это тоже не годилось, поскольку слишком напомнило охоту. Вход в церковь был посвящен сюжету Страшного суда. Наверху сонмы ангелов дули в золотые трубы, касаясь крыльями облаков. Нижнюю часть занимало изображение ада, расположенное так, что невозможно было покинуть церковь, не увидев муки обреченных грешников. Зрелище было устрашающее. Воскрешение Лазаря явилось бы слабым утешением для вампира. Не могла я рассчитывать и на помощь Девы Марии. Ее изображение помещалось напротив изображения Иосифа. Безмятежная, целиком не от мира сего, Мария была еще одним напоминанием о том, что Мэтью потерял.

— По крайней мере, здесь мы вдвоем. Филипп редко сюда заглядывает, — устало произнес Мэтью.

— Хорошо, поговорим здесь. — Я сделала несколько шагов к алтарю и сразу заговорила о том, ради чего сюда пришла. — Что с тобой творится, Мэтью? Поначалу я думала, ты переживаешь шок от погружения в прежнюю жизнь и тебя угнетает новая встреча с отцом, которого ты похоронил в двадцатом веке.