ПЯТЬ

Дед и показал мне, где расположено жилище семейства Эскью. Однажды мы прогуливались по самой окраине Стонигейта, где заканчивались постройки, уступая место холмам. Жаворонки взмывали ввысь с поросшего травами торфяника впереди; чайки кружили в надвигавшемся с моря тумане. Здесь протянулись узкие дорожки — мимо ржавых эстакад заброшенных линий углеподачи, вокруг полей и пастбищ, которые раскинулись до самых болот, темнеющих вдали. Повсюду разрушенные каменные ограды, рассыпавшиеся домишки, из окон которых выглядывала высокая трава. И все вокруг давным-давно поросло густым боярышником, чьи красные ягоды яркими огоньками полыхали среди густой зелени мелких листьев.

— Мальчишкой я бегал сюда за яйцами диких птиц, — рассказывал дед. — Карабкался к гнезду, совал добычу в рот и спускался назад к приятелям. Мы прокалывали яйца с двух сторон, выдували содержимое наружу и раскладывали скорлупу аккуратными рядами в ящичках с песком. Теперь это запрещено законом, а в былые годы все мы промышляли здесь этими яйцами. Только у нас были свои правила: нельзя разорять гнезда подчистую, обязательно оставь не меньше двух яиц на выводок. Эти правила позволяли птичьим семействам выживать, поколение за поколением.

Дед пробежал взглядом по холмистому пейзажу и поднял руку, указывая места старых выработок.

— Сюда вернулась природа, — заметил он. — Честь по чести, как и положено. Городская окраина — как раз то, что нужно, чтобы жить и крепнуть. Отличное местечко, чтобы цвести, набираясь сил.

И, прикрыв глаза, дед заулыбался, вслушиваясь в пение жаворонков — темных крапинок высоко в небе, щедро даривших нам свои песни.

Семейство Эскью проживало на изрытой выбоинами окраинной улочке, в конце тупика, образованного старыми шахтерскими домами. Почти у всех окна заколочены досками. Поблизости — только магазин кооператива с вечными ставнями на витринах и ветхий паб под названием «Лисица».

Дед ткнул пальцем в глубь тупика, где бесцельно блуждала тощая дворняга с поджатым к пустому брюху хвостом.

— Вон тот, в самом углу, — сказал он. — Там живет твой приятель.

Шторы задернуты на окнах, в неухоженном саду — перевернутая тачка и пустая кроличья клетка. Мы постояли, оглядывая все это. Одна из штор в окне сдвинулась на пару дюймов, приоткрывая женское лицо. Все замерло. Ни малейшего движения, если не считать дворняжку. В доме напротив вдруг грянула музыка, упругие низкие биты, потом — страдальческий женский окрик, и снова тишина. Женщина в окне дома Эскью пристально разглядывала нас, стоя за шторой с ребенком на руках.

— Мать семейства, — пояснил дед, и мы отправились восвояси.

Отца Эскью мы встретили, когда проходили мимо «Лисицы». Вывалившись из двери паба, он пытался прикурить сигарету, пряча огонек спички в ладонях. Прикурив, так и остался стоять, прислонясь к стене у входа в заведение, бормоча под нос бессвязные проклятия и косо на нас поглядывая. Красное, напряженное лицо.

Дед кивнул ему в знак приветствия.

— Эскью? — обронил он.

Мужчина впился в нас мутным взглядом.

— Ба, вот это встреча, — наконец сказал Эскью-старший, не сразу вернув глазам способность видеть. — Уотсон!

— Он самый, — подтвердил дед. — А это мой внук. Парнишка моего сына, Кристофер.

Эскью перевел на меня взгляд исподлобья и сплюнул на разбитый тротуар.

— Кристофер Уотсон, выходит? — усмехнулся он, отер губы рукавом куртки. Прокашлялся и выругался. — И что мне теперь сделать, а? Расцеловать его чертовы драгоценные ноженьки?

И еще долго не успокаивался, бодая воздух перед собой:

— Так, что ли? Да?..

Вопросы иссякли в потоке кашля и ругани.

Дед потянул меня дальше, к дому через пустырь, где мы, пройдя между играющими там детьми, увидели Эскью собственной персоной, заодно с диким псом Джаксом. Джон восседал на валуне над рекою с раскрытым на коленях альбомом для рисования, и карандаш в его пальцах метался по бумаге, нанося быстрые штрихи. Стоило художнику вскинуть голову, как он тут же помрачнел: увидел нас вдалеке. Я уже поднял было руку махнуть Эскью в знак привета, но тот успел отвернуться, возвращаясь к рисунку. Лежавший у подножия валуна Джакс издал глухое рычание.

— Прямо экскурсия по семейству Эскью вышла у нас с тобою, Кит, — хохотнул дед, двигаясь напрямик к дому. — Эти люди в точности как и мы, Уотсоны. Исконные жители Стонигейта. Долгая вереница Эскью теряется в глубинах темных времен. Да уж, странная семейка, и спокон веков такою была, да только друзей надежнее не сыщешь. И они всегда где-то поблизости…

Уже вечером дед постучал в дверь моей комнаты.

— Так и знал, что не мог выбросить эту поделку, — улыбнулся дед, протягивая мне фигурку пони, мастерски выточенную из цельного куска каменного угля. — Ты погляди, Кит, каков красавчик!

Я покачал фигурку в ладонях, всматриваясь. Черным-черна и отполирована как стекло. Время ее не щадило, но я был поражен, каким безупречно верным реальности, до мельчайших штрихов, было миниатюрное изображение.

— Этого пони вырезал дед того парнишки, — пояснил дед. — Много лет тому назад.

— Эскью и сам художник. — заметил я и показал ему свой портрет.

— Так оно и бывает, — согласился дед. — Кое-что не исчезает, передается из поколения в поколение.

ШЕСТЬ

По-настоящему заманить меня в их кружок удалось только Элли Кинан. Как-то после уроков, выйдя из школьных ворот, я увидал очередной сбор группы Эскью. Среди прочих там был и Бобби Kapp, а чуть в сторонке молчаливо стояла Элли. Поймала на себе мой взгляд и сразу заулыбалась. Учились мы в одном классе, да и жила она недалеко от нас, в доме на краю поросшего травой пустыря в самой середке Стонигейта. Однажды утром, когда я шел в школу, она побежала за мною, догнала и пристроилась рядом.

— Я Элли Кинан, — без лишних вступлений напомнила она. — Мы дружили с твоей бабкой. Когда я была совсем маленькая, ее часто просили приглядеть за мной. Намучилась она со мной, но ей это вроде как нравилось…

Тут Элли задорно хохотнула:

— Твоя бабка частенько рассказывала мне о любимом малыше Ките. Вот кто идеально воспитан, повторяла она. Настоящий паинька, не то что всякие юные проказницы.

Дальше мы пошли вместе, плечо к плечу.

— «Паинька», — повторила Элли. — По-прежнему так и есть? Или ты никогда и не был никаким паинькой?

Покосилась на меня с кривой улыбочкой.

— Даже не знаю, — ответил я.

— Значит, в классе прибавилось тихонь-джентльменов, — решила Элли. — Или все ребята поначалу скромничают?

Она так и косилась на меня, посмеиваясь.

— Не знаю, — честно сказал я. — Не знаю, что и ответить.

— Ха. Тише воды, ниже травы, да?

Какое-то время мы шли молча.

— И все-таки славная была у тебя бабка, — снова заговорила Элли. — Наверное, большой удар был? Мы все так расстроились, когда ее не стало…

Невысокая и худенькая, Элли то и дело получала в школе нагоняй из-за помады и теней для век. Носила красные кроссовки и ярко-желтые джинсы. На уроках потешалась над учителями и, спрятавшись за раскрытым учебником, вдохновенно строчила истерично смешные рассказы, полные драконов, чудовищ и принцесс, угодивших в какую-нибудь передрягу. На нелюбимых уроках — вроде географии — Элли таращилась в окно, грызла ногти и мечтала о телевизионной карьере актрисы в бесконечном, нудном сериале.

— Итак? — вопросил как-то мистер Доббс, учитель географии. — Что вы узнали за последние полчаса о строении ледниковых морен, мисс Элисон Кинан?

Элли моргнула, отвернулась от окна и, немного подумав, ответила:

— Прошу прошения, мистер Доббс, но я не понимаю, как упомянутый предмет может оказаться полезен человеку моих устремлений и амбиций.

За эту выходку Элли оставили в классе после уроков, а родителям направили письменное уведомление.

На следующее утро после того, как я увидел ее стоящей у ворот, мы снова встретились по дороге в школу.

— Ты из компании Джона Эскью? — спросил я.

Элли повернулась ко мне и, сжав губы, неопределенно хмыкнула.

— Просто я видел тебя с остальными, у школьных ворот.

Еще разок хмыкнув, она ускорила шаг.

— Понятно. Значит, вы не дружите? — сказал я ей вслед. Дал себя обогнать, но Элли не торопилась уйти. Встала, развернулась и выжидающе уставилась мне в лицо:

— К чему эти расспросы?

— Ни к чему, — ответил я. — Просто есть нечто такое…

— «Нечто», скажешь тоже! Эскью обычный отморозок. Мужлан-троглодит.

— Мы говорили с ним.

— Готова спорить, он только мычал тебе в ответ. — Элли разглядывала меня, подбоченясь.

Я кусал губы. Меня так и подмывало рассказать, что я все равно чувствую притяжение Эскью, даже зная о его жестокости. Рассказать, что я начинаю верить россказням Джона о нашем единстве: он совсем как я, я совсем как он. Мне вспомнились дедовы слова о шахте — о том, как его влекло туда, невзирая на страх. Но по одной только позе Элли, по ее поднятым бровям и наклону головы, я догадывался, что сразу же буду поднят на смех.

— Послушай, — сказала наконец Элли. — Я тебя только понаслышке и знаю, но что-то сомневаюсь, чтобы ты отлично вписался в нашу компанию.