— Да не, — улыбнулся я, — все норм. Жратвы навалом.

Она явно не осознавала, что сейчас ее губы искривлены в злом уродливом оскале, обнажившем белые зубы. Тихо зашипев, севшая рядом со мной Тигрелла инстинктивно чуть отодвинулась от пифии, передернула плечами и зло заурчала.

Какая интересная беседа двух кошек…

— Так что за видения, Кассандра? — прервал я повисшее молчание. — Ну? Давай. Колись.

— Умеешь ты вывести из себя… — ответила Кассандра, сглотнув и с трудом вернув на губы приветливую улыбку.

По ее разгладившемуся лицу тревожно метались десятки исключительно красных бабочек. От левого виска, через все лицо, к правому уголку рта, медленно пролетела крохотна черная, исчезнув во рту Кассандры. Сделав глубокий вдох, пифия улыбнулась чуть шире:

— И надо было тебе тянуться к моей скудной трапезе…

— Мы чересчур много говорим о твоей жратве. — тряхнул я головой. — Что с видениями? Или я пошел — впереди куча дел.

— Погоди ты! — окрысилась пифия, что вернула себе обычное поведение. — И нехер на меня злиться, гоблин! Ты сам на подарок! Вручи такое говно, как ты, любой бабе и скажи ей — живи с этим! — она, сука, сама себя в мясорубке прокрутит! И с радостью начнет прокручиваться с ног, с улыбкой глядя на влажный процесс ухода из твоей жизни. Понял, ушлепок?!

— Понял. — кивнул я. — Я говно, а не подарок. А почему такая аналогия с уходом бабы? Почему именно мясорубка? Почему именно в мясо… в сочный фарш? Почему ей — этой моей несуществующей бабе — просто нельзя было уйти, громко хлопнув дверью? Или не выпрыгнуть в окно… почему именно мясорубка и фарш? И почему не головой в мясорубку, чтобы сразу, а ногами? М?

— Хватит цепляться к шутке!

— Ну да. Рассказывай.

— Видения… — тяжело вздохнув, пифия в несколько глотков ополовинила очередной бокал, задержала взгляд на тарелке перед собой. — Они меняют меня, Оди. Может поэтому я стала такая злая… нервная… даже жестокая. Вчера я разбила лицо юной девчонке, что слишком резко открыла штору в моей спальне, впуская свет в барак… я била и била, сминая нос, рассекая брови, разбивая губы… и не могла остановиться. Дерьмо! А что я могла поделать, если до этого как минимум половину ночи провела в жутких, сука, кошмарах! Подушка в слезах! Простыне в моче — да! Я, взрослая здоровая баба напрудила в постель от страха! От ужаса!

— Хм…

— Не спросишь, что теперь с той несчастной избитой мной девчонкой?

— Не спрошу. Что же такое страшное тебе показали, пифия? Узрела сидящее перед мерцающим экраном стадо оболваненных гоблинов, жующих попкорн и радостно смотрящих очередной бесконечный сериал? Узрела себя среди улыбчивых ушлепков, разглядывающих последнего в мире гепарда, забившегося в самый темный угол стеклянной клетки зоопарка? И поняла, что ты вдруг стала одной из них? Так кто бы не обоссался? Я бы первый зарыдал… ведь таким, как они, даже память стирать не надо — она все равно пуста. Там нет ничего, что стоило бы стирать…

— Ты стал разговорчивей… злее… болтливей даже. Из тебя прямо прет что-то этакое… злое, насмешливое, неуважительное ко всему и всем сразу.

— Это сегодня. — признался я, растянув губы в мокрой от усиленного химией молока усмешке. — Я… я едва заставляю себя сидеть на месте, пифия.

— Что-то случилось?

— Что-то случилось. — кивнул я.

— Вроде… прорыва в твоем вечном пути?

— Вечном?

— А ты когда-нибудь остановишься? У тебя вообще были хотя бы одни сутки, когда ты просто нихрена не делал?

— Зачем?

— Так прорыв есть?

— Может быть.

— До нас дошли безумные слухи о том, что ты заживо сжег целую религиозную секту каких-то амм… хрен его знает, как там дальше.

— Что с видениями?

— И обзавелся новыми бойцами… а еще экзоскелетами…

— Ты вдруг начала избегать темы…

— Страшно. — тяжело сглотнула пифия. — И ведь в этих видениях на самом деле нет ничего такого!

— Давай к сути.

— К сути? Чаще всего я вижу морозильник. Око Матери расположено где-то в верхнем углу огромного морозильника с третьесортным человеческим мясом.

— Уточни.

— Тела. Живые спящие тела.

— А почему третьесортным?

— Да это я еще лестно о них. — поморщилась Кассандра.

— Ампутанты?

— Нет. Без руки или без ноги встречаются, но в целом при них полный комплект. Но они… жирные, отекшие… мужики и бабы неопределенного возраста, с огромными животами, непомерными жопами и целлюлитными ляжками, свисают с потолка, рядами лежат на чуть ли не бесконечных полках. Среди них и явные иссушенные наркоманы попадаются. Короче — я вижу замороженный обнаженный сброд.

— И? Что в этом страшного? Увидела среди них себя?

— Да хватит! Нет! Не увидела! Я вижу то, что видит Мать. И увиденное напугало меня — вода!

— Вода? — я подался вперед, отставил опустевший кувшин и подтащил к себе блюдо с жареной курицей.

— В морозильнике не должно быть воды, Оди. Но она там есть — покрывает собой пол. Сначала, в первом видении, воды было немного. Может, по щиколотку. В следующем воды стало уже по колено. В третьем… самом страшном, наверное, вода поднялась до нижних полок и… накрыла собой лежащие там нагие тела.

— Головы? — жуя, деловито уточнил я.

— Именно. И головы. Они… я хоть и говорю, что это морозилка, но на самом деле они ведь живые. Это не промороженные субпродукты. Они спят. Спали… поднявшаяся вода накрыла их головы, лица. И они вяло задергались… понимаешь?

— Даже в таком состоянии нужен воздух для дыхания?

— Да. Наверное, они делают один вдох раз в минут десять. Может, и того реже. Но следующий вдох загнал в их легкие мутную воду. А ведь если они так медленно живут… то и умирают столь же медленно. Одна женщина… разбухшая от жиров еще при жизни, с огромными расползшимися по груди и бокам сиськами, с огромным пузом… она медленно и упорно дергалась под водой раз за разом… пыталась дышать…

— Хм…

— Страшней всего то, что в следующий раз я снова вижу этот морозильник. Вижу, как затихли захлебнувшиеся нижние ряды — а их там сотни. Сотни людей, Оди! А вода все выше! С каждым днем! Ее приток замедлился, но еще пара дней — и покрытая ледяным крошевом вода накроет следующий ярус полок. И мне снова придется наблюдать как медленно захлебываются люди, как они на инстинктах пытаются сморгнуть липнущий к векам лед, как дрожат их губы под водой… Каждую, сука, ночь я вижу это….

— И это все? — бесстрастно поинтересовался я, выплюнув на тарелку обглоданную кость.

— Нет. Еще я вижу стену. Обычную стальную стену. В стене намертво заваренный люк. Но кое-где остались щели — и из этих щелей медленно сочится вода. А сама стена… она дрожит, вибрирует. Такое ощущение, что с той стороны на нее давит чудовищная сила. Рано или поздно произойдет что-то страшное…

— Что еще?

— Зомби во тьме. Темные стальные коридоры, перепуганные крики, рычание уже матерых зомбаков, что разгуливают по этим коридорам с абсолютным спокойствием истинных хозяев. Каждый раз это видение посылается мне Матерью не просто так — происходит акт рождения.

— Уточни-ка…

— Это что-то вроде исторгшей тебя жопы мира, гоблин, — попыталась улыбнуться пифия. — Я так думаю.

— Окраина? Подземный город? Вроде Дренажтауна?

— Наверное… очень похоже.

— И там бродят зомбаки?

— Да. Которых там быть вроде как и не должно.

— Там всегда были только плуксы. — задумчиво кивнул я. — А плуксы могут быть куда страшнее зомбаков. И эти чешуйчатые твари сожрут любого зомбака с потрохами.

— Может и так. Но я там плуксов не видела. Зато каждый раз смотрю как сталь рождает плоть — в стене открывается люк, из него чуть ли не выплевывают дрожащее тело с номером на груди и со шрамами на плечах и бедрах. Тело трясется некоторое время… его колотит дикая дрожь… ничего не напоминает?

— Я был рожден в этом мире именно так.

— Я тоже так подумала…

— Так рождаются добровольно низшие. — добавил я. — Хм… и?

— А дальше приходят зомби. Двое, трое, иногда целая толпа. Они садятся на корточки над еще не пришедшим в себя гоблином и начинают его неспешно жрать, отрывая за раз по сочному кусочку и тщательно прожевывая. Если гоблин везучий — он умирает от болевого шока и кровопотери, не приходя в себя. Если гоблин совсем уж невезучий… он верещит, слабо дергается, а в это время кто-то жует его губы и нос, а третий уже тянется к его вкусным выпученным глазам.

— Ясно…

— Такие вот, сука, у меня видения, гоблин! Каждый день! Я боюсь ложиться спать… и ведь вроде я ко всему привычная. Меня ведь таким не пронять. Но оказалось — еще как пронять.

— Во сне мы слабее. — произнес Тигр, впервые нарушив молчание с тех пор, как приналег на пиршественные угощения. — Во сне мы — не мы. Я вижу себя во сне человеком, а не зверолюдом. Во снах я боюсь лезущих в окна огромных крыс. А в реальности я этих крыс радостно жру, и мне вкусно — а им страшно.

— Я бухаю каждый день. — продолжила Кассандра. — И каждый день я молю Мать, чтобы она либо пояснила эти видения, либо направила меня в нужное место. Я молю о наставлении. Но Мать молчит. А я глотаю таблетки, запиваю самогоном с клюквой. И боюсь прихода того момента, когда я уже не смогу не спать… я расклеилась, Оди. Я уже собиралась рвануть куда угодно отсюда… и тут пришли вести, что знаменитый сраный герой Оди возвращается в город.