По ночам стало вовсе неспокойно. Мертвяки и раньше блуждали по улицам, скрывались в тенях, смотрели в окна, но теперь принялись стучаться в двери и скрестись под стенами. Те же, кого нелегкая гнала в полуночный час за порог, могли и вовсе сгинуть без следа.

Не было спасения и днем. Что ни утро, то новый одержимый. Поселковый светочей стал серее мыши, без сна и отдыха читая воззвания к Свету над беснующимися. Тщетно, почти все померли, не выдержав борьбы за собственные души.

С севера потянулись беженцы, голодные и замерзшие, но их не пускали даже на окраины, опасаясь новой заразы. Потом передох весь скот.

То были дни странного ожидания, когда отчим закрыл мельницу и приказал всем сидеть дома и не высовываться. Мать предложила уйти на юг, как сделали уже многие соседи, сказала, что Пустоши пересидеть не получится. Отчим взбесился и отвесил ей тумаков. Он считал, что дела идут неплохо — за муку и масло брал золотом, легко отказывая иным просящим.

А потом случился пожар и они еле успели выскочить под дождь. Что успели ухватить — спасли, остальное сгинуло в огне. А отчим, вместо того, чтобы тушить дом, гонялся за селянами, растаскивающими тлеющие мешки из амбара. В конце-концов его повалили в грязь и избили палками так, что он до утра кровавые сопли пускал. А когда бледное пятно солнца замаячило на горизонте, уже бывший мельник заставил пасынков соорудит волокуши, погрузил на них что осталось и погнал семью на юг.

В дороге их дважды грабили, чудом не убили. Пока шли по лесу было еще ничего, питались корнями и мелкой живностью. Но потом началась голая, словно тарелка нищего, равнина, и вот здесь пришлось очень тяжело. Ночами сильный ветер выдувал все тепло до самых костей, днем донимали голод и жажда. От смерти их спас разоренный обоз, на который они наткнулись возле заброшенного торгового тракта. Сами телеги были выскоблены полностью, но в канаве Магнус нашел несколько укатившихся в траву палок сухой говяжьей колбасы и бурдюк с разбавленным вином. Мать сказала, что это добрый знак. Отчим ответил, что она и пасынки его проклятье, и большую часть найденного сожрал сам. Тогда Улисс поклялся брату, что убьет Густава, но это услышала мать, отодрала их за уши и сказала, что без отчима им не выжить.

Впрочем, проверить это не удалось, дальнейший их совместный путь оказался недолгим. Сначала пропал Магнус, а теперь пришел черед и Улисса.

— Мальчишка крепкий, здоровый, — Густав толкнул пасынка вперед. — Не пожалеете, господин.

Незнакомец, которого отчим назвал «господином», восседал на лощеном жеребце, небрежно сложив руки на седле. Его личина в виде искусно выполненной медвежьей морды выглядела угрожающе, дорогой зеленый камзол и отороченный мехом плащ говорили о высоком или даже благородном положении.

На эту заставу поредевшая семья мельника вышла ближе к полудню, когда липкий туман рассеялся и стало видно хотя бы дальше, чем за двадцать шагов. Тогда-то Улисс и разглядел маячивший вдалеке штандарт с незнакомой символикой, а потом и сам пост с шатрами и поблескивающими жалами алебард. И совсем не пугали торчащие вдоль дороги колья с разлагающимися мертвецами — жажда и голод оказались сильнее голоса разума.

Встретили их грубым окриком и свистом арбалетного болта над головой. Потом в доходчивой форме объяснили, что «всякую шелуху с севера во владения барона пущать не велено». И что если «шелуха» добрых слов не понимает, то кольев на всех хватит, и на Густава с бабой, и на их «крысят».

А потом выехал этот господин в дорогих одеждах. Сказал, что хочет купить Улисса.

— Не смотрите, что худой, — должно быть отчим воспринял молчание покупателя как сомнение. — На нем пахать можно, двужильный. И послушанию обучен, послушный как телок.

— Заливает как соловей, господин Рихтер, — подал голос плечистый солдат с капральской бляхой на шее. — Откуда с севера здоровые-то? Либо чумные, либо чего похуже. Да и уж не больно щенок на него похож — сам то этот дризга [дризга — оскорбительно наименование бедняков] рыжий, а пацан серый, словно пепел. Подобрал где-то, а теперь за сына выдает.

На нем тоже была «медвежья» маска, но грубая, шитая из кожаных полос.

— Не сын — пасынок, — пояснил Густав. — Бабу мерсинарий залетный снасильничал. А коли думаете, что он паршивый, или в нем лярса сидит, так проверьте, вижу, способы имеете.

— Поуказывай еще, шелуха! — солдат было замахнулся тупым концом алебарды, но господин Рихтер легким жестом остановил его. Приказал коротко:

— Проверь.

Капрал кивнул, тут же свистнул кому-то в лагере и через миг оттуда появился солдат, тянущий кого-то на бряцающей цепочке. А когда стало понятно кого именно, то даже отчим посерел.

— Сбрасывай свои струпья, — скомандовал Улиссу капрал. — И смотри, чуть что — вмиг рожу оттяпает.

Мальчик задрожал, торопливо опустив глаза, пытаясь совладать с завязками на курточке и не думать о том, кто появился из-за шатров.

— Все снимай, до исподнего, — поторапливал капрал.

Шаги и бряцанье приближались. Всхрапнул конь господина Рихтера, охнула и запричитала мать. В ноздри ударила вонь тухлого мяса и нечистот, раздалось влажное причмокивание, будто беззубый старик пытался облизать жирный мосол.

— Давай уже, — рука в перчатке грубо вырвала из пальцев Улисса штаны, которыми тот пытался неловко прикрыться. — Выпрямись, крысеныш.

Того уже мутило, от страха и от обволакивающих миазмов, но подчинился, выпрямился и поднял голову, стараясь удержать поднявшийся к горлу ком.

Существо, что притащил солдат, когда-то было человеком, об этом говорили остатки одежды, висящие на худой фигуре словно лишайник на сухих ветках. Но Пустоши превратили несчастного в нечто ужасающее, в тварь с головой пиявки и повадками насекомого. Из шамкающей пасти, бордовой и влажной, нестерпимо смердело, на покрытую пятнами грудь постоянно стекали длинные вязкие слюни.

— Не дергайся если хочешь жить, — предупредил господин Рихтер.

Солдат, держащий цепочку, толкнул существо к Улиссу. Чудовище дернулось, закачалось и потянулась к мальчику своей огромной пастью, будто хотела попробовать кусочек.

Улисс зажмурился, пытаясь не поддаться панике, даже перестал дышать, молясь лишь о том, чтобы тварь ничего ему не сделала.

Кожи касалось горячее дыхание, после которого оставалось неприятное ощущение липкости. Когда клокочущие звуки из глотки раздались перед самым лицом, Улисс чуть было не сорвался с места от ужаса, но выдержал, до боли сжав челюсти.

Экзекуция длилась недолго, хотя казалось, что целую вечность. Должно быть тварь сразу могла почуять спрятавшуюся в человеке заразу, и не было нужды обнюхивать с ног до головы.

— Сюда, холера, — цепочка звякнула и тварь суетливо заковыляла прочь, удаляясь.

— Эй, парень, — донесся голос господина Рихтера. — А ну, лови!

Улисс успел раскрыть глаза и поймать что-то маленькое, теплое. Раскрыл ладонь — то оказался небольшой гладкий камушек с красивым извилистым рисунком.

— Не разорвало, — то ли с досадой, то ли задумчиво прокомментировал капрал. — А ну отдай, басота.

Он забрал камень, подал начальнику.

— Что хочешь за парня? — спросил господин Рихтер.

— Пройти туда, — тут же откликнулся отчим, указывая за шлагбаум. — И два золотых.

Капрал в голос захохотал, будто Густав сказал очень смешную шутку. Господин Рихтер покачал головой, ответил:

— Для беженцев проход закрыт, приказ барона. Что до золота…

Он наклонился к притороченной к седлу походной сумке, вытащил тугой бурдюк и несколько полосок вяленого мяса.

— Это вам сейчас нужнее любого золота.

Отдал хрюкающему от недавнего смеха капралу, тот бросил еду к ногам отчима.

— Сейчас еще принесут сухарей и изюм, — сказал Рихтер. — На том, думаю, сделку закроем.

— Но господин! — возмущенно воскликнул Густав, на замолк, остерегаясь шагнувшего к нему капрала.

— Кстати, — Рихтер, который было поворотил коня в сторону лагеря, задержался. — Можешь продать и девочку, так и быть, накину серебром.

Улисс замер с вещами в руках, пытливо посмотрел на отчима. Тот перевел взгляд с Рихтера на супругу, которая испуганно отшатнулась, прижимая хнычущую дочку к груди. Было видно, как в Густаве борются страсти, как тяжелые и гадкие мысли переползают под его толстым лбом.

И все же, он прогнил не полностью. Медленно покачал головой и глухо ответил:

— Не продам — моя кровь.

— Отрадно, что еще осталось в мире место для родительской добродетели, — похоже, господина Рихтера отказ нисколько не расстроил. — Эй, мальчик! Одевайся и следуй за мной. Нужно до темноты успеть в замок.

Улисс торопливо принялся натягивать вещи, грязные и задубевшие, но это было куда приятнее, чем ощущать дыхание чудовища. И затягивая подвязку штанов вдруг понял, что сейчас останется совсем один, что его продали навсегда, что это не игра и не шутка. Все надежды и желания разом превратились в пропасть, в которую предстояло шагнуть не по собственной воле.

Руки задрожали, взгляд затуманился от слез.

— Живее, — толкнул его в спину капрал.

Улисс подался вперед и бросился к матери, с трудом сдерживая рыдания. Уткнулся лицом в прохудившийся шейный платок, захотел закопаться поглубже, словно это могло вернуть в те времена, когда все было хорошо.