Мила обернулся и жестом попросил объясниться. В его позе был оттенок траура. Тахи горько рассмеялся и опустил глаза.

— Ты прав. И все-таки я был бы о мире лучшего мнения, если б мог облегчить бремя дая-кво. Пусть ненадолго.

Мила хотел что-то выразить, но застыл в полупозе и только кивнул.

— Ота Мати? — спросил Тахи.

— Возможно. Быть может, придется вызывать дая-кво именно к нему. Хотя еще рано, он едва примерил черное платье. Остальные лишь учатся видеть в нем равного. Вот привыкнет к власти, тогда и разберемся. Не стану приглашать дая-кво, пока не буду уверен.

— Следующей зимой он так или иначе приедет.

— Может, приедет. А может, умрет нынче ночью. Или мы его опередим. Боги сотворили мир, но не предопределили.

Тахи поднял руки в позе вынужденного согласия.

Стояла поздняя весна. Теплым вечером весь мир был напоен запахом зелени. Ота и его друзья лежали на склоне холма к востоку от школы. С ними был и Мила-кво — сидел рядом и вел свой рассказ, хотя время уроков давно истекло. Рассказывал он об андатах.

— Они… точно воплощенные мысли. — Мила творил жесты, необычные и завораживающие. — Идеи, которые приручили и очеловечили. Возьмите хоть Нисходящую Влагу. Во времена Старой Империи она называлась Росой, но когда Диит Амра вызвал ее во второй раз, перед началом Войны, ей дали имя Стражницы Моря. Хотя сама мысль, как видите, осталась той же. Если ее удержать, можно останавливать реки. Или орошать поля. Или посылать наводнения на врагов. Нисходящая Влага была очень могучей.

— А кто-нибудь может пленить ее снова? — спросил Анся, которого Ота прежде назвал бы Анся-кво.

Мила покачал головой.

— Вряд ли. Слишком часто ее ловили и упускали. Наверное, можно найти новый способ ее описания, хотя… последняя попытка не удалась.

Даже у Оты, новичка, при этих словах по спине пробежал холодок. Рассказы об андатах были сродни историям о призраках и обычно заканчивались жуткой расплатой, которая настигала поэтов-неудачников.

— И что же случилось? — взволнованно прошептал Ниан Томари.

— В прошлый раз это произошло за поколение до меня. Говорят, после того, как поэт потерпел неудачу, его живот вздулся, как у беременной, а когда его вскрыли, там оказалось полно льда и черных водорослей.

Мальчики затихли, представляя себе эту картину: кровь поэта, темные листья, белый лед. Дари прихлопнул комара.

— Мила-кво, а почему андата становится все труднее удержать после каждого побега?

Учитель рассмеялся.

— Отличный вопрос, Ота! Однако будет лучше, если ответ ты узнаешь у дая-кво. Пока ты еще не готов.

Ота показал позой, что усвоил замечание, но любопытство его не покинуло. Солнце закатилось, стало холодать. Мила-кво поднялся, и ученики потянулись за ним. В полумраке «черные одежды» были очень похожи на призраков. На полпути к высоким каменным зданиям Анся припустил бегом, за ним — Риит, а следом Ота и другие. Они неслись вверх по склону наперегонки: только бы не очутиться последними у главных дверей. Когда Мила их нагнал, все уже стояли там, веселые и раскрасневшиеся.

— Ота! — окликнул мальчика Энрат, смуглый уроженец Тан-Садара. Энрат был постарше Оты. — Ты завтра ведешь третий класс в западный огород?

— Да.

— Тахи-кво велел передать, чтобы ты управился и всех отмыл до обеда. Потом он хочет забрать их на урок.

— А ты сможешь пойти с нами на холм, — предложил Мила-кво, услышав их разговор.

Ота согнулся в позе признательности. Они как раз вошли в большой зал, освещенный факелами. Урок у Мила-кво был бесконечно прекраснее, чем день надзора за младшими классами.

— Знаете, почему черви ползают под землей? — спросил Мила-кво.

— Потому, что летать не умеют? — сказал Анся и засмеялся. Двое-трое ребят подхватили.

— Тоже верно, — заметил Мила-кво. — Тем не менее они полезны для почвы. Разрыхляют ее, чтобы корни растений проникали глубже. Значит, в каком-то смысле Ота и его третий класс будут трудиться за червей.

— Но ведь черви жрут землю, когда ее рыхлят, — вмешался Энрат. — А потом испражняются. Тахи-кво так сказал.

— Да, бывают разные способы, — сухо заметил Мила-кво.

Все, включая Оту, расхохотались.

Спальни «черных одежд» разнились со спальнями простых учеников: в них было всего по четыре койки и жаровня для обогрева. Наступила оттепель, но по ночам стоял такой же лютый холод. Оте, как младшему, приходилось поддерживать огонь. Еще затемно их будил Мила-кво — стучал в дверь, пока не отзывались все четверо. Потом они умывались в общих умывальниках и завтракали за длинным столом с Тахи-кво у одного торца и Милой-кво — у другого. Ота по-прежнему сторонился круглолицего учителя, как бы дружелюбно тот ни смотрел.

Когда тарелки опустели, ученики разделились: большинство отправились сопровождать вверенные им классы на ежедневные работы, а пятеро или шестеро остались на занятия с Милой-кво. Входя в большой зал, Ота уже предвкушал, как сдаст своих подопечных Тахи-кво и пойдет на любимый урок.

Младшие школьники дожидались его, выстроившись в шеренги, дрожа от холода. Третий класс составляли совсем еще дети — дюжина мальчиков лет восьми в тонких серых платьях. Ота прошелся вдоль строя, проверяя осанку и пресекая попытки почесаться.

— Сегодня мы будем перекапывать западный огород, — гаркнул он. Несколько учеников вздрогнуло. — Тахи-кво велел, чтобы к полудню все закончили и помылись. Так что вперед! — И Ота повел их к огородам, то и дело отставая и следя, все ли идут в ногу. Когда один из ребят — Нави Тоют, сын важного ялакетского чиновника — выбился из общего ритма, Ота влепил ему пощечину. Мальчик тут же поправил шаг.

В западных огородах было грязно и голо. На земле лежали сухие былинки — остатки прошлогоднего урожая, а между ними кое-где пробивались бледные ростки сорняков. Ота подвел отряд к кладовке для инструментов. Младшие ученики отерли паутину с лопат и мотыг.

— Начинаем с северного края! — прокричал Ота, и класс рассыпался по грядкам. Шеренга получилась неровная, и по высоте и по ширине, щербатая, словно зубы у семилетки. Ота прошелся взад-вперед, указывая каждому, как стоять и как держать лопату. Когда все было растолковано, он дал знак начинать.

Ученики принялись за работу. Видно было, что они стараются, но у них не хватало ни сил, ни веса, чтобы правильно воткнуть заступ. Наконец над грядками поднялся слабый запах свежевскопанной земли, но, когда Ота ступил на нее, она почти не промялась под башмаками.

— Глубже! — прикрикнул он. — Копайте, а не скребите! Черви — и те справляются лучше!

Класс ничего не ответил, даже не поднял голов — только сильнее налег на шершавые черенки лопат. Ота тряхнул головой и сплюнул от досады.

Солнце поднялось на полторы ладони, а они закончили только две делянки. Начало припекать. Мальчики сбросили накидки и сложили позади себя. Оставалось пройти еще шесть делянок. Ота хмуро прохаживался за спинами учеников. Время истекало.

— Тахи-кво приказал закончить к полудню! Если вы ему не угодите, всех вас высекут, обещаю!

Класс как мог спешил выполнить задание, но когда четыре участка вскопали, стало ясно, что к обеду никак не успеть. Ота строго велел продолжать, а сам отправился на поиски Тахи-кво. Учитель надзирал за уборкой кухонь, нетерпеливо помахивая розгой. Ота виновато согнулся перед ним.

— Тахи-кво, третий класс не успеет взрыхлить западный огород до полудня. Они слишком слабы и бестолковы.

Тахи-кво взглянул на него с непроницаемым видом. Ота почувствовал, как краснеет от смущения. Наконец учитель принял формальную позу понимания.

— Что ж, значит, подождем. Когда поедят, выведешь их снова, и пусть заканчивают перекопку.

Ота изображал позу благодарности, пока Тахи-кво не отвлекся на собственных подопечных, потом повернулся и пошел обратно, к огородам.

Третий класс вяло ковырялся в земле. Заметив его приближение, все принялись копать резвее. Ота встал посреди полуразрытого участка и оглядел учеников.

— Из-за вас я пропущу урок у Милы-кво! — проговорил он вполголоса, но так сердито, что его было хорошо слышно. Мальчики виновато потупились, как нашкодившие щенки. Ота повернулся к тому, что стоял ближе всех — тощему восьмилетке с лопатой в руке.

— Эй, ты. Дай сюда!

Мальчуган перепугался, но протянул ему лопату. Ота взял ее и с силой воткнул в свежую землю. Она ушла только на полштыка. Ота напрягся от злости. Ученик замер в позе извинения. Ота на нее не ответил.

— Ты должен был копать как следует! Переворачивать! Ты что, дурак, не понимаешь?

— Простите, Ота-кво. Я виноват. Просто…

— Не можешь рыхлить по-человечески — сделаешь по-червячьи. Становись на колени.

Мальчик опешил.

— На колени! — рявкнул Ота, наклоняясь к его лицу. У того глаза были на мокром месте, но он сделал, как было приказано. Ота зачерпнул горсть земли и сунул ему в руку.

— Ешь.

Мальчик перевел взгляд с комка земли на Оту. Потом, вздрагивая всем телом от плача, поднес ладонь ко рту и начал есть. Его товарищи столпились кругом, молча наблюдая за происходящим. Он жевал, развозя грязь по губам.

— Всю!

Мальчик набрал в рот еще земли и, рыдая, упал ничком. Ота сплюнул от отвращения и повернулся к остальным.

— За работу!

Ученики бросились на места, подгоняемые страхом. Замелькали лопаты. Мальчик с грязным ртом сидел, уткнувшись лицом в ладони, и плакал. Ота вытащил лопату и вонзил в землю рядом с ним.

— Ну? — тихо процедил он. — Ждешь особого приглашения?

Мальчик промямлил что-то неразборчивое.

— Что? Если хочешь что-то сказать, сделай так, чтобы тебя было слышно.

— Рука, — выдавил мальчик сквозь всхлипы. — Руки болят. Я старался… старался копать глубже, но было так больно…

Он перевернул руки ладонями кверху. От зрелища кровавых волдырей у Оты закружилась голова, словно он склонился над пропастью. Мальчик заглянул ему в лицо, тихо подвывая, и Ота вспомнил. Вспомнил, что ему самому хотелось вот так выть, когда он месяцами спал в холоде, надеясь не увидеть во сне мать. Он слышал этот звук в спальне младших классов, среди своих погодков — плач ребенка во сне.

Внезапно ему стало неловко в новой черной одежде. Память о годах унижения зазвенела у него в мозгу, как хрусталь, отозвавшийся на высокую ноту. Он упал на колени рядом с плачущим мальчиком. Слова рвались с губ и застревали на полпути. Другие ученики молча стояли вокруг.

— Ты за мной посылал? — спросил Тахи. Мила не ответил, только показал за окно. Тахи подошел и посмотрел вниз. На разрытой грядке ученик в черном обнимал плачущего младшеклассника, а остальные, опешив, смотрели на них.

— И давно они так? — глухо спросил Тахи.

— С тех пор, как я заметил. Что было раньше — не знаю.

— Ота Мати?

Мила беззвучно кивнул.

— Пора это прекратить.

— Да. Просто я хотел, чтобы ты увидел.

В суровом молчании учителя спустились по лестнице, минули библиотеку и прошли к западным огородам. Третий класс, завидев их, бросился изображать усердие — все, кроме Оты и мальчика рядом с ним. Те не сдвинулись с места.

— Ота! — рявкнул Тахи. Ученик поднял глаза, покрасневшие и полные слез.

— Ты не в себе, — тихо сказал Мила-кво, поднимая его на ноги. — Тебе нужно пойти и прилечь.

Ота перевел взгляд с него на Тахи-кво и нехотя принял позу подчинения, а потом позволил Миле-кво увести себя в школу. Тахи остался; Мила услышал его ругань, которой он охаживал третьеклассников, словно кнутом.

В учительских покоях Мила заварил Оте чашку крепкого чая, обдумывая положение. Вскоре о происшествии узнают все, если еще не узнали. Чем это обернется для мальчика — худом или добром, — сказать трудно. Он сам не знал, на что лучше надеяться. Если глаза его не обманули, это успех, которого он боялся. Однако, прежде чем действовать, надо убедиться. Он не станет вызывать дая-кво, если Ота не готов.

Мальчик, понуро сидевший на краю койки, взял пиалу и послушно выпил. Его слезы высохли. Теперь он просто смотрел перед собой. Мила придвинул табурет и сел рядом. Выдержав долгую паузу, учитель сказал:

— Знаешь, ты оказал этому ученику медвежью услугу.

Ота поднял руку в жесте признания ошибки.

— От того, что ты его утешил, он не станет крепче. Я знаю, учителем быть непросто. Тяжело заставить себя обходиться с детьми грубо, даже если это для их блага.

Ота кивнул, но головы не поднял. Когда он заговорил, его голос прозвучал тихо.

— А раньше кого-нибудь исключали из «черных одежд»?

— Исключали? Нет, ни разу. Почему ты спросил?

— Я все испортил. — Ота помолчал и добавил: — Я слишком слаб для таких уроков, Мила-кво.

Мила посмотрел на руки, думая о своем старом учителе, о том, во что обойдется его старым костям еще одно путешествие в школу. Когда он заговорил, в его голосе еще ощущалась тяжесть принятого решения.

— Я отстраняю тебя от работ на месяц, — сказал Мила-кво. — А мы тем временем пошлем за даем-кво.

— Ота, — окликнул его знакомый шепот. — Что ты натворил?

Он перевернулся в постели. Жаровня еле-еле рдела в темноте, давая лишь слабое пятно света. Ота уставился на угли.

— Я совершил ошибку, Анся.

В последнее время он так отвечал всем, кто отваживался спросить.

— Говорят, дай-кво приезжает. Раньше времени.

— Наверное, очень крупно ошибся, — произнес Ота, а сам подумал: «Наверное, я первый, кто поднялся так высоко и так низко пал. В первый раз черные одежды дали такому слабаку». Он вспомнил белую, заснеженную долину, по которой шел, когда его догнал Мила-кво. Теперь было ясно, что бегство из школы ничуть не доказывало его силу, а только предвещало поражение.

— Так что же ты сделал? — спросил Анся в темноте.

У Оты перед глазами снова встало лицо мальчика, окровавленные ладони и слезы унижения, бегущие по грязным щекам. Он сам причинил ему боль и стыдился одновременно содеянного и того, что не сможет этого повторить. Как объяснить, что он не сумеет сделать этих ребят сильнее, потому что в душе остается одним из них?

— Я недостоин этих одежд, — сказал Ота.

Анся промолчал, и вскоре с соседней койки послышалось глубокое, ровное дыхание спящего. Все устали после дневных трудов, кроме Оты: тот с утра до вечера бродил по пустым коридорам и лекториям. От занятий его освободили, а черную одежду он не снял лишь потому, что другой не было.

Так Ота и ждал в темноте, пока даже угли не потухли. Убедившись, что все кругом спят, Ота поднялся, оделся и тихо вышел в коридор. До стылых комнат младших классов было недалеко. Ота шел между темных силуэтов спящих — маленьких фигурок, скорчившихся под тонкими одеялами. Подумать только: он ведь всего ничего проходил в черном, а так много успел забыть.

Мальчик, которого он искал, лежал на койке у стены, отвернувшись и поджав ноги. Ота осторожно склонился над ним и прикрыл ему рот рукой, чтобы тот не разбудил других, если вскрикнет. Мальчик проснулся тихо и заморгал. Ота подождал, пока он его узнает, и шепнул:

— Как руки, лучше?

Мальчик кивнул.

— Хорошо. Только не шуми. Незачем будить остальных.

Ота убрал руку, и мальчуган тут же принял позу глубокого сожаления.

— Ота-кво, я опозорил вас и нашу школу. Я…

Ота мягко сложил его руки вместе.

— Тебе не в чем себя винить, — сказал он. — Это я всех опозорил. Мне и отвечать.

— Если бы я только работал быстрее…

— Это бы ничем тебе не помогло. Ничем.

Бронзовые двери с грохотом распахнулись. Мальчики стояли рядами, замерев в приветственных позах, словно статуи. Точно так же стоял среди «черных одежд» Ота, размышляя, чем делятся друг с другом отверженные дети на этот раз: надеждами на возвращение к родным или на зачисление в поэты? Мечты…

Старик прошел внутрь. С тех пор, как Ота его помнил, он заметно ослаб. После ритуала приветствий дай-кво благословил всех хриплым, срывающимся шепотом. Потом он удалился с учителями, а «черные одежды» — все, кроме Оты — повели свои классы работать. Ота вернулся к себе и с тяжелым сердцем сел ждать, когда его позовут. Предчувствие его не обмануло.

— Ота! — окликнул из дверей Тахи. — Пойдем, подашь даю-кво чая.

— Но парадное платье…

— Не понадобится. Только чай и больше ничего.

Ота встал, покорно сложив руки. Время пришло.

Дай-кво молча сидел перед очагом, глядя на пламя. Его руки, сложенные на коленях, казалось, стали еще меньше с тех пор, как Мила их помнил, кожа истончилась и сморщилась. В лице дая-кво читалась усталость от трудной дороги — под глазами залегли тени, уголки рта опустились, — однако в ответ на взгляд Милы старик принял позу вопроса с оттенком вызова. Миле показалось, что в ней было что-то еще — может быть, нетерпение или надежда.

— Что слышно в мире? — спросил он. — Здесь новости о городах — редкость.

— Все хорошо, — ответил дай-кво. — А здесь? Как ваши ученики?

— Тоже неплохо, высочайший.

— Вот как? Я порой сомневаюсь.

Мила принял позу — просьбу пояснить мысль, но безрезультатно. Старейший из учителей снова обратил взгляд на пламя. Мила уронил руки на колени.

Вернулся Тахи, склонился в знак покорности и почтения и сел.

— Мальчик уже идет, — сказал он.

Дай-кво кивнул, и только. Мила увидел в лице Тахи отражение своей тревоги. Ожидание показалось очень долгим. Наконец в дверь тихо постучали, и вошел Ота Мати с подносом, на котором стояли три маленькие чашечки чая. Он поставил поднос на низкий столик и с каменным лицом принял положенную позу приветствия.

— Ваш приезд — великая честь для меня, высочайший дай-кво, — проговорил Ота безупречно усвоенную фразу.

Глаза старика ожили и пытливо воззрились на Оту. Дай-кво кивнул, но не отослал мальчика, а указал на свободный стул, где обычно сидел Мила. Ота оглянулся на учителя. Мила кивнул, и мальчик сел, сам не свой от волнения.

— Скажи-ка, — произнес дай-кво, поднося к губам чашку, — что ты знаешь об андатах?

Ота заговорил не сразу, но сумел унять дрожь в голосе.

— Знаю, что они — мысли, о высочайший. Воплощенные поэтом в форму, обладающую собственной волей.

Дай-кво отпил чаю, наблюдая за мальчиком. Старик ждал, что еще скажет Ота, но тот как будто растерялся. Наконец дай-кво опустил чашку.

— Что, и больше ничего? А как их пленяют? Что должен делать поэт, чтобы его творение было отлично от всех прочих? Как передают связанного андата другому поколению?

— Не знаю, о высочайший.

— Почему? — совсем тихо спросил дай-кво.

— Мила-кво говорил, что это знание может пойти нам во вред. Мы не были готовы постичь глубины мастерства.

— Верно, — согласился дай-кво. — Что правда, то правда. Вас пока лишь проверяли, а не учили.

Ота потупился и, побледнев, принял позу раскаяния.

— Простите, что не справился с заданием, высочайший дай-кво. Я должен был показать им, как сохранять крепость духа. Я и хотел, но…

— Тебе не о чем сожалеть, Ота. Ты все сделал правильно.

Ота покачнулся. В глазах у него отразилось замешательство. Мила откашлялся и, жестом спросив у дая-кво соизволения продолжить, произнес:

— Помнишь наш разговор в ту ночь, когда я предложил тебе черные одежды? Я сказал, что слабовольный поэт скорее всего погибнет, будет уничтожен андатом.

Ота кивнул.

— Однако жестокосердный уничтожит весь мир, — продолжал Мила. — Сила и доброта. Поистине редкое сочетание.