— Мама, ну хватит его ругать! — сказала Оля. — А то он весь уже согнулся под грузом ответственности!

— Славный ты человек, Ольга! — Он выпрямился. — Что бы я без тебя делал, под этим самым грузом… — подошел к ней, погладил по плечу, склонился к букету, понюхал: — Роскошные розы! Кто ж это в наш практический век дарит девушкам такие букеты? Какой-то дурак дарит — опять шесть штук.

— Алеша, ты что?

— То самое. Алексей Сергеевич в своем репертуаре, — улыбнулась Генриетта Михайловна.

— Вот тут читатель, — сказала Юля, — по этим странным репликам, по ответам невпопад, по четному числу цветов в букете начинает догадываться, что там какие-то семейные тайны и что эти тайны связаны с датой смерти министра Перегудова. Но Алексей не обращает на это внимания. У него в голове сплошные решетки Вигорелли.

— А эти решетки, — спросил Игнат, — на самом деле так называются?

— Не совсем, — сказала Юля. — Другая фамилия, слегка похожая. Неважно.

— Мама! — закричала Оля. — Может быть, хватит?

— Помолчи! — Генриетта Михайловна схватила ее за руку, другой рукой подхватила со стула пластиковую сумку, сунула Оле и вытолкнула ее из комнаты. — Разденься! Цветы поставь. Ваза в кухне, в шкафу.

— Не обращайте внимания, Генриетта Михайловна, — сказал Алексей. — Переходный возраст. Может, я не вовремя?

— Нет, нет, ты всегда вовремя! — закричала Оля из коридора. — Сейчас я на стол накрою. Посидим. Выпьем.

— Ого! — сказал Алексей. — Дети-то взрослеют. Выпьем, думаешь?

— Уверена. — Она вошла с бутылкой вина, поставила ее на стол. — Выпьем, поговорим.

— Ольга! — возмутилась Генриетта Михайловна. — Алексей зашел ко мне по делу!

— Да, именно. Я пришел, чтобы тебя позвать…

— В гости! — перебила его Генриетта Михайловна. — В гости к Римме Александровне!

— Не совсем в гости. Сегодня, Оля, десятая годовщина смерти моего отца.

— Я знаю, — сказала Оля. — Знаю, знаю, все я знаю… — Она остановилась перед Алексеем, поглядела на него. — Нужно, наверное, сказать какие-то слова. Что я должна сказать? Соболезнование — не подходит.

— Не подходит, — кивнул Алексей. — Нужно сказать: «Я с тобой в этот день».

Оля быстро и зло взглянула на Генриетту Михайловну и сказала:

— Я с тобой в этот день, Алеша. Поехали.

— Ольга, ты в своем уме? — сказала Генриетта Михайловна.

— В своем! В своем собственном! — Она взяла со стола бутылку. — Поехали.

— Тьфу! — сказала Генриетта Михайловна.

Алексей неожиданно для самого себя повысил голос:

— Может, я на лестницу выйду?! Пока вы тут отношения довыясните?! Просто напасть какая-то — куда ни сунься, отношения выясняют! Простите.

Генриетта Михайловна подошла к нему и сказала:

— Это ты меня прости, Алеша. Езжайте, ребята. Римме Александровне привет.

Оля протянула бутылку Алексею:

— Возьмем?

Он посмотрел на этикетку, улыбнулся:

— Нет, не надо. Сама покупала? — Оля кивнула. — Когда ты вырастешь, и я, даст бог, жив буду, научу тебя разбираться в напитках… Пошли.

— Ольга, ты только не поздно, — сказала Генриетта Михайловна.

— Я ее провожу, не волнуйтесь. Сдам вам с рук на руки. В крайнем случае посажу в такси, записав номер машины и фамилию шофера. До свидания.

— Пока, — сказала Оля и поцеловала Генриетту Михайловну в щеку.

— Что он в ней нашел, непонятно, — сказала Юля.

— Кто? — спросил Игнат. — Алексей в Оле?

— Не торопись! — сказала Юля. — Я про Генриетту и министра Перегудова.

Что он в ней нашел, в самом деле? Тогда она была только что моложе, а так — точно такая же, как сейчас. Худая, смуглая, черная. А он любил. Хотел уйти к ней сразу, еще до Оли, а когда Оля родилась — и подавно. Измучил ее. Но она не могла, чтоб он бросил жену и ребенка. Жену его было жалко. Она-то была кандидат наук, доцент, а Римма — красивая женщина и более ничего. Генриетте казалось, что это подло. Жил человек с женой, сына воспитывал, прошел славный путь от курсанта училища связи до министра специального приборостроения, и вдруг на́ тебе, явилась черноглазая… Ей было стыдно на себя смотреть. И она сказала: уходи, вон отсюда, всё, ты мне не нужен, я тебя не люблю, не люблю, не люблю. Потом он находил предлоги видеться. Сугубо деловые предлоги. И — присылал деньги. Однажды Оля нашла эти деньги. Генриетта врала, изворачивалась, как девчонка, а Оля пристала: купи мне дубленку, купи, не жадничай, вон у тебя сколько денег, оказывается! Разве объяснишь? Разве она поймет, что это за деньги? Дубленку, однако, пришлось купить. Дабы не вдаваться в лишние подробности. Хотя Оля знала, кто ее отец. Кажется, ей было уже лет тринадцать, когда она узнала. Генриетта ей сама сказала, когда она стала уж очень заглядываться на Алексея. Алексей к ним часто приходил домой, диплом, диссертация, просто поговорить, и Оля прямо млела. Пришлось сказать: «Это твой брат по отцу, так что выброси из головы».

«Наверное, — думала Генриетта Михайловна, — я все-таки дура. Надо было уводить. То есть не уводить, а просто уступить его настояниям. И все было бы иначе — и в моей жизни, и в Ольгиной. Да и в его жизни тоже, наверное. Может, был бы жив и сейчас».

— Так что вот, — сказала Юля, — если бы Генриетта, как она выражается в своих мыслях, уступила бы его настояниям, то ничего страшного бы не случилось.

— Здрасьте! — возразил Игнат. — Римма Александровна спилась бы, наверное. Или, хуже того, вышла бы замуж за какого-нибудь бессмысленного дурака рангом в три раза ниже, чем Сергей Васильевич. Алеша тоже не стал бы важным человеком…

— Ну и что? Стал бы, не стал бы… Никакой разницы. Римма бы не пропала, а Алеша все равно не дослужился бы до генерального конструктора. Впереди девяностые годы, развал военной промышленности.

— Ну допустим, — сказал Игнат. — Но вообще странный поступок. Такой человек зовет замуж, а она рассуждает на темы морали. А может быть, она его на самом деле не любила. То есть, конечно, любила, но не так.

— Беда современной молодежи в том, — сказала Юля, — что она перестала понимать странные поступки. Все как-то слишком понятно. По системе «дай-возьми», и это грустно.

— А тебе-то сколько лет? — засмеялся Игнат.

— Бывает, что буквально пять или пятнадцать лет разносят людей по разным поколениям, — важно заявила Юля.

— Ты старше меня на пятнадцать лет?

— Я пошутила, ты что, — сказала она.

Игнат стал пристально ее рассматривать, но так ничего и не понял. Вообще-то он знал почти точно, что ей тридцать или тридцать два, то есть она старше его всего на пять лет. Но иногда ему казалось, что ей черт знает сколько, чуть ли не шестьдесят. А иногда — что они ровесники или она даже младше, как будто первокурсница.

9.

Тем временем Алексей и Оля на такси подъехали к дому Риммы Александровны. Алексей расплатился с шофером, помог Оле выйти, и через две минуты они уже входили в комнату с накрытым столом. Любовь Семеновна своим травестишным голосом воскликнула: «Ой, кто к нам пришел!» — хотя она вряд ли узнала Олю. А удивляться Алексею тем более было незачем, но уж такая у нее была манера. «Ой, кто к нам пришел!» — громко и пискляво повторила она, как будто в колокольчик позвонила, и тут же из смежного с гостиной кабинета вышла Римма Александровна и остановилась между дверью и столом.

— Здравствуйте, — сказала Оля.

— На чужой сторонушке рад своей воронушке! — сказал Алексей. — Вот, мама, это Оля Карасевич, дочка Генриетты Михайловны.

— Зачем эти народные прибаутки? — пожала плечами Римма Александровна.

— А ведь и в самом деле? — спросил Игнат. — Зачем все эти народные прибаутки?

— А он такой, — сказала Юля. — Чучело гороховое. То есть пугало огородное. Игнаша, ты видел настоящее огородное пугало?

— Видел, — сказал Игнат. — Один раз. Из окна электрички. На сто пятом километре поезда Москва — Тверь.

— Ого. А что ты делал в Твери?

— Я там диссертацию защищал. Встречался с научным руководителем. Профессор Губман, есть там такой философ.

— Борис Львович?

— А ты откуда знаешь?

— Я все знаю, — сказала Юля. — Давай дальше.

— Мама, это Оля Карасевич, — повторил Алексей. — А Генриетта Михайловна, к сожалению, неважно себя чувствует.

— Да, — сказала Римма Александровна. — Да, да. — Помолчала и протянула руку. — Здравствуйте, Олечка.

— Римма Александровна, — начала Оля, пожимая ее руку. — Я в этот день, Римма Александровна, в этот печальный день, я хочу сказать…

Римма Александровна совсем по-мужски встряхнула Олину руку и освободила наконец свою ладонь из ее пальцев.

— Садитесь, Оля! — сказала она, как учительница восьмикласснице. — Алеша, усади Олечку. Вот сюда. Я рада, что вы пришли. Любовь Семеновна, положите Олечке закусить.

Во главе стола стояла тарелка, на ней — стопка водки, накрытая куском хлеба. В маленьком подсвечнике горела свечка. Римма Александровна села справа от этого алтаря; рядом с ней поместился Алеша. Оля оказалась напротив них. Любовь Семеновна сидела по той же стороне, что и Оля, но через один стул. Она стала накладывать Оле салаты и ветчину.

— Спасибо, как много, что вы… — бормотала Оля.