Для раненого Ратмана определили едва ли не лучшую комнату на солнечной стороне дома. Уложили на высокую кровать с мягкой периной. Отмыли и перевязали, сообщив, что пуля прошла навылет. После чего принялись закармливать разными вкусностями.

А когда попаданец в достаточной степени оклемался, день на шестой, он уже и сам начал интересоваться жизнью вокруг.

— Скажи, Кольщик, а откуда ты знаешь Двуреченского, Викентия Саввича?

— О, то долгая история, и он не очень любит про нее вспоминать… — Бородач загадочно усмехнулся.

— Но все-таки? — не унимался Ратман. — Я тебе про себя все рассказал, теперь ты расскажи.

— Да что рассказывать… — продолжал хозяин дома, делая гостю перевязку, одну из последних. — Служили вместе…

— Служили вместе? Это где же?

— Где-где? В полиции. А то где ж?

— Так ты бывший полицейский?!

— Не совсем так…

— Тогда кто ж?

— Эх, Георгий, под монастырь ты меня подведешь… По молодости связался я, значится, с дурным окружением. Было мне не больше осьмнадцати или двадцати годов, не понимал еще ничего, не знал, с кем дружить должно, а с кем и не можно… Ну и раз пошли на дело. Первое мое. Все успели побежать, а я замешкался. Вернее, на стреме стоял и думал, что важная роль у меня, ну ты понимаешь… А оказалось, что и не было у меня никакой роли. Запросто так попался, когда все остальные ушли.

— И что дальше?

— А что дальше? Упрятали меня в тюрягу. А бывшие друзья-подельники даже и носа своего не показали. Забыли про меня там.

— А ты?

— А я вышел. Ну и не знал, куда податься. Семья далеко. Да и не примет обратно. Батя был строгий. Да и из дома я ушел в осьмнадцать, что ли, лет…

— И встретил Викентия Саввича?

— Ну не совсем сразу, ну да…

— И он предложил работу в полиции?

— Ну не совсем так, говорю ж! — Кольщик впервые продемонстрировал легкое раздражение.

— А как?

— Осведом он меня сделал…

— То есть запустил обратно в банду, но чтобы ты работал уже на полицию?

— А вот об этом знать тебе уже не должно, — почти ласково заключил хозяин дома, дополнительно укутал попаданца теплым одеялом и вышел из комнаты.

3

Зализав раны, Георгий захотел снова увидеться с Двуреченским. Но тот, кто бы сейчас ни сидел в его теле, вернулся к своей излюбленной практике — пропадать, недоговаривать, появляться только там и тогда, когда и где сам того пожелает.

Что оставалось делать? Одним из незакрытых гештальтов [Гештальт — незаконченное важное действие.] был клад старообрядческой общины, частью которого Жора не по доброте душевной, но по необходимости едва не поделился с Лодыгой. Нужно было проверить, на месте ли деньги?!

Георгий сел на трамвай и отправился на юго-восток тогдашней второй российской столицы, в район Рогожского старообрядческого кладбища, или в просторечии — Рогожки.

Дежавю? Отнюдь. Мы действительно уже были там вместе с Ратмановым и прежним Двуреченским. Чиновник по поручениям при главе московского сыска оказался тогда еще и ушлым дельцом. Вот примерно такой разговор состоялся у них незадолго до возвращения Юры Бурлака в будущее и повторного пришествия в тело Ратманова в прошлом…

— Про Николая Александровича Бугрова слышал?

— Ну вроде читал что-то… у Горького.

— Ну так вот. Бугров умер в прошлом году. Детей у него не было, и состояние по завещанию отошло сестрам, Еннафе и Зиновее. Главное богатство составляли паи Товарищества паровых мельниц Бугрова. А еще имелись доходные дома, вклады в банках, фамильные леса. Ну и конечно, закрытая часть, не попадающая ни в какие списки Forbes… Николай Александрович до самой смерти был главой старообрядцев-кержаков беглопоповского согласия. И в секретной части завещания отдал свою тайную кассу на Рогожу, одноверцам… В казне три миллиона рублей. А я хочу их украсть и присвоить. Помоги мне — и получишь свою долю!

Пока Георгий приходил в себя, не веря, что слышит все это от одного из самых высокопоставленных полицейских чинов Москвы, Двуреченский продолжил:

— Слушай дальше! Я все продумал. Деньги секретные, официально их не существует. Если мы их сопрем, староверы даже в полицию не смогут обратиться. Сообразил? Налоги с них не уплачены, дарение через нотариуса не оформлено…

— А если все-таки обратятся?

— Если придут к Кошко, то Аркадий Францевич дознание, скорее всего, поручит мне. Рогожская часть входит в мой участок. И я стану ловить самого себя! Понятно, с каким результатом.

Также Двуреченский рассказывал, что половина этого «схрона» состоит из доходных бумаг, акций и облигаций на предъявителя. Все это чиновник собирался как можно быстрее обернуть в «более ликвидные активы», как он говорил. Вторую же половину составляли банковские билеты. Их также предстояло «переформатировать» в золото.

Но имелся и остаток примерно в двести тысяч, который тогда лежал на цокольном этаже крупнейшего храма старообрадцев — Покровского собора, или собора Покрова Пресвятой Богородицы на Рогожском кладбище. Уже эта часть была в золотых червонцах, разложенных поровну на девять мешков. А 200 тысяч золотом — это 172 килограмма металла…

— Сто семьдесят два кило золотишка… На какую сумму это потянет в две тысячи двадцать третьем году? — спросил Георгий тогда.

— Я уже все посчитал, — спокойно доложил губернский секретарь. — На миллиард!

По задумке прежнего Двуреченского, рогожцы должны были подумать, что воры увезли сокровища на телеге. Но на самом деле подельники собирались взять только сундуки и один мешок. А остальные восемь просто перетащить в другой угол, где тоже было полно всякого хлама. Никому и в голову бы не пришло искать похищенное в том же подвале!

В итоге план Двуреченского как будто даже сработал. Но когда уже в 2023-м капитан Бурлак проник в подвал Покровского собора, с бьющимся сердцем включил фонарик в мобильном телефоне и нашел заветный угол… Оказалось, что вместо восьми упитанных мешков остался лишь один, да и тот неполный.

Вспоминая все это, Георгий почувствовал себя как в дурацком сюрреалистическом сне. И чем дольше он находился не в своем времени, тем больше путались его мысли. Ведь получалось, что он живет в прошлом и вспоминает, как в будущем искал мешки с золотом, чтобы потом вернуться в прошлое и проверить, надежно ли он спрятал их для будущего…

Попаданец почесал в затылке и принялся насвистывать «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я». Слова этой песни всегда казались ему вершиной абсурда. Однако нынешние его мысли лидировали в рейтинге отсутствия здравого смысла с большим перевесом.

А вскоре и один из пассажиров трамвая перенял привязчивую мелодию… «Господи, только этого еще не хватало! Эффект бабочки [Писатель Рэй Брэдбери описывал так называемый эффект бабочки в своем рассказе «И грянул гром», где гибель насекомого в далеком прошлом приводила к изменению мира в будущем.], итить твою налево», — подумал Жора и немедленно заткнулся.

Спрыгнув с подножки, на всякий пожарный прокатившись на первом попавшемся извозчике и пройдя около километра пешком, Жора, как мог, повторил старый маршрут, которым пользовался аж дважды: в этом же 1912-м и еще 111 лет спустя. Единственное — прежде он всегда действовал ночью. Но сегодня психанул и отправился днем. Уж очень хотелось подержать в руках приятные на ощупь дореволюционные дензнаки. Они должны были хоть как-то скрасить его бесперспективное существование в чужой шкуре и чужом веке…

Прошел, как и раньше, через задние ворота. Естественно, сторонясь местных богомольцев. И не потому, что в отличие от обычных они крестились двумя, а не тремя перстами, а потому, что конспирация, батенька… В какой-то момент избежать столкновения с прохожими все ж таки не удалось. И дабы не привлекать лишнего внимания, Георгий-таки сложил два пальца, как когда-то учила его нижегородская бабка, и перекрестился, глядя на один из самых больших и красивых храмов среди всех старообрядческих согласий.

А затем быстро проскользнул внутрь. Спустился по старой памяти вниз. Зря говорят, что деньги не пахнут… Он сейчас явственно ощущал какой-то запах, который быстро вел его вперед. Может, правда, не денег? Тогда чего? Оставалось только проверить!

Попаданец очутился в нужном закутке, затаил дыхание, разгреб старый хлам и… ничего не нашел. Ни двух сундуков, ни девяти мешков. Может, не тот угол?! Принялся рыть с удвоенной энергией в других, и… снова ничего не обнаружил. Аж сел на пыльный и холодный пол. Было обидно до слез!

Это что же получалось? Лодыга, мать его… должен быть ни при чем… Наводку на клад ему в итоге так и не дали… Или все-таки что-то подслушал, да вспомнил, да сопоставил? Нет, слишком ограничен для этого… Неужели Двуреченский подсуетился? На губернского секретаря было похоже, даже более чем…

А вообще, о чем могло говорить наличие либо отсутствие обещанного клада? Не вдаваясь в историю, а просто в рамках обычной человеческой логики? Если бы клад был на месте — это почти однозначно говорило бы о том, что все осталось как прежде: прошлое обнулилось, Ратманов не ходил на дело с Двуреченским, и в теле чиновника нет никакого Корнилова из будущего…

Идем дальше. Если бы в подклете церкви отсутствовали только два сундука и один мешок, как планировал прежний Двуреченский, — это говорило бы о том, что обнос старообрядческого схрона все-таки был, в теле Двуреченского все-таки сидит беглый офицер ФСБ, а нынешний чиновник ваньку валяет, притворяясь обычным губернским секретарем. Хотя… Почти ничто не помешало бы Корнилову благополучно покинуть многострадальное тело Двуреченского уже после экспроприации всех ценностей…