Дома он пожаловался жене на внезапные проблемы с памятью. Она его успокоила своим спокойствием. Ха! Он прямо этими словами подумал. Вот такой стилистический огрех. Как у Льва Толстого: «Своим чутьем она чувствовала».

Но перед сном он открыл книжный шкаф и провел пальцем по стопке дареных и неиспользованных ежедневников. Нашел один небольшой, недатированный, в приятной на ощупь, как будто замшевой, желтой обложке. Хороший цвет, подходящий. Желтая книга — как желтый дом.

Сел к столу и записал на первой странице:

14 сентября 2016 года. Забыл слово «навигатор».


Юля Бубнова решила написать роман, но не просто роман — «много ума не надо, чтоб написать просто роман: зайдешь в книжный, голова кругом, одни романы кругом; и вообще — заведи себе роман и опиши его в романе!» Она любила вот так выражаться, играя словами: «не надо устраивать сцен, ты не на сцене!», «песенка этого певца уже спета», ну и в этом роде. Не просто роман — так сказала она своему мужу, — она решила написать интересный, умный, увлекательный — одним словом, во всех отношениях замечательный роман, который читатели будут рвать друг у друга из рук! Вот так! — вот так сказала она своему мужу.

— То есть ты хочешь написать бестселлер? — ответил ее муж, Борис Аркадьевич Бубнов.

— Если тебе так больше нравится.

— Мне? — он засмеялся. — Мне все равно. Твоя идея. Пиши что хочешь. Лучше, кстати, для начала напиши что-нибудь заумное. Авангард или, как это, постмодерн. Придумай что-то этакое. Как говорится, не для всех, — и он покрутил пальцами над тарелкой, изобразил в воздухе узоры; разговор шел за обедом. — Это проще.

— Ну да, — кивнула Юля. — А потом издать за свой счет?

— Ну да, — сказал Борис Аркадьевич. — В красивом переплете.

— Нет, — сказала Юля. — Не хочу проще. Заумный роман не для всех каждый дурак может. Сиди себе и заумничай. А я хочу именно что бестселлер.

— Ну и? — спросил Борис Аркадьевич.

— Это я тебя спрашиваю: ну и?

— Я тебя не понимаю. — Он слегка пожал плечами и отправил в рот половинку оладушки из протертых кабачков, предварительно макнув ее в греческий йогурт.

Хотя на самом деле он все прекрасно понял.

Понял, что у Юли какая-то новая затея, и дай бог, чтобы не слишком дорогая. Борис Аркадьевич был весьма богат (хотя далеко не олигарх и даже не полумиллиардер), но при этом не то чтобы скуповат, но скорее бережлив. Чуточку прижимист. Он верил, что так и надо себя вести богатому человеку. Борис Аркадьевич с удовольствием рассказывал анекдот про одного знаменитого советского поэта, невероятного по тогдашним меркам богача, который в ресторане за общим ужином заказал себе сто граммов водки и винегрет. Его спросили: «Почему так скромно? Ведь вы такой богатый!» — а он ответил скрипучим голосом: «Вот потому и богатый!..»

Он понял, что придется чуточку раскошелиться, и, главное, непонятно на что.

Юля поняла, что он всё понял, и замолчала.

Стало тихо. У Бориса Аркадьевича зазвенело в ушах и заломило затылок.

Юля умела молчать так, что хотелось сделать что угодно, чтобы это молчание прекратить. Заорать, разбить тарелку, вскочить из-за стола и опрокинуть стул. Или молить бога, чтоб зазвонил телефон.

Юля знала за собой это свойство. Вернее, это умение. Она научилась вот так молчать у тети Оли, а тетя Оля — у своей мамы. «Мама, — рассказывала Юле тетя Оля, — мама умела молчать так, что стены дрожали». Один раз от ее молчания старая оконная рама треснула и вылетело стекло, а на дворе зима. «В ту зиму зима была очень холодная и снежная. С ветром. Как раз метель. А стекольщика не дозовешься, не наше время, застой в разгаре, середина семидесятых. Снег налетел в окно. А виновата все равно была я, потому что мама из-за меня молчала, то есть на меня сердилась».

Так что Юля молчала, глядя в угол комнаты — обедали они не в кухне и тем более не в современной дурацкой комнате, где гостиная соединена со столовой, а столовая — с кухней, а в нормальной традиционной столовой. Теперь это называется «столовая с подачей». То есть столовая, куда прислуга или хозяйка должна носить блюда из кухни.

Столовая была большая, с двумя окнами и тремя дверями. Высокая двойная дверь с матовым рубчатым стеклом открывалась в немаленький квадратный холл, из которого вел — если выходить из столовой, то направо — коридор в просторную кухню. Точно напротив была входная дверь в квартиру. А налево из холла вела тоже двойная, но прозрачная стеклянная дверь в гостиную, которая была ненамного меньше столовой. Гостиная тоже соединялась со столовой, тоже двойной и тоже прозрачной стеклянной дверью — она была левее двери, ведущей в холл. Так что из столовой была видна гостиная, а через гостиную насквозь — парадный кабинет с дубовыми книжными полками, диваном и старым письменным столом. Еще одна дверь в столовой была напротив окон, одностворчатая и глухая, то есть без стекла, она вела в коридор, где были двери в небольшую спальню и еще одну совсем маленькую комнату, которая, очевидно, предназначалась для домработницы, но Бубновы ее использовали как гардеробную и кладовую.

То есть квартира была спланирована странно. Как нынче говорят, нефункционально. Три больших смежных комнаты и две маленьких изолированных. Кто и как тут должен был жить, где располагаться? Но знаменитый советский архитектор Гусев, построивший этот дом в тридцать втором году, мыслил как-то иначе, наверное. Ведь и еще более знаменитый архитектор Мельников сам для себя построил дом с общей спальней на всю семью — он с женой и двое детей, — но зато без платяных шкафов. То есть мыслил еще страннее. Что ж поделаешь! Каждая эпоха мыслит по-своему, и не только книгами и картинами, не только лозунгами и вождями, но и кухнями, спальнями, гостиными. В общем, эпоха мыслит квартирами.

Но Бубновы, Борис Аркадьевич и Юля, не жили в этой квартире. Жили они, разумеется, в особняке под Москвой, а эту квартиру приобрели специально для приемов гостей, для встреч и переговоров. Хотя спаленка тоже была, на всякий случай.

Юля обставила квартиру в стиле тридцатых, с небольшими вкраплениями антиквариата. Дубовая и ореховая светлая мебель, широкие кресла в почти белых холщовых чехлах («Ходоки у Ленина!» — смеялся Борис Аркадьевич, еще заставший старые советские учебники с картинками), но — столик с бронзовыми накладками в гостиной и огромный, всегда раздвинутый стол-сороконожка в столовой, покрытый тяжелой плюшевой скатертью, на которую Юля сверху набрасывала салфетки. И еще настенные часы с боем, доставшиеся от прежних хозяев: эту квартиру они купили года три назад.

Сейчас они сидели за этим грандиозным столом и обедали.

Вернее, уже не обедали. Юля молчала, а у Бориса Аркадьевича кусок в горло не шел. Он застыл с вилкой в руке.

Разжал пальцы и уронил вилку на тарелку. От тарелки отлетел маленький треугольный осколок. Борис Аркадьевич громко сказал:

— К счастью.

Хотя это была очень дорогая тарелка. Поэтому он добавил:

— Если считать счастьем попорченный сервиз.

— А? — Юля вздрогнула, словно проснувшись, и подняла брови. — А… Да, да. Ну, у нас все равно никогда не обедают двенадцать человек.

— Сколько тебе нужно денег? — спросил Борис Аркадьевич.

— Денег? — Она подняла брови еще выше. — Каких еще денег, на что?

— На роман.

— При чем тут деньги?

— Хм, — сказал Борис Аркадьевич. — Ни при чем, ты права. Пачка бумаги и новый картридж для принтера, справимся как-нибудь. Не разоримся, по миру не пойдем. Сама справишься. А? Справишься? Из своих денег?

Юля еще помолчала минуты полторы, полуотвернувшись к окну.

— Или хочешь, я тебе куплю новый «Мак»? Самый-пресамый, — ласково и жалобно сказал Борис Аркадьевич.

Юля молчала. Он следил за ее взглядом, и ему вдруг показалось, что занавеска сворачивается в трубу, как жухнущий осиновый лист или даже как прошлогодний лист, брошенный в костер, — желто-зеленый, он коричневеет, подсвечивается снизу и вот-вот вспыхнет.

— Ну? — почти крикнул Борис Аркадьевич.

— У меня и так самый-пресамый «Мак», — сказала Юля и продолжала молчать.

— Ну!!! — заорал Борис Аркадьевич.

— Мне нужен консультант, — сказала Юля. — Писатель. Хороший писатель, который к тому же опытный литературный педагог и отчасти редактор. Который мне поможет. Сможет помочь. Я примерно представляю себе, кто это может быть.

— Господи, всего-то, — выдохнул Борис Аркадьевич.

Занавеска распрямилась и приобрела прежний цвет.

— Позвони ему, пожалуйста, — сказала Юля. — И договорись. В том числе и о цене. Думаю, что это будет довольно дорого.

Борис Аркадьевич не стал напоминать, что три минуты назад на вопрос о деньгах она сказала: «Какие деньги, ты что». Но, разумеется, не стал ловить Юлю на противоречиях. Он только спросил:

— А кто это?

— Писатель Риттер. Виктор Риттер. Я же тебе говорила, много раз! Это мой любимый писатель, помнишь?

— Помню, — сказал Борис Аркадьевич с некоторым ехидством. — Читал, как же. Ну что же, у каждого писателя есть свои любители и даже фанаты. Это правильно.

— Да, — спокойно сказала Юля. — Я очень люблю писателя Риттера. Что тут такого?