Но любое истребление рано или поздно заканчивалось. Банда не могла приносить Кхорну больше жертв, чем позволял ее военный потенциал. Вознесение оставалось недосягаемым.
Хеврак вышел в центр поселения, где раньше высилась часовня. Хотя здесь произошла самая жестокая бойня, груды трупов были ниже, чем в других местах, поскольку множество тел сгорело дотла. О храме напоминали только обугленные дочерна камни фундамента — кости убитой веры. В сердце руин стоял на коленях темный апостол.
Воин остановился снаружи развалин оскверненной церкви, чтобы не мешать Дхассарану проводить обряд. Апостола окружали угловатые рунические символы, сложенные из мертвецов с изломанными хребтами и конечностями. Над ним потрескивал ореол цвета ржавчины и насилия; энергия искажала сам воздух, будто царапая пространство когтями. Даже за пределами зоны ритуала Хеврак ощущал притяжение этой ауры — в ней жил беспримесный голод, стремящийся обрести материальную форму. Очевидно, Дхассаран отыскал новую ступень лестницы, ведущей к предназначению Кровавых Учеников.
Последовала вспышка, краткий вскрик разрубленной топором реальности, и нимб над апостолом исчез. Поднявшись, тот вышел из круга трупов и направился к Хев-раку. Ряса, которую Дхассаран носил поверх брони, дымилась, а молитвенные свитки из человеческой кожи скрутились от жара и обгорели по краям. Апостол начал церемонию, когда часовня еще пылала. На его лице прибавилось ожогов, дополнивших переплетение шрамов и рубцов. Глубоко посаженные глаза Дхассарана пылали ярче, чем колония на пике пожара, губы он растягивал в нетерпеливом восторженном оскале.
— Ты что-то увидел, — утвердительно сказал Хеврак.
— Верно, брат-капитан, и у меня есть новости. Близится час нашего вознесения.
— Мы всегда так считали.
— Да, но теперь я знаю, где оно произойдет. — Апостол раскинул руки и задрал голову, приветствуя грядущие бесчинства. — Кровавый Пророк переродился!
Для Хеврака радость была связана с клинками и рва ными ранами. Услышав весть, он обрадовался.
— Ты уверен? — спросил воин.
Дхассаран резко кивнул:
— В моем видении я почувствовал его возвращение. Он пришел, и с ним наконец явилось наше возвышение… и искупление.
«Искупление».
Такое слово очень редко изрекали уста тех, кто поклялся в верности Хаосу.
— Искупление, — произнес Хеврак, пробуя на вкус острейшие грани слогов.
Кровавые Ученики получили возможность загладить вину за преступление, породившее их. До того как избавиться от заблуждений и пройти великое преображение, они были Волками Императора. Во имя ложного божества воины отняли жизнь Кровавого Пророка, что стало их последним свершением на службе Империуму. В тот миг они превратились в поборников Кхорна, но голос, способный указать им путь вперед, уже замолк.
Теперь он наконец вернулся.
— Искупление, — повторил Дхарассан. — Он ждет нас на Флегетоне.
Буря. Океан. Кровь. Приближается тень. Опускается длань, занесенная для могучего удара.
Передо мной вырастает Корбулон. Он молча смотрит на меня. Я выхожу из стазис-камеры.
— Спрашивай, — говорю я.
— Что ты видишь?
Размытое пятно. Сангвинарного жреца и примарха. Перекрывающиеся образы, лица с одинаковыми чертами. Фантомные крылья. Жажда броситься в бой, спасти Сангвиния на сей раз, в нынешнем мгновении. Убить изменника Хоруса.
«Нет».
Я знаю, кто здесь. Заставляю себя узреть его. Черные трещины и красные всполохи отступают к краям поля зрения. Сдерживая их там, я противостою приливу.
Волнам, которые никогда не отхлынут.
— Вижу тебя, брат Корбулон.
Каждое слово — победа, добытая кровью. О, какая горькая ирония… Я — капеллан, и до Ярости красноречие было оружием в моем арсенале. Мне полагалось складывать слова, чтобы вдохновлять и проклинать. Разрывать души врагов. Но теперь любой осмысленный слог приходится высекать на отвесной скале неистовства. На утесе из гнева безумца. Этот безумец — я.
И я сохраняю рассудок лишь потому, что знаю о своем помешательстве. Как только я сочту себя вменяемым, исступление поглотит меня.
— Что еще ты видишь?
Вокруг нас неподвижно висят триумфальные знамена. Мне известно о каждой битве, хотя некоторые из них я не помню. Впрочем, Корбулон хочет убедиться, понимаю ли я, где нахожусь.
— Покои. Мой склеп.
Необходимая мне тюрьма в недрах горы Сераф. Под кельями, где содержатся мои братья из Роты Смерти. Сквозь толщу камня доносятся их крики. Возможно, они мерещатся мне.
Я сжимаю кулаки. Стараюсь вцепиться в ускользающую реальность.
— Капеллан Лемартес, возникла нужда в Роте Смерти, — сообщает Корбулон.
— Яростью биться с яростью, — произношу я.
Жрец пристально смотрит на меня:
— Почему ты так сказал?
— Я ошибся?
— Нет. — Он ненадолго умолкает. — Точные причины данного кризиса выяснены еще не окончательно…
— Но достаточно, чтобы пробудить меня.
Я — спящее чудовище. Мое бодрствование целиком заполнено войной и подготовкой к ней.
— Да, — соглашается брат. — Мир Флегетон в секторе Каина, судя по всему, поражен чумой гнева. Направленной туда мордианскои Железной Гвардии не удалось ни восстановить порядок, ни прекратить распространение инфекции.
— Чума гнева, — повторяю я.
Неистовство в форме заразной болезни. Корбулон наблюдает за мной, пока я обдумываю возможные параллели. То, что происходит на Флегетоне, — не Черная Ярость, но наверняка имеет к ней отношение. Схожесть симптомов нельзя объяснить простым совпадением.
Мое видение. Ревущая тень. Творение гнева и мощи, хватающее…
Стиснуть кулаки. Вернуть ясность. Это видение важно — оно связывает мое безумие и события на Флегетоне.
— Ты как будто не удивлен, — замечает Корбулон.
— Верно.
— Так почему ты сказал: «Яростью биться с яростью»? Откуда ты узнал?
— Из видения.
— О Ереси?
— Нет, не о том падении и не о моем.
Места и времена мелькают передо мной. Недавно я возвращался на Гадриат XI — за эту иллюзию нужно благодарить Корбулона. Мы оба знаем об этом, и он сожалеет, что причиняет мне дополнительные муки, но не собирается прекращать исследований. Я тоже не желаю подобного. Ордену и Сангвинию я отдаю все: силу, душу… безумие.
Когда я описываю видение жрецу, оно вползает в реальность. Буря. Кровь. Тень. Своды покоев растворяются в небытии. Кладка становится нематериальной. Каменные плиты под моими сабатонами скрываются в волнах. Меня обдувает ветер — он воняет смертью и свирепо вопит. Кровь поднимается до пояса, затем до шеи.
Я тону.
«Нет».
Не сдаваться.
Подо мной твердый камень. Вокруг осязаемый священный Ваал. Верховный сангвинарный жрец слушает и наблюдает.
— Это не воспоминание, — говорит Корбулон, делая пометки в инфопланшете. Когда я начал рассказывать, устройства у него не было. Пока я боролся с бурей, наяву прошло какое-то время. — И раньше ты о подобном не сообщал.
— Что-то новое.
— Явилось после прошлой беседы?
— Да.
Мы оба понимаем, что из этого следует.
— В стазисе не видят снов, — напоминает жрец.
— Знаю.
— Такого не бывает, — настаивает Корбулон, хотя я не возражал ему.
— Это был не сон.
Он размышляет:
— Возможно, при выходе из стазиса…
Отвернувшись, иду к нише в дальнем углу покоев.
Я в своей келье. Вот мое оружие и шлем.
— Со всем уважением, брат, — произношу я, — ты сосредоточился на вопросе, не относящемся к делу. Неважно, каким образом меня посетило видение. Значимо лишь то, что оно предвещает.
— И что же, по-твоему, оно предвещает?
Нечто ужасное.
— То, что всегда значили для нашего ордена неистовство и кровь.
Разъяснений не требуется. Возникла угроза для наших душ, и ей нужно противостоять.
— Командующий Данте согласен, что из происходящего можно извлечь пользу, — сообщает жрец. — Явление, настолько схожее с Изъяном, требует нашего особого внимания. Твое видение лишь подтверждает это. Значит, то, откуда оно пришло, все же относится к делу. Любой новый симптом важен: один из них может стать ключом к исцелению.
На миг во мне вспыхивает жалость к Корбулону. Ради ордена он должен надеяться без раздумий продолжать свой поход. Я не могу позволить себе надежду: если затем утрачу ее, меня уже ничего не спасет. Впрочем, я хочу, чтобы жрец оказался прав, ведь он ищет не что иное, как избавление для всех Кровавых Ангелов.
Но до избавления далеко, а битва уже на пороге. Я беру шлем, и на меня взирают пустые глазницы черепа. Белая кость на черном фоне. Смерть и Ярость. Я словно бы смотрю в зеркало, на свое истинное лицо. То, из кожи, — просто маска, сплетение дрожащих от напряжения мышц. Говоря, я борюсь с губами, растягивающимися в оскале. Плоть жаждет отслоиться, выпустить истину на свободу.
Я надеваю шлем. Надеваю череп, но я — не Смерть. Такова сущность Мефистона, другого святого чудовища. Он — восставший из гроба. Я — Ярость и Погибель.
Облачившись в броню, что отражает мою суть, иду за братьями по безумию. Корбулон не двигается с места. В склепе я — объект его исследований. Наверху же меня ждет единение, где он лишний.
Винтовая лестница ведет на этаж выше. Глухой похоронный звон сабатонов по каменным ступеням. Я — тьма и багрянец, и я поднимаюсь из крипты в сумасшедщий дом.