— Чувствую — что?

— Что ты не для этого была создана. Вот здесь. — Джулз стучит себе по груди.

— И для чего ты не была создана, милая? — спрашивает Мэри Пэт, откровенно не понимая, о чем говорит дочь.

— Нет, нет, я не про это…

— Хорошо, а про что тогда?

— Я, короче, к тому, что не понимаю, почему не чувствую того же, что чувствуют другие.

— По поводу?

— Да по поводу всего. Вообще… Блин! — Джулз вскидывает руки.

— Да чего же? — допытывается Мэри Пэт. — Скажи толком.

— Да я просто, ма… В общем… Так, ладно, щас.

Дочь беспомощно водит пальцами в воздухе, затем останавливается и прислоняется к ржавой полицейской телефонной будке.

— Я не понимаю, — почти шепчет она, — почему все так, как есть.

— Ты про школу? Про басинг?

— Что?.. Нет! Ну то есть да. Примерно. В общем, я не понимаю, как быть дальше.

«Она что, про Ноэла?»

— В смысле, после смерти?

— Ну и это тоже. Или, в общем, когда мы… А, забей!

— Ну нет, договаривай.

— Проехали.

— Джулз, пожалуйста.

Та смотрит Мэри Пэт прямо в глаза — считай, впервые с того, как шесть лет назад у нее начались месячные, — и взгляд этот одновременно обреченный и полный надежды. На мгновение Мэри Пэт узнает в нем себя… Но какую себя? Когда она в последний раз вот так на что-то надеялась и верила в такую глупость, будто где-то у кого-то есть ответы на вопросы, которые она даже не в состоянии облечь в слова?

Джулз отводит взгляд и закусывает губу, как делает всегда, сдерживая слезы.

— Я к тому, ма, куда мы идем? Что будет на следующей неделе, в следующем году? Зачем н-на хрен, — она начинает захлебываться, — мы всё это делаем?

— Делаем — что?

— Да всё, блин: ходим, покупаем еду, просыпаемся, ложимся спать, снова встаем… Чего мы, ну, это, добиваемся?

Мэри Пэт вдруг жалеет, что у нее под рукой нет какой-нибудь дряни, которую вкалывают, когда хотят вырубить тигра. Да что на Джулз нашло-то?!

— Дочь, у тебя пэ-мэ-эс?

Джулз издает нечто среднее между смешком и всхлипом.

— Нет, ма. Точно нет.

— Ну а что тогда? — Мэри Пэт берет дочь за руки. — Я здесь, милая, с тобой. Что не так?

Она аккуратно разминает дочкины ладони пальцами, как делала всегда, когда у той в детстве поднималась температура. Джулз улыбается — грустно, но при этом понимающе. Только что она понимает?

— Ма…

— Да?

— Со мной всё в порядке.

— Что-то не похоже.

— Нет, правда.

— Не ври матери.

— Да не вру я! Просто…

— Что — просто?

— Просто я устала.

— Устала от чего?

Джулз закусывает щеку — тоже знакомая привычка — и смотрит на дорогу.

— От чего? — повторяет Мэри Пэт, не отпуская ее руки.

Джулз снова смотрит ей прямо в глаза:

— От лжи.

— Рам тебе врет? Он что, на хрен, с кем-то еще загулял?

— Нет, ма. Ничего такого.

— А кто тогда?

— Да никто.

— Но ты сама сказала…

— Сказала, что устала.

— Да, устала от лжи.

— Забей, это я просто так, чтобы ты отвязалась.

— Почему?

— Потому что я устала от тебя!

Ничего себе нож в спину… Мэри Пэт выпускает дочкины руки.

— Так, остальное покупаешь себе сама. И возвращаешь мне двенадцать шестьдесят два.

Она разворачивается и устремляется к дому.

— Ма…

— Иди к черту!

— Ма, да послушай ты! Да я не в прямом смысле устала от тебя. Просто меня задолбали твои, блин, допросы.

Мэри Пэт поворачивает обратно и так решительно наступает на дочь, что та невольно делает шаг назад. («Никогда, слышишь? — хочет заорать Мэри Пэт. — Никогда не отступай! Ни здесь, ни где бы то ни было!») Мэри Пэт тычет пальцем Джулз в лицо:

— Знаешь, что, милочка? Эти свои «блин, допросы» я устраиваю только потому, что волнуюсь за тебя. Ты мне тут городишь какую-то ерунду бессвязную, глаза на мокром месте, потерянная вся. Как мне не волноваться?.. Кроме тебя, у меня никого нет. Не поняла до сих пор? И у тебя пока тоже никого больше нет, кроме меня.

— Да уж, — вздыхает Джулз. — Только я еще пока молодая.

Выскажи дочь это без улыбки, Мэри Пэт точно съездила бы ей по лицу, а потом отпинала бы ногами. Да, прямо здесь, посреди Олд-Колони-авеню.

— Так у тебя все нормально или нет?

— Нет, конечно, — смеется Джулз. — И при этом да… Так ведь бывает?

Мэри Пэт молчит, не сводя с нее глаз.

Джулз снова обводит рукой улицу. Повсюду плакаты: «Руки прочь от Южки!», «Добро пожаловать в Бостон, край диктатуры!», «Нет голоса = Нет прав». На тротуарах и заборчиках вокруг парковок баллончиками намалеваны призывы: «Прочь, ниггеры», «Белая сила», «Сначала в Африку, потом в школу». На секунду создается ощущение, будто город готовится к войне — не хватает только мешков с песком и пулеметных гнезд.

— У меня выпускной класс, — произносит Джулз.

— Знаю, малышка.

— И мне ни хрена не понятно!

Мэри Пэт обнимает дочь, и та ревет прямо у нее на плече. Прохожие пялятся, но Мэри Пэт плевать. Чем больше взглядов, тем сильнее она гордится этим хрупким существом, которое произвела на свет.

«Смотрите все! — хочется ей крикнуть. — Даже Коммонуэлс не смог лишить ее сердца. Она сумела сохранить его, в отличие от вас, тупоголовые и бездушные ирландские сволочи. И пускай я такая же, как вы. Зато она — нет!»

Когда они наконец разнимаются, Мэри Пэт большим пальцем утирает дочери слезы. Потом говорит, что все будет хорошо. Что когда-нибудь все встанет на свои места.

Правда, сама она тоже еще ждет наступления этого «когда-нибудь». Как, надо думать, и все остальные, кто ходит под Господом.

Глава 2

Дома Джулз снова принимает душ, а потом к ней заходят ее пародия на парня по имени Рональд Коллинз, он же Рам, и закадычная, начиная со второго класса, подружка Бренда Морелло. Бренда — невысокая блондинка с огромными карими глазами и фигурой, настолько округлой во всех местах, будто Бог специально создал ее, чтобы мужчины, проходя мимо, забывали, куда идут. Девушка прекрасно это понимает, но стесняется и потому одевается пацанкой, что Мэри Пэт в ней всегда нравилось. Джулз зовет Бренду к себе в спальню выбирать наряд, а Рам остается с Мэри Пэт на кухне. Как и у отца с дядьями, таланта к общению у него что у копченой ветчины. Однако он в совершенстве овладел искусством многозначительно молчать в компании девчонок и одноклассников, скрывая врожденную недалекость за лениво-пренебрежительным взглядом, который многие сверстники ошибочно принимают за признак крутизны. В том числе и Джулз.

— Это, хорошо выглядите сегодня, миссис Фен.

— Спасибо, Рональд.

Рам оглядывает кухню, хотя бывал здесь уже сотню раз.

— Ма говорит, видала вас в супермаркете на той неделе.

— Да ну?

— Ага. Говорит, вы покупали хлопья.

— Ну, допустим.

— Какие?

— Хлопья?

— Ну да.

— Да не помню уже.

— Мне нравятся «Фрут Лупс».

— Любишь их?

— Типа того. Да. — Он кивает, а затем еще раз, как бы соглашаясь с самим собой. — Только не когда они слишком долго лежат в молоке. Оно от этого становится цветным.

— Да, звучит не очень.

— Вот поэтому я их съедаю быстро. — Рам самодовольно сверкает глазами, точно изобрел хитрый способ обмануть «Келлогс» [«Келлогс» (Kellogg’s) — крупная американская компания — производитель сухих завтраков и продуктов, в частности таких брендов, как цветные хлопья-кольца «Фрут Лупс» и чипсы «Принглз».].

— Угу, умный ход, — произносит Мэри Пэт, думая при этом: «Ради бога, только не делай детей».

— Вот-вот. Цветное молоко не по мне. — Рам подкрепляет изречение многозначительным кивком. — Не-а, по-любому.

Мэри Пэт отвечает натянутой улыбкой. «А если невмоготу, то, пожалуйста, не с моей дочкой».

— А так-то молоко я люблю. Но белое.

Она продолжает улыбаться, потому что ничего цензурного сказать не может.

— Хей, крошка! — вдруг произносит Рам.

Джулз с Брендой вернулись на кухню. Обойдя Мэри Пэт, Рам приобнимает Джулз за попу и целует в щеку.

«Скажи ей хотя бы, что она хорошо выглядит… Что красавица».

— Ну это, погнали? — произносит парень и, шлепнув ее дочку, издает пронзительное «у-ху!», отчего Мэри Пэт чуть не берется за скалку, чтобы на хрен вышибить этому недоумку то, что у него вместо мозгов.

— Ладно, ма, я пошла. — Джулз наклоняется и целует Мэри Пэт. Та улавливает запах сигарет, шампуня и капелек одеколона «Лавз бэби софт» за ушами.

Ей хочется схватить Джулз за руку и сказать: «Найди себе кого-нибудь другого. Кого-нибудь доброго. Пусть туповатого, но, главное, чтобы не сволочного. Этот-то как пить дать вырастет сволочью, потому что считает себя умным, хотя недалеко ушел от кретина. Такие всегда становятся сволочами, когда узнают, что все считают их посмешищем. Ты слишком для него хороша, Джулз». Однако сдерживается и говорит лишь:

— Совсем уж допоздна не загуливайся, ладно?

После чего быстро целует дочь на прощанье, и Джулз уходит в ночь.

* * *

Мэри Пэт решает разогреть еду, но вспоминает, что газа как не было, так и нет. Она убирает нераспакованный поддон в морозилку и отправляется в соседний квартал «к Майк-Шону». Так в Южке, следуя то ли традиции, то ли негласному закону выдумывать прозвища для всех заведений, зовут пивную Майкла Шонесси «Шонессиз». Это место знаменито субботними вечерними побоищами (за барной стойкой даже держат специальный шланг — смывать кровь с пола) и жарки́м в горшочке, которое весь день томится на плите в крохотной кухоньке (там же, за баром, недалеко от шланга).