По дороге домой Флоран сняла колечко, засунула его в потайной карман сумочки. Теперь у них с Ридом была своя самая настоящая тайна. Одна на двоих.

Расставаясь на очередные полгода, Рид и Флоран молчали. Да и о чем они могли говорить на вокзале, если рядом стояли родители. Мать и отец давали Флоран последние напутствия. О самом главном влюбленные переговорили заранее — в летном ангаре на краю поля, куда на ночь запирали самолет. Условились, что будут верны друг другу, а для поддержания чувств будут обмениваться письмами не реже двух раз в неделю. Это было нерушимым условием. Любое его искажение будет свидетельствовать об одном — договор больше не действителен, каждая из сторон может разорвать его в любую минуту.

Первые три месяца они и в самом деле выполняли все, о чем заранее договорились. Письма Рида приходили регулярно. Он рассказывал Флоран обо всем — об отношениях с матерью, которая решила похудеть и постоянно испытывала на себе всякие радикальные методы. О том, что Грегори Рейд прилично овладел техникой пилотирования и порою совершает самостоятельные полеты над равнинами Новой Англии. О погоде, об отношениях с друзьями и о прочих мелочах, которые наполняли жизнь молодого человека, ежедневно взлетающего в небо, и юной воспитанницы католического колледжа, ежедневно возносящейся туда же на крыльях молитв.

Но через три месяца писем не стало. Напрасно Флоран ежедневно с замиранием сердца прислушивалась к шагам почтальона. Рид перестал писать. И это могло означать только одно — в его жизни произошли кардинальные перемены, о которых он пока не решается сообщить. Возможно, он решил жениться. Или полюбил другую. Или, что еще хуже, понял, что Флоран не та девушка, которая ему нужна. Слишком разное у них социальное положение, разный уровень доходов, чтобы быть вместе.

И теперь Флоран знала точно — ее нервный срыв обусловлен тем, что она в течение двух месяцев не получает писем от Рида. Флоран перенервничала и первой под ее горячую руку попала ни в чем не повинная Лесли Салливан. И дело даже не в том, что Лесли говорила гадости об отце. Дело в ней, Флоран, в ее чрезмерной эмоциональности.

Флоран оторвала ладони от лица. Ей послышались шаги. Она поднялась с кровати и подошла к двери. Действительно, по коридору кто-то шел. Шаг был неспешным, грузным. Ни отец Франц, ни Климент, ни матушка Сильвия так не ходят. Это была незнакомая поступь.

Флоран замерла у двери, желая только одного — чтобы незнакомец прошел дальше.

Но чуда не случилось. Шаги оборвались у ее двери. Флоран стояла с одной стороны двери, а незнакомец с другой — они словно ожидали, кто не выдержит первым. Дурные предчувствия охватили ее. А что, если матушка Сильвия, предупрежденная отцом-наставником, решила расстаться с ней сейчас, немедленно? И для объявления этого решения прислала кого-то незнакомого. Например, отца-наставника другого клана.

Флоран подошла к стене, на которой висело деревянное распятие. Его привез из Рима отец Климент, он ездил туда в прошлом году на конференцию христиан-католиков. По словам отца Климента, распятие лично освятил Его Святейшество.

Неслышно ступая, Флоран подошла к стене и припала к продолговатым ступням, пробитым гвоздем в нескольких местах. Дерево было теплым, живым. Ей на мгновение показалось, что под губами шевельнулись деревянные пальцы Спасителя. Она открыла глаза: ногтевая впадинка небольшой ноги блестела от влаги. Но это были ее слезы.

Флоран перекрестилась, вернулась к двери. Незнакомец стоял с той стороны, видимо не решаясь притронуться к дверной ручке. Или он пытается понять, что она делает — спит, читает, молится?

Она подошла к двери и резко открыла ее.

На пороге стоял отец Климент.

— Это вы, отец-наставник? — У Флоран отлегло от сердца. — Пожалуйста, входите!

Она была рада его видеть. Отец Климент умел в трудную минуту сказать нужное слово, поддержать, обнадежить.

Он сделал шаг вперед, прикрыл дверь.

— Помолимся, дочь моя! — вдруг предложил он.

Флоран удивленно посмотрела на его усталое, какое-то опустошенное лицо. Отец-наставник не был похож на самого себя. Обычно он излучал спокойствие и оптимизм. Или матушка Сильвия уже приняла решение?

Они опустились на молитвенный коврик. Темная шерсть сутаны отца Климента царапнула ее сложенную лодочкой ладонь.

Отец Климент забормотал молитву, приглашая ее повторять утешительные слова за собой. Флоран повиновалась. Она просила Господа, чтобы все обошлось, чтобы родители не узнали о ее проступке, о неумеренной вспыльчивости.

Молились долго. Флоран несколько раз останавливалась, скашивала глаза на чисто выбритую, тугую щеку отца-наставника, на блеклую ткань его окаменевших губ. Помолчав, отец Климент начинал читать очередную молитву, глядя на коричневое распятие, бросавшее на пол темную рассеянную тень.

Наконец он замолчал. Поднялся с колен. Флоран легко вскочила следом.

— Дорогая, — тихо, проникновенно звучал его голос, — матушка Сильвия ждет нас!

Вот оно что — ее отчисляют! Флоран с трудом подавила подступавшие слезы. Значит, они решили, что ее проступку нет прощения! Что ж, надо принять удар судьбы со стойкостью, свойственной всем Рейдам. Ее предки многое пережили — нищету и гонения, болезни и непростые требования своей новой родины. Но они выстояли, невзирая ни на что. Значит, выстоит и она!

Флоран поправила смятый подол форменного платья и с вызовом посмотрела в небольшие усталые глаза отца-наставника. Нет, он явно был не в себе.

— Я готова, отче! — объявила Флоран. — Мы можем идти!

Отец Климент кивнул, неторопливо развернулся и пошел к двери.

Они вышли в коридор. На длинные чисто выбеленные стены, освещенные ночными лампадами, ложились тени идущих.

— Меня отчислили, отец Климент? — почему-то шепотом спросила Флоран.

Отец-наставник на мгновение замедлил шаг, повернулся, положил ладонь ей на руку.

— Крепись, дочь моя! Тебе потребуется мужество! — Он притянул ее к себе и поцеловал в лоб. — И ни о чем не спрашивай!

Они дальше пошли по коридору. Флоран семенила следом. Бедный отец Климент! Он так переживает за нее! Флоран стало его жалко.

Хотя, если разобраться, отчисление вовсе не приговор! Разумеется, отец не погладит ее по головке. Дочь, которую отчислили из католического колледжа за неправильное поведение, не украшает семью. Но ведь она встала на защиту чести и достоинства любимого отца. Так что, если положить на чашу весов эти два чувства — любовь к отцу и боль, причиненную отчислением, — еще неизвестно, какое из них перевесит. Тем более у нее будет возможность узнать, почему Рид перестал писать. Он ее разлюбил? Нашел другую? Сменил работу?

Так что отчисление не такая уж страшная кара. Тогда почему отец Климент сказал, что ей требуется мужество? Разумеется, мужество в этом случае не помешает — не каждый день тебя выгоняют из колледжа! Но отец-наставник плохо знает характер настоящей ирландки! Она способна вынести и не такое.

Перед кабинетом матушки Сильвии отец Климент остановился, приложил руки к лицу и что-то прошептал. Флоран молча проделала то же самое, мысленно попросив Господа дать ей побольше сил.

Постучав в дверь, отец Климент нажал на ручку.

— Разрешите? — Он пропустил Флоран перед собой, вошел следом.

Матушка Сильвия неподвижно стояла посреди кабинета. Услыхав голос отца Климента, она повернулась и со слезами на глазах посмотрела на вошедшую Флоран.

— Флоран, дорогая! — матушка Сильвия подошла к ней.

Уже одно то, что настоятельница назвала ее по имени, казалось необычным. А то, что матушка Сильвия плакала, переводило случившееся в разряд невероятных.

Флоран внезапно поняла — дело не в отчислении! Случилось что-то другое — страшное, не объяснимое, что-то, с чем даже матушка Сильвия не может справиться без слез.

Настоятельница подошла к Флоран вплотную, положила руки ей на плечи. В глубине ее чистых светло-карих глаз горел огонек жалости и сострадания.

— Крепись, моя девочка! — Голос настоятельницы казался низким и сиплым, словно железная Сильвия простудилась. — Пусть Господь поможет тебе выдержать это известие!

— Что?! Какое известие?! — Флоран дрожащими пальцами ухватила настоятельницу за край платья. — Матушка Сильвия, о чем вы?!

Настоятельница прижала ее голову к своему плечу, кивком велела отцу Клименту подойти ближе.

Отец-наставник встал рядом.

— Флоран, сегодня утром твои родители погибли!

Флоран с улыбкой смотрела на высокие изогнутые брови семидесятилетней женщины — они были неправдоподобно черны, словно две угольные риски.

— Что вы говорите, матушка Сильвия?! — Флоран перевела взгляд на ее сухие выцветшие губы. — Этого не может быть! Господь такое не допустит — мои родители были искренно верующими, настоящими католиками!

— Упал самолет, они разбились! — откуда со стороны послышался голос отца-наставника. — Супруги Рейд летели на завод в Балтимор, самолет потерпел крушение. Полдня их искала группа спасателей. Два часа назад нашли обломки самолета и их тела…

— Они умерли! — Флоран замотала головой. — Этого не может быть! Самолет разбился, а они спаслись! — выкрикнула она. Она была согласна только на такой вариант. И Господь должен услышать ее молитвы.

— Увы, это не так! — произнесла матушка Сильвия. — Преклоним колени, дети мои!

Они тут же рухнули на пол. С одной стороны Флоран поддерживала ладонь матушки-настоятельницы, с другой — отца Климента.

Они не позволили ей упасть. Иначе бы Флоран лежала на полу перед ликом Божьей Матери до второго пришествия.

Сил, чтобы встать, у нее не оставалось.

Заснеженные самолеты стояли вдоль взлетной полосы, как перебинтованные птицы. Снег валил второй день, атлантический циклон, прокатившийся по всему побережью, парализовал движение. Узнав о том, что нелетная погода может продержаться еще пару дней, отец Климент хотел отвезти Флоран на машине — в ином случае они могла бы не успеть на похороны.

Но дядя Альберт, который выполнял роль душеприказчика погибших родителей, позвонил матушке Сильвии и строго-настрого запретил им ехать на машине. Снег и мороз сковали дороги льдом. За один только день на главной трассе разбилось тридцать автомобилей и большинство пассажиров погибло. Напрасно отец Климент убеждал дядю в том, что, работая в полиции, ему приходилось участвовать в самых настоящих погонях на любых, в том числе и на обледенелых, трассах.

— Я не имею права рисковать жизнью и здоровьем любимой племянницы, — заявил дядя Альберт. — Душа возлюбленного брата никогда мне этого не простит.

Дядя Альберт любил выражаться высокопарно. Этот грешок давно за ним водился. Несостоявшийся литератор, он промотал родительское наследство в лондонских пабах, где пытался найти свой неповторимый стиль, вернулся в Нью-Йорк и попытался заняться собственным делом. Правда, используя для этого деньги жены. Какое-то время он торговал снаряжением для игры в гольф, но через два года прогорел и на этом поприще. Дядя развелся, второй раз женился на бывшей танцовщице из элитного нью-йоркского клуба и перебрался на постоянное место жительства в Балтимор.

Отец поручил ему один из своих заводов, он был там кем-то вроде управляющего и надсмотрщика. На первые заработанные у отца деньги он купил небольшой домик по соседству с поместьем родителей Флоран и с тех пор бывал у них едва ли не ежедневно.

Отец Климент понял, что дядю не переубедить, и бросил трубку.

— Я не могу ничего поделать. — Он взволнованно заходил по комнате. — Твой дядя формально прав.

— А если… если… — Флоран посмотрела в глаза отцу Клименту, — я не успею на похороны? — Она едва сдерживалась, чтобы не заплакать. — Я ведь никогда, никогда в жизни больше их не увижу!

Отец Климент сжал ее ладонь в своей руке.

— Милая Флоран, Господь видит все! Он понимает, что тебе непременно нужно быть на похоронах, и сделает все, чтобы ты успела.

— А это в его силах? — прошептала Флоран. После того как Господь не уберег ее родителей, она боялась, что его всемогущество не так велико, как казалось прежде.

— Разумеется! — уверенно заявил отец Климент. — Ты посиди, а я схожу к дежурному. Попрошу, чтобы нас предупредили, когда объявят рейс.

Он усадил Флоран на скамейку и ушел.

Флоран огляделась — по стеклянному аквариуму аэропорта тут и там бродили люди. Кто-то уже нашел себе местечко в уголке на полу. Подложив под голову рюкзаки и портфели, пассажиры спали, читали газеты, разговаривали, ели. Непогода объединила людей, сделав то, что было не под силу религии и всевозможным политическим лозунгам.

Но сейчас Флоран было не до наблюдений. С той самой минуты, как она услышала трагическое известие, Флоран словно окаменела. Слезы дрожали в ее голосе, заполняли глаза, но Флоран делала все, чтобы вынести выпавшее испытание с достоинством, свойственным истинным христианам.

И все же она до конца не верила в то, что родителей больше нет. В ее голове эта мысль просто не умещалась. Стоило ей чуть-чуть отвлечься, как мама появлялась из глубины памяти — живая и невредимая. Следом выходил отец, величественный, неутомимый Грегори Рейд, человек, которого не любили конкуренты и обожали друзья, соседи, компаньоны, даже рабочие сталелитейного концерна.

Теперь их больше нет. Флоран никогда не услышит отцовского хрипловатого баритона, у нее в ушах не прозвенит нежное материнское сопрано. Нет, этого не может быть! Они живы, это какая-то ошибка, вскоре все узнают об этом.

Думая так, Флоран на мгновение забывала о неумолимости судьбы, рока и в сердце разгоралась надежда.

Отец Климент подошел неслышно.

— Флоран, пора! — Он положил руку ей на плечо.

— Что? Объявили рейс? — Флоран вскочила, с надеждой глядя на заснеженную взлетную полосу.

— Нет. — Климент покачал головой. — Дежурный сказал, что до утра рейса не будет, синоптики объявили штормовое предупреждение… — Он вздохнул. — Идет следующий циклон, еще сильнее предыдущего. Тебе следует отдохнуть.

— Нет-нет! — испуганно забормотала Флоран. — Я никуда не поеду! А вдруг погода переменится.

— Дежурный предупредит, я оставил ему номер телефона.

— Нет, я останусь здесь! — сказала Флоран. — Я буду сидеть в аэропорту, пока не объявят посадку.

— Но, Флоран, тебе нужно подкрепиться! Твои силы не безграничны! — мягко убеждал ее отец Климент. — В колледже тебя ждет матушка Сильвия… Да, кстати… — он сунул руку в карман и извлек перетянутой тугой резинкой сверток, — матушка Сильвия просила тебе передать.

— Что это?

Флоран отогнула край бумаги, заглянула внутрь.

— Письма, — вздохнул отец Климент. — Матушка Сильвия посчитала, что интенсивная переписка мешает твоему духовному росту, и решила передать письма только перед наступлением каникул.

— Письма? — Флоран вынимала из свертка плотные разноцветные конверты, не понимая, что делать — радоваться или грустить.

Все письма, за исключением одного или двух, принадлежали Риду. Так вот в чем причина того, почему она перестала получать письма от него! Рид вовсе не забывал о ее существовании, он писал ей так же, как прежде.

— Но… — ее глаза заволокло слезами, потому что она вдруг все поняла, — ведь, если мама с папой разбились, за штурвалом самолета был Рид, Значит, он… тоже… погиб?..

Она дышала с трудом. Кафельный пол начал уплывать из-под ног.

Если бы не отец Климент, она бы упала. Но его сильные руки ее удержали, кто-то тут же уступил Флоран место. Отец Климент усадил ее на скамейку, вынул из кармана пузырек с нашатырем, горсть таблеток.

— Пойдемте на воздух, — прошептала Флоран.

— Да-да! — кивнул Климент.

Они вышли на улицу. Небо затянули тучи. Ни звезды, ни проблеска. Бог надежно укрылся за крепостной стеной облаков.

Он не хотел слышать криков Флоран, видеть черноту ее невыносимого отчаяния.

Зато отец Климент слышал, как ее в горле заклокотало, заструилось рыдание. Слезы хлынули из глаз Флоран потоком. Она уткнулась ему в грудь.

— Поплачь, моя хорошая, поплачь! — тихо говорил отец Климент, гладя Флоран по волосам. — Тебе станет легче, мы сядем в машину и через пятнадцать минут будем дома… Отдохнем, примем душ, а завтра утром вернемся в аэропорт. Хорошо?

— Поехали! — кивнула Флоран.

Ей было все равно — она хотела добраться до постели и поскорее лечь. Укрыться с головой одеялом и попытаться уснуть. Оказаться в прежней жизни, где все живы, здоровы и веселы. Хотя бы на время, хотя бы на пару минут. Глухое безразмерное отчаяние точно бескрылая птица опустилось на ее сердце, не пуская туда свет.

С помощью отца Климента Флоран забралась в машину. Он запустил мотор, и мощный джип, разбрасывая снежные заносы, с шумом выехал со стоянки.

Они ехали в черноту ночи, навстречу неизбежности.

Флоран не знала, что ее ждет. Впереди была неизвестность, но главное — там не было надежды. О надежде пришлось забыть.

Пусть не навсегда. Но надолго.

Правда, в кармане пуховика лежали письма Рида. Много-много нежных, любящих слов, предложений, фраз, тысячи букв, которые можно пересыпать из ладони в ладонь, как груду бриллиантов, читать и перечитывать всю ночь, до утра.

А может быть, до конца жизни.

2

Шоссе вилось черной лентой. За рулем «крайслера» сидела Мэри Пиколь, бывшая танцовщица, нынешняя жена дяди Альберта.

Дядя сидел рядом с Флоран, недовольно глядя в окно.

— Пойми, мы не имели права ждать так долго. А вдруг нелетная погода держалась бы целую неделю? Ты же знаешь, Атлантика коварна…

— Тем более что мы хоронили их в закрытых гробах, — поддержала дядю Мэри. — Самолет упал с высоты тысячу метров. Сама понимаешь, ничего не осталось.

Дядя и его жена взывали к пониманию. Но Флоран ничего не понимала — она не понимала, почему родители умерли. Не понимала, почему метель мела все три дня, а как только родителей похоронили, снег прекратился как по мановению волшебной палочки. Не понимала, почему не могли подождать еще день, чтобы она могла взглянуть на лица самых близких людей на свете.

— Да и зачем тебе это видеть? — устало сказал дядя. Он сунул руку в карман, достал плоскую металлическую фляжку. Открутив пробку, сунул горлышко в рот, запрокинул голову. Худой остроконечный кадык жадно дернулся. В салоне остро запахло коньяком. — Я это пережил только благодаря заветной емкости! — сказал он, поболтав фляжкой перед глазами. — Флоран, это невыносимо! Может, выпьешь?

— Альберт, прекрати! — одернула его Мэри.

Дорога, присыпанная свежим снегом, уперлась в металлические ворота кладбища. Мэри подъехала прямо к воротам, заглушила мотор. Альберт сунул фляжку в карман и открыл дверь. Потянуло холодом, снег противно скрипнул под лакированным ботинком дяди.

— Вы идите, я посижу в машине! — сказала Мэри. — Ты не против? — Она раскрыла сумочку, вынула пачку сигарет.

— Не против! — безразлично произнесла Флоран.

Она едва держалась на ногах от усталости и горя. Три ночи, пока ожидали летной погоды, она почти не смыкала глаз. К счастью, рядом был отец Климент, матушка Сильвия и подруги из родного клана. Они без устали сменяли друг друга — в первую ночь, когда Флоран вернулась из аэропорта в спальный корпус, она помирилась с Лесли. По просьбе отца Климента Лесли попросила прощения у Флоран. После чего Флоран, разрыдавшись на ее плече, попросила прощения у Лесли.