Первым делом барон направился к лестнице, но не смог не только ступить на нее ногой, но даже взяться за перила. Путь наверх, к апартаментам и залу торжеств, преграждал невидимый барьер, который не могли преодолеть ни твердое, ни жидкое тело. О последнем экспериментируемый моррон узнал, поскольку с досады плюнул на лестницу. Не просто капля слюны — а символ досады и презрения — на секунду повисла в воздухе, а затем медленно поползла вниз, оставляя на прозрачной поверхности барьера неприятного вида след.

Крайняя дверь слева, ведущая к комнатам прислуги и в кухню, была запертой изнутри, так что барону пришлось отказаться от надежды подобрать потерянное в бою с иллюзией симбиота оружие. Из трех остальных дверей открылась лишь крайняя справа, и то не с первой попытки, как будто злодей-невидимка придерживал ее изнутри, решив в отместку немного поиздеваться над осмелившимся ему перечить подопытным.

Уверенность, что затворник проводит над ним жестокий эксперимент, все крепла и крепла в сознании моррона. Штелер правильно определил гнусные помыслы ученого мужа, но только ошибся с целью и задачами проводимого не без его активного участия исследования. Не знающий ни жалости, ни сострадания колдун не испытывал свои иллюзорные творения на прочность, а изучал особенности организма моррона, подвергая его различного рода воздействиям. Если за первой дверью он проверял смекалку и живучесть моррона в бою с превосходящим по силе и вооружению противником, то во втором «акте», точнее сказать, стадии эксперимента тело Штелера исследовалось на предмет воздействия различных ядовитых веществ и резкого перепада температур.

Едва барон переступил порог такого же темного, как и первый, коридора, ему на голову тут же свалилась скользкая, шипящая веревка, на поверку оказавшаяся виверийской гадюкой, чей яд был настолько опасен для человека, а повадки так непредсказуемы, что ловить ее отказывались даже самые опытные змееловы. Аугуст промучился с извивающимся, выскальзывающим из рук существом чуть больше минуты, прежде чем наконец-то сумел сбросить ее с себя и растоптать сапогами. За время борьбы гадюка укусила его четырежды: два раза в лицо, третий раз в руку и четвертый — за место, столь дорогое каждому человеку, которое любой уважающий себя мужчина никогда не выставляет напоказ ни в присутствии дам, ни в обществе кавалеров. К счастью, уже на третьем укусе яд гадюки иссяк, и барону не грозила боль в нижних полушариях, ему с лихвой хватило неприятных ощущений и в верхних…

Пораженная рука и щека мгновенно распухли, Штелер почувствовал, как невидимый огонь пожирает его изнутри, быстро распространяясь по телу и заставляя кости ныть, а мышцы произвольно сокращаться. Глаза моррона чуть ли не лопнули в попытке вылезти из орбит, а гортань так распухла, что вместо крика из нее вырвался лишь сдавленный хрип, напоминающий рычание кота, заметившего поблизости соперника. К счастью, мучения продлились недолго. Организм моррона быстро нейтрализовал агрессивное инородное вещество и вывел его наружу в виде обильного потоотделения. Наверное, увиденное весьма поразило экспериментатора, следившего за страданиями гостя и засекавшего время, за которое моррон справится с недугом. Подобное любопытство должно было определенно разозлить Аугуста, но вызвало лишь злорадную ухмылку на его лице. Дело в том, что ученый затворник не соблюдал чистоту эксперимента и, как следствие, получил сомнительный результат. Во-первых, все морроны разные, воскресли при сходных, но все же весьма отличающихся друг от друга обстоятельствах, и та энергия павших в боях, что возвратила к жизни и подпитывает их организмы, имеет целый набор отличий. Что проверено на одном, нельзя перенести на всех, так что усилия экспериментатора оказались бессмысленными. И во-вторых, Штелер и сам не знал, слышит он Зов Коллективного Разума или нет, можно ли воспринимать видения как сигналы, получаемые от высшей субстанции, объединяющей все человечество. Моррон, слышащий зов, и тот же самый моррон, но в обычное время — два различных существа с разительно отличающимися возможностями и степенью уязвимости.

Злорадство продлилось недолго, барон опомнился и, побоявшись, что наблюдатель сможет прочесть его мысли, убрав ухмылку с лица, изобразил на нем злость и попытался загнать весьма порадовавшую его догадку в самый далекий уголок сознания, туда, куда не смог бы добраться колдун. Буквально через пару шагов достойно выдержавшего смертельные укусы гадюки барона подстерегало новое испытание. Одна из дверей открылась, и на него набросились несметные полчища ядовитых пауков, скорпионов и каких-то мелких противных жучков. В борьбе за свою жизнь бывший полковник, как и подобало офицеру доблестной герканской армии, расправился со всеми тварями, но его нижняя часть тела распухла от укусов. Одним тварям удалось забраться по ногам и искусать Штелера от поясницы до колен, другие каким-то чудом сумели прокусить довольно прочную кожу сапог. На нейтрализацию яда организму моррона потребовалось чуть больше времени, чем после укуса змеи, болевые ощущения были примерно теми же, но вот что странно: едкая слюна насекомых вызвала побочный эффект. Барону вдруг захотелось женщин, не одну, не двух, а никак не меньше целой дюжины.

Борясь с похотливым желанием, которое все равно не было возможности удовлетворить, Аугуст дошел до конца коридора, где его ожидал финальный сюрприз. Сначала из стены полыхнуло пламя, от которого моррон успел уклониться и поэтому лишь слегка подпалил рукава да заработал пару несущественных ожогов, успевших пройти еще до того, как стены и двери покрылись толстой коркой льда, а в доме стало холодно, как в самую лютую зиму на далеком севере. И это испытание было пройдено успешно, Аугуст хоть и продрог до кости, но не замерз, а его тело не потеряло способности двигаться.

Видимо, затворник решил, что вторая фаза эксперимента закончена и перед тем, как приступить к третьей, увы не заключительной, не мешало бы выгнать «лабораторную мышку» из тупика в конце коридора. Для этого колдун также использовал температурное воздействие: он усилил мороз в тупике и ослабил его ближе к выходу, так что моррон был вынужден побежать обратно и снова выйти в холл.

Как только Штелер покинул коридор, дверь за ним тут же захлопнулась и, сколько он ни дергал за ручку, уже не открылась. Зато другая дверь распахнулась сама собой, приглашая подопытного барона зайти. Аугуст принял приглашение, поскольку ничего иного ему не оставалось. Он мог просидеть в холле и день, и два, но затворник все равно не выпустил бы его на свободу. Как ни странно, на бывшем складе оружия, одежды и домашней утвари моррона поджидало испытание не телесного, а душевного свойства. В одном углу красовался стол, изобилующий ароматно пахнущей едой, от вида которой слюнки текли, и изысканной выпивкой, уже разлитой в десятки кубков и бокалов. В другом уголке танцевали три прекрасные танцовщицы, призывно строя гостю глазки и покачивая аппетитными бедрами. В третьем углу высились полки со старинными книгами в кожаных переплетах и древние манускрипты, наверняка хранящие в себе сокровенные таинства. И, наконец, в четвертом (тут затворнику явно отказала фантазия) три сундука с откинутыми крышками поблескивали разноцветной россыпью драгоценных камней и золота.

Затворника интересовало, в какой из углов моррон прежде всего направится. Этим экспериментом он наверняка пытался определить, насколько значительные изменения претерпевает разум человека при перерождении его в моррона: насколько сильны врожденные инстинкты и в какой степени их контролирует здравый смысл. Яства с выпивкой, женщины и богатство прельщают животное, неразумное начало. Еще не успев подумать, любой мужчина сразу накинулся бы на одно из трех благ, умный человек предпочел бы богатство, поскольку золото и драгоценности способны на всю жизнь обеспечить его и едой, и женщинами, и многим другим, чего только не пожелает его пресытившаяся душонка. Существа же высшего порядка, каковыми считали себя многие эльфы, вампиры и ученые мужи, обратили бы свои взоры прежде всего к книгам, поскольку в толстых томах и полуистлевших манускриптах скрывались знания, способные дать не только богатство и долголетие, но и власть над другими людьми, а значит, и неограниченную свободу. Желание стать всесильным, как бог, и повелевать у высших форм разумных существ куда сильнее, чем примитивные инстинкты. Затворник явно хотел определить степень разумности морронов, но Штелер понял его замысел и из вредности разочаровал. Даже не глядя в сторону красоток, книг и злата, барон набросился на еду и стал жадно запихивать в рот руками большие куски мяса и зелени, жадно запивая снедь вином, большая часть которого оказалась на его потрепанном платье. Он вел себя, как животное, позабыв о приличиях и столовых приборах, и от души веселился, представляя, как разочарован сейчас колдун.

Созерцание обжорства очень быстро утомило наблюдателя, поэтому он решил закончить эксперимент, не дав гостю вдоволь насладиться яствами. Не успел Штелер и глазом моргнуть, как еда превратилась в уголь, стол в поленницу дров, сундуки со златом и драгоценностями — в мешки с истлевшим зерном, а обольстительные красавицы — в трех серых грязных крыс, подвешенных к потолку в клетке.

— Опять тебя поморозить или сам в холл вернешься? — милостиво снизошел до разговора весьма разочарованный, судя по голосу, результатом эксперимента исследователь.

— Ага, сам, — ответил Штелер с набитым ртом, — вот только угольком сейчас отплююсь и вернусь.

— Можешь не усердствовать, — не скрывая презрения, ответил колдун, — что к тебе в брюхо успело попасть, в уголь не превратилось…

— Вот за это спасибочки, — издевался моррон, — ужасно не люблю регрессивный процесс, ну то есть когда еду обратно….

— Я понял! — не выдержав, выкрикнул разозленный колдун, но потом быстро взял себя в руки и замолчал.

За четвертой дверью Штелера ожидало последнее и наверняка самое сложное испытание. Но, видимо, крайне разочарованный результатом предыдущего эксперимента колдун его отменил. Моррон беспрепятственно прошествовал через кладовку, ожидая, что вот-вот из-за мешков на него набросится страшная тварь или начнет обольщать иллюзорная красавица, и нашел дверь, как ни странно незапертую, за которой скрывалась винтовая лестница, ведущая в подвал. На всякий случай приготовившись к самому невероятному повороту событий, Аугуст спустился в темницу, озираясь по сторонам и прислушиваясь к каждому мышиному писку, вышел через нее в винный погреб и обнаружил отодвинутый в сторону пустой бочонок, за которым скрывалась дверь потайного прохода.

Возле двери лежал утерянный в схватке с рыцарем меч, знак того, что затворник его отпускал, однако барон не верил в добрые и бескорыстные помыслы как людей, так и иных существ, считавших себя высшими. Ни один ученый муж не способен отпустить «лабораторную мышку» на волю, даже если эксперимент уже завершен. Руководствуясь разумной бережливостью, он придержит подопытное существо до следующего испытания. К тому же моррон был отнюдь не беспомощной, безобидной мышкой! За помощью к инквизиторам он бы, конечно, обращаться не стал, и об этом затворник догадывался, однако оскорбленный барон мог доставить много неприятностей в будущем, например призвать в город собратьев по клану, чтобы расправиться с колдуном и вернуть себе дом.

Довольно долго Штелер колебался, не зная, идти ли в тайный проход, в котором наверняка имелись коварные ловушки, или остаться и поискать иной выход. К тому же, с одной стороны, цель его визита не была достигнута и следовало остаться, а с другой — колдун не желал говорить с ним и у моррона не имелось ни единого средства, чтобы принудить затворника к беседе. В конце концов, придя к разумному заключению, что его затея провалилась и остается только одно — как можно быстрее покинуть дом, барон с опаской шагнул в потайной проход. Иного тайного выхода могло и не быть, к тому же колдун так ловко обходился с живой и неживой материей, что, скорее всего, просто не дал бы барону вернуться из подвала в дом.

Около получаса Штелер промучился в кромешной мгле, постоянно запинаясь о торчащие из земли коренья и зарабатывая синяки да ссадины, натыкаясь на прогнившие доски, торчавшие из разрушенных временем деревянных стен. Затворник хоть и отдал напоследок меч, за что моррон был ему благодарен, но лучше бы оставил у выхода факел. Наконец-то впереди замаячила узенькая полоска света, вселившая в сердце барона надежду на скорый отдых в теплой и мягкой постели. Однако сон пожаловал к Штелеру в гости гораздо быстрее, чем он мог предположить. Как только он выдавил плечом такую же прогнившую, как и стенки, дверцу и сделал первый глоток свежего воздуха, голова барона закружилась, а не повинующиеся его воле глаза закрылись сами собой. Он заснул, даже не успев выбраться из подземелья.

Глава 8

Два неприятных снаи одна коварная иллюзия

Рука опять дрогнула, дрогнула в последний момент, когда он уже спускал тетиву. Короткая стрела с жалкими остатками оперенья, жужжа, подобно разозленной пчеле, отправилась в недолгий полет и уже через миг с хрустом вонзилась в ствол дерева. Сидевший на ветке тетерев вспорхнул и тут же скрылся в густой зелени крон.

Это был уже третий промах за день. Разозленный очередной неудачей Жал переломил о колено неповинный в его слабости лук и отбросил обломки в кусты можжевельника. Он не хотел больше стрелять, не хотел охотиться, поскольку его усилия все равно оказывались бесполезными, жалкими потугами раздобыть хоть немного еды. Еще вчера он винил в неудачах плохонький, рассохшийся лук, случайно подобранный где-то на улицах Кодвуса, и горевал, что при нем нет его арбалета, так неосмотрительно выброшенного на Стене. Но сегодня Жал посмотрел правде в глаза и честно признался себе, что причина промахов крылась в нем, а не в самодельном неточном оружии. Как бы ни слаба была натяжка тетивы, как бы ни изогнута была рассохшаяся древесина лука, а промазать в большую птицу с каких-то десяти шагов опытный стрелок просто не мог. Точно не мог, конечно, если он до этого не скитался по опустевшей чаще в течение трех мучительных дней, за которые ничего не ел, а пил лишь росу, слизывая холодные капли со стволов деревьев да пожухшей листвы. Отсутствие пищи истощало его и без того ослабевшее тело и весьма затрудняло охоту. Замкнутый круг, из которого был лишь один выход… долгая, мучительная голодная смерть.

«Это был тетерев! Огромный, жирный, вкусный тетерев! Он был здоров! Я точно видел, он был не плешивый… Мой шанс, мой последний шанс выжить, — бессильно опустившись на колени, бормотал Жал. — Я все испортил… Нужно было лишь собраться, на миг унять дрожь. Да я вслепую мог в него попасть, если бы не проклятая рука!»

Голод обостряет чувства. Тихо подкравшийся зверь не издал ни звука, не шелохнул даже ветки на разросшемся кусте, но отчаявшийся солдат вмиг почувствовал угрозу, исходившую из-за спины, почувствовал опасность, как будто у него на затылке открылся пресловутый третий глаз. Хищник резко оттолкнулся всеми четырьмя лапами от земли, на краткий миг взмыл в воздух в прыжке и чуть-чуть не успел приземлиться человеку на спину. «Чуть-чуть, едва, почти…» — как много глубокого смысла скрыто в этих простых словах!

Действуя скорее инстинктивно, нежели по расчету, Жал повалился на правый бок и выставил острием вверх выхваченный из ножен меч. Сильный толчок, и ослабевшая кисть сама собой разжалась, выронив окровавленное оружие. Однако дело было сделано… На сержанта повалилась рычащая, тяжелая, теплая, извергающая поток липкой горячей жидкости туша. Подобно телу убитого сержантом на Стене врага, умирающий зверь придавил человека к земле.

Жал с трудом скинул с себя еще дышащее тело, хотя хищник весил куда меньше того проклятого орка. Солдат, кряхтя, поднялся, сел, а только затем осмелился открыть закрывшиеся сами собой со страху глаза. Это был волк; огромный, матерый волчище, но, к сожалению, такой же плешивый, как большинство живности в этом гиблом, наверное проклятом орковскими шаманами лесу.

Несмотря на то что клыки испускавшего дух волка по-прежнему грозно скалились, а в его желтых глазах еще не угасла жажда крови и плоти, вид его вызывал отнюдь не страх и не гордость, что удалось одним точным ударом сразить такого опасного врага. Стоя над поверженным хищником и мерно пошатываясь на подкашивающихся ногах, Жал чувствовал лишь отвращение и жалость. Зверь был ослаблен, был обречен на смерть еще до того, как острое лезвие клинка вспороло его брюхо. Он страдал, причем не только от голода, но и от жуткой болезни, наверняка неизвестной людским эскулапам.

Темно-серая шкура волка была неестественно сальной, как будто кто-то ради шутки вылил на зверюгу ведерко жира или искупал его в чане с топленым маслом. Посеченные, поседевшие на кончиках волоски странным образом торчали вверх, словно иголки напуганного дикобраза. Волчий хвост, облезший до последнего волоска, от основания до кончика был покрыт гнойничковой коркой и, поскольку неподвижно лежал на траве, весьма походил на уродливый корень большого растения, неизвестно как и зачем высунувшийся из-под земли. На все еще вздымавшемся при дыхании боку отчетливо виднелись три покрытые узелками гноящихся язв залысины. Из распоротой брюшины сочилась кровь, но не красная, не багровая, а темно-зеленая, поскольку перемешалась с гноем, вытекающим из разрезанных мечом внутренностей.

Это были метки той страшной болезни, что пожирала не только лесное зверье, но и прошедшие через дикие чащи отряды воинственных орков. Впервые Жал натолкнулся на труп с такими отметинами два дня назад. Высокий и плечистый даже для обитателя Шермдарнских степей, воин сидел, опираясь спиной на молоденькую сосну. От тяжести его грузного тела бедное деревцо согнулось и почти касалось верхушкой земли. Орк был абсолютно лишен волосяного покрова, как будто его ради забавы обрили боевые товарищи. Могучие лапы покрывала гнойная, потрескавшаяся корка, а из-под надвинутого на лоб шлема и сползшего набок нагрудника сочилась точно такая же вязкая масса, отвратительная с виду и ужасно дурно пахнущая. С тех пор бывший сержант видел не один десяток изуродованных язвами трупов. Неизвестно откуда появившийся в лесу мор не щадил ни врагов, ни иной живности, но вот что странно: он как-то слабее, медленнее действовал на зверей и птиц, чем на вражеских воинов. За два дня скитаний по лесу Жалу еще ни разу не попадалась полностью облысевшая дичь.

«Дальше идти нельзя! Уж лучше с голоду сдохнуть, чем заживо сгнить, как тот орк! — все еще наблюдая, как медленно умирает волк, размышлял едва не теряющий от зловония сознание сержант. — Зараза идет по пятам могучей орковской армии и будет преследовать чужаков, пока не изведет их всех до последнего воина! Пока не поздно, пока сам эту дрянь не подхватил, нужно возвращаться в Кодвус… А что делать там? Куда отправиться дальше? Сколько я еще выдержу без еды? Не важно, пока это не важно… Быстрее прочь отсюда! Что бы ни случилось, что бы мне на роду написано ни было, я не хочу, чтоб мой труп выглядел ТАК!»

* * *

Похоже, змее, проползавшей по спине барона, не понравился запах, исходивший от потного, облепленного комочками земли тела, а быть может, она среагировала на резкое движение рукой, случайно совершенное спящим. Как бы там ни было, а проснулся моррон от боли, причиненной укусом маленьких зубок в шею. Новая порция яда быстро распространилась по организму, но потеряла свою силу еще до того, как ловко перевернувшийся с живота на спину Аугуст изловил обидчицу за скользкий хвост и, не раздумывая, защищалась ли тварь или вознамерилась полакомиться крохотными кусочками его плоти, свернул ей шею. Впрочем, Штелер мог и не совершать акт возмездия, поскольку змея и так умерла бы от десятой доли капельки его крови, попавшей при укусе в ее примитивнейший организм. Кровь моррона являлась смертельным ядом не только для вампиров, но и для всех насекомых, зверей и рептилий, вознамерившихся им полакомиться.