— То есть двенадцать тысяч? Четверть?

— Почему четверть? А Тоня? У тебя есть сестра, дочь твоего отца. Тонечка меня, мягко говоря, не любит. Тонечка не подавала на наследство. Но есть же какие-то понятия о приличиях! Я отдам ей одну шестую. Тебе и ей. По восемь тысяч рублей.

Ну ничего. Восемь тысяч — тоже серьезные деньги.

7.

Почему он обо всем этом замечтался, стоя перед автоматной будкой и глядя на жухлый московский газон? Да. Все началось с травы. Трава. Дача. Веранда. Сотникова. Дачу продали. Жалко. Жил бы сейчас с Сотниковой на даче, за грибами бы ходили.

Очень не хотелось звонить Ярославу и вообще всего этого не хотелось.

Алексей зашел за угол и позвонил из автомата. На секунду стало беспокойно — ведь его как-то, пусть даже по пятому или седьмому разряду, но все-таки охраняют, а значит, наверное, и следят. Послеживают. Ну а что он такого страшного и неположенного делает? Позвонил по прямому, сразу в кабинет. По прямому ответа не было. Может быть, прямой телефон в кабинете начальника Управления с уличным автоматом не соединялся? Алексей не знал этих тонкостей. Вернее, знал, но забыл. Если это так, то это неправильно. Можно поставить прослушку, но блокировать нельзя: мало ли кто и по какому делу может позвонить товарищу генерал-полковнику? Ну ладно, пусть они сами разбираются. Тогда он позвонил в приемную. «Дежурный!» — «Перегудов. Демидыч приехал?» — вот так, с необходимой долей начальственной фамильярности. Помощник неожиданно сказал: «Соединяю». Но Ярослав не взял трубку. Помощник сказал: «Минуточку, Алексей Сергеевич», и Алексей услышал, как помощник — Алексей его узнал по голосу, майор Касаткин, он уже лет пять сидел в приемной, — услышал, как он позвал Демидыча по громкой связи, ответа не было. Майор — слышал Алексей — встал из-за стола, постучал в дверь — Алексей помнил эту дверь, ореховый короб на кремовой стене, — постучал, потом открыл дверь — быстрые шаги, и крики, и топот. Наверное, минут двадцать, а то и полчаса, упершись коленкой в пыльное стекло автоматной будки, Алексей слушал, как бегают люди, вызывают «скорую», как приехала «скорая» — кажется, он даже слышал ее сирену вдали, где-то там, слева, в конце длинной и скучной улицы, обсаженной грубо подстриженными тополями, — потом опять шаги, крики, звонки, и потом майор Касаткин вспомнил про лежащую на столе трубку — телефонов-то на его столе было много, штук десять самое маленькое, — заметил лежащую трубку, забыл, наверное, кто звонил, взял трубу и снова сказал: «Дежурный!» — «Перегудов!» — сказал Алексей. «Алексей Сергеевич, извините. Товарищ генерал-полковник скончался».

Алексей повесил трубку и вдруг увидел, что двухкопеечная монета не провалилась в щель, то есть в такое узенькое плоское приспособление наверху телефонного аппарата. Он забрал ее, вышел из будки, а потом с ногтя пустил ее лететь вбок, на дорогу. Мимо как раз проезжал грузовик, и он не расслышал тонкого теньканья монетки об асфальт. Но услышал нечто другое, очень важное: как будто голос какой-то ему сказал: «Ярослав Диомидович тебя, сукина сына, третий раз спас. Первый — когда назначил тебя начальником КБ Ланского. Спас от безвестности и заурядности, от изматывающей карьеры молодого-талантливого, когда все верхние этажи забиты бодрыми крепкими стариками со звездами и званиями. Второй раз — когда не дал Бажанову выкинуть тебя из проекта, спас от провала и дальнейшего прозябания в неопределенности. И вот в третий раз своей смертью тебя, подлеца, спас. Ты не стал стукачом, доносчиком, то есть мразью, выродком, куском дерьма собачьего».

«Но ведь отец спас Ярослава Диомидовича, когда Сталин собирался его расстрелять?» — полувопросительно возразил Алексей своему внутреннему голосу. «Неужели это голос совести?» — тихо рассмеялся он.

Поэтому Алексей вытащил из бумажника этот самый листок, где были записаны контакты Бажанова с какими-то иностранцами в Фарнборо, разорвал на мелкие кусочки, зажал в кулак и посмотрел, куда бы выбросить. Вдоль тротуара был газон, на нем — куча подсохшей глины и рядом — разрытая канава. Три слоя — темная почва под травой, ярко-бежевая глина, а внизу песочек, на котором лежала какая-то не слишком толстая труба. Алексей огляделся: кругом никого не было; он бросил эти бумажки вниз, они взметнулись и осели на дне.

Повернулся, быстро дошагал до машины, велел ехать назад.

«Наверное, — думал сам про себя Алексей — я просто всего этого не осознал».

Когда умер отец, было примерно так же.

Приехали с похорон домой, прошли сразу на кухню, Любовь Семеновна — она тоже была на похоронах, разумеется — тут же вскипятила чай, и захотелось позвать отца. Отец почти все время просиживал в кабинете. Особенно когда работы не стало, когда его вывели за режим, а потом на пенсию.

— Почему министра Перегудова вдруг вывели за режим? — спросил Игнат.

— Какая-то история с английской аппаратурой, — сказала Юля. — Но я в это не верю. И вообще, давай эти детективные линии сразу отбросим.

— Давай. Ладно. Ты хозяйка текста. Хотя интересно, конечно.

— Ничего интересного. Мутная история. Так что не надо.

Отец все время сидел в кабинете и приводил в порядок свои записи, как он выражался.

И вот Алеша с мамой и какими-то родственниками пришли с кладбища домой, и захотелось крикнуть через всю квартиру: «Пап! Хватит мемуарить, приходи чай пить!» Слава богу, не крикнул, а то бы мать прямо тут бы умерла, она еле вынесла похороны, она чуть не падала, ее под руки держали Ярослав Диомидович и еще какой-то человек, Алексей сначала подумал, что это Фесенко из КГБ, генерал в штатском, он был куратором отцовского министерства, но оказалось — муж маминой кузины. Мама очень любила эту семью: смешная Любовь Семеновна — это как раз его сестра, одинокая дамочка.

Не осознал — значит не осознал.

Когда осознаю, тогда и разрыдаюсь, сам себе сказал Алексей. А сейчас он для меня — да и для всех! — живой пока. Некролог будет послезавтра самое раннее, а то и во вторник. Ах, как неудобно умирать в пятницу, особенно когда ты генерал-полковник, членкор АН СССР и начальник МУСР, Межведомственного управления специальных разработок. Ведь надо согласовывать подписи под некрологом. «Это уровень Политбюро? Не уверен, — суетно подумал Алексей. — Хотя, конечно, Устинов подпишет, Романов подпишет, еще пара-тройка секретарей ЦК и зампредов Совмина подпишут. Интересно, будет ли упомянут МУСР в некрологе? Наверное, нет. Просто укажут: выдающийся ученый и организатор промышленности, а вражеская разведка, сопоставив подписи, тут же поймет, чем занимался покойный генерал».

Но пока Ярослав Диомидович еще как будто жив…

Еще как будто.

Тем более не надо этих сплетен.

8.

— Чушь, чепуха и вранье! — повторил Алексей, глядя Генриетте Михайловне в глаза, стараясь не моргать и не морщиться.

— Понятно. Чушь, и слава богу. Просто, Алексей, я в твоем возрасте тоже помогала одному большому человеку писать статьи.

— Почему «тоже»? — не упустил ответно придраться Алексей; ведь Генриетта Михайловна полминуты назад придралась к его «уже» — вот он и спросил: — При чем тут «тоже»?

— Ни при чем, ни при чем, — закивала Генриетта Михайловна.

— Вы ему помогали, и что?

— Что — что?

— Что он вам за это?

— О, много чего, — засмеялась она. — Поток благодеяний!

Раздался звонок в дверь.

— Это Оля? Давайте я открою?

— Сиди!

Алексей подошел к окну, оперся на подоконник, вытащил из бокового кармана блокнот, а из нагрудного — карандаш. Генриетта Михайловна пошла открывать. Слышно было, как Оля сказала: «Мам, ты сумку разбери». Вошла. У нее в руках был букет цветов. Увидела его, обернулась:

— Мама, а у нас Алеша, оказывается.

А с ним не поздоровалась.

Следом вошла Генриетта Михайловна с пластиковой сумкой.

— Генриетта Михайловна, — сказал Алексей, показав ей страничку в своем блокноте. — Вот это, вот это — бред?

— Минутку. — Она поставила на стул сумку, достала из кармана фартука очки. — Где? — взяла блокнот у Алексея.

— Все-то вы гения из себя корчите, Алексей Сергеич! — сказала Оля.

— Ох уж мне эти колючие подростки! — Он рассеянно прикоснулся к букету, который Оля держала в руках, но сам во все глаза смотрел на Генриетту Михайловну.

— Не знаю, — сказала та, глядя в блокнот. — Не знаю, не знаю. — Она закрыла блокнот. — Интересно. Но как-то слишком принципиально, что ли. Боюсь, ты слишком увлекся общими подходами, отсюда все твои проблемы.

— Вот именно! Отсюда все проблемы, и не только мои. Иначе мы всю жизнь будем проводки́ паять по чужим схемам.

— Верно. — Она отдала блокнот Алексею. — Но опять же, только в принципе верно. А в частности — ты не смеешь забывать, что у тебя люди в подчинении, им тоже хочется, чтобы у них получалось. Им нужна работа с ощутимыми результатами, нужны премии за внедрение, если угодно. Потому что у них есть семьи, жены и дети. И не только деньги! Есть самолюбие, наконец. Творческое самолюбие есть не только у тебя — у самого младшего мэнээса тоже! Где результаты? Впрочем, тебе виднее…

— Вот именно, — сказал он мрачно, спрятал блокнот в карман и уперся кулаками в стол, опустив голову.