До Хэллоуина

2. Саймон

13 МАЯ 2022 ГОДА

— Знаешь, в чем твоя проблема? — говорит Аншу, хотя я ни о чем его не спрашивал. И вообще, если начать перебирать мои проблемы, то мы просидим здесь до утра. — Твой вид не соответствует твоей роли, — заявляет он, не дожидаясь, когда я произнесу положенную в таких случаях реплику.

— Мой вид… — Я окидываю внимательным взглядом застегнутую на все пуговицы оксфордскую рубашку и синие джинсы. — А что с ним не так?

— Ты одеваешься как студент. Но ведь ты — преподаватель.

— И что мне теперь, носить твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях? Может, еще трубку курить начать?

Я сижу в своем кабинете на четвертом этаже юридической школы с профессором Аншуманом Биндрой, и уж его-то никто не примет за студента. Профессорскую внешность ему подарила сама природа: лицо круглое, как у совы, аккуратно постриженная бородка и густой, вечно взъерошенный, что с ним ни делай, куст жестких волос на голове. Аншу откидывается на спинку кресла.

— Саймон, друг мой, Верховный суд Соединенных Штатов только что вынес мотивированное решение, в котором судьи ссылаются на твою работу. Это как если бы все судьи Верховного суда разом повернулись из Вашингтона в сторону Чикаго и громко шепнули нашему ректору: «Пора назначить этого парня профессором». Ты должен собой гордиться. Чувствовать себя новым королем Четвертой поправки [Четвертая поправка к Конституции США является частью Билля о правах и запрещает необоснованные обыски и задержания, а также требует, чтобы любые ордеры на обыск выдавались судом при наличии достаточных оснований, исключая случаи федерального законодательства.]. А ты вместо этого заявляешься в таком виде, как будто на вечеринку студенческого землячества собрался.

— Какое отношение имеет к профессорству моя одежда? Разве не важнее, что я говорю, чему учу, о чем пишу и…

Но Аншу насмешливо складывает пальцы одной руки в подобие клюва и делает ими такое движение, как будто быстро болтает: йада, йада, йада…

— Посмотри на Рейда: вот он выглядит именно так, как положено выглядеть профессору. Спортивный пиджак и брюки, каждый день. Именно брюки, не джинсы.

Рейд Саутерн? Да этот парень для науки — как Поли Шор для драматического театра: родители у него со связями, и все об этом знают.

— Спортивный пиджак он носит, чтобы спрятать брюхо, — говорю я. — А в джинсы, наверное, просто не влезает.

Аншу опускает голову и щиплет себя за переносицу.

— Ну да, ты бегаешь марафоны, и половина твоих студентов наверняка не прочь с тобой подружиться… Зато Рейд выглядит как профессор. Не только выглядит, он ведет себя как профессор. Он слушает у себя в кабинете Моцарта! А ты слушаешь R.E.M., и N.W.A., и еще «Panic! at the Disco».

— Ну, во-первых, — я наклоняюсь к нему, — я никогда не слушал и ни за что не буду слушать «Panic!», тем более «at the Disco». А во-вторых, какое отношение к профессорству имеет музыка, которая мне нравится?

— Да тут не только музыка, тут целый пакет проблем. Вид у тебя… потертый, музыка неправильная и общее отношение тоже… так себе. Вот ты, например, считаешь, что дело не во внешности, так? А я тебе скажу, что внешность имеет значение, да еще какое.

— Нет, я знаю, что имеет. Но меняться ради них? И не подумаю. Да и почему я должен меняться? Дресс-кода в нашей школе нет. Как преподаватель, я куда лучше Рейда Саутерна. Студенты его ненавидят. Я читал их отзывы. Как ученый, он в лучшем случае педант, пишет о вариантах истолкования обоюдного согласия в контрактном праве. Я же пишу о том, что государство систематически нарушает конституционные права собственных граждан.

— Ты чересчур самокритичен, раз уж мы об этом заговорили, — замечает Аншу.

Так, еще и это… Впрочем, почему бы и нет?

— А ты хочешь видеть меня самовлюбленным напыщенным ослом? Господи, Аншу, да ты противоречишь всему, чему учила меня мать.

Аншу выбрасывает вперед руку и тычет в меня указующим перстом.

— Вот что ты сейчас ляпнул Лумису в коридоре? Второй человек в чертовой комиссии по распределению должностей подошел поздравить тебя с тем, что Верховный суд процитировал твою статью, — и что ты ему ответил?

— А что? Не помню.

— Ты сказал: «Наверное, у Верховного суда был сегодня не лучший день».

О, точно, именно так я и сказал.

— А где же твоя благодарность? — продолжает Аншу. — Высшая судебная инстанция страны цитирует твою статью. Это что, каждый день случается? Ты не можешь хотя бы один день немного собой погордиться, походить с видом именинника? Но нет, такое не для тебя, ты даже комплимент не можешь нормально принять, без самоуничижения. И кстати, Рейд не ведет блогов, — ни с того, ни с сего добавляет он.

Я развожу руками.

— А блог-то тут при чем?

— Ты там шутишь. Смешишь читателей.

— А еще я обсуждаю разные судебные решения и анализирую, насколько они верны с точки зрения закона.

— Ты сочинил лимерик [Лимерик — стихотворный жанр английского происхождения, пятистишие абсурдистского содержания.] о верховном правосудии Соединенных Штатов.

— Да, и он вышел забавным.

— Ну да, но нельзя же быть таким… нахальным и непочтительным.

— В смысле, нельзя не быть напыщенным? Нельзя не использовать сноски и латинские термины? Ты же знаешь, как я ненавижу сноски и…

— Да, мне известно твое отношение к сноскам. — Теперь он протягивает ко мне обе руки, а его лицо делается умоляющим. — Но профессора-правоведы пользуются сносками! Они сыплют латинскими терминами направо и налево!

А я — нет. Я одеваюсь так, как мне нравится, не подлизываюсь к факультетскому начальству за покерным столом и на коктейльных вечеринках, не пользуюсь латинскими терминами и ни за что, никогда не буду писать эти чертовы сноски.

Ну ладно, положим, это не битва за высоту Сан-Хуан [Битва за высоту Сан-Хуан — крупное сражение испано-американской войны 1898 г.], но для меня это дело принципа.

— Ты сначала получи должность, — продолжает Аншу, — а как станешь профессором, тогда и бросай вызов академическим устоям. А то ты с твоей отрешенностью…

Нет уж, отрешенность — это точно не про меня. Я какой угодно, но только не отрешенный. Я упрямый. А это большая разница.

— Хочешь латыни — вот, пожалуйста, — говорю я. — Ego facturus est via mea.

Аншу вздыхает.

— А теперь, будь добр, объясни, что это значит.

— Это значит, что я все делаю по-своему.

— Ну конечно, — он разводит руками. — Конечно по-своему.

— А теперь, коллега, извините, но я собираюсь пойти постричься.

— Кстати, и об этом я тоже хотел с тобой поговорить. У тебя слишком длинные волосы и вид…

— Как у студента.

И тут у меня звонит телефон.

* * *

Не прошло и пяти минут, а я уже вхожу в кабинет заместителя декана Мартина Комстока, который по совместительству является еще и председателем комиссии по распределению должностей. Сребровласый, улыбчивый, он вовсю эксплуатирует расхожее представление о том, как должен выглядеть и вести себя университетский профессор, — даже бабочку носит ярко-красную.

Вообще-то он носит бабочки специально для того, чтобы его об этом спрашивали, и тогда он, как бы нехотя, отвечает, что служил когда-то в аппарате судьи Верховного суда Соединенных Штатов Джона Пола Стивенса, который всегда носил бабочки, а потом был помощником сенатора Соединенных Штатов Пола Саймона, который тоже их носил. «А, это? Это я в память о них ношу, можно сказать, в честь их обоих…»

В следующем году наш декан уходит в отставку, и поговаривают, что именно Комсток возьмет бразды правления. Не все этому рады. Например, я. Комсток пришел в научный мир из политики, и в университете для него главное не наука, а приобщение к элите. Он воплощает все то, что я особенно ненавижу в академическом мире. Во всем остальном Комсток отличный парень.

— А, вот и ты, Саймон, хорошо, — говорит он, когда я стучу в его открытую дверь.

— Приветствую, декан. — Он любит, когда его так называют. Делает вид, будто ему все равно. А на самом деле любит.

Комсток успевает скользнуть неодобрительным взглядом по моему наряду. Для справки: рубашка на мне застегнута на все пуговицы и заправлена в джинсы, чистые и без разрывов. Так что выгляжу я образцово.

— Спасибо, что зашел, — говорит он. — Давай сразу к делу.

Кабинет Комстока, сплошь кожа и ореховое дерево, настоящий монумент его величию, включая коллекцию дипломов, наград и фотографий, на которых он запечатлен с президентами и верховными судьями. Апофеоз величия — кожаное кресло с высокой спинкой и массивный письменный стол, откуда он будет вести со мной разговор.

— Саймон, ты подал на должность профессора, — говорит он, складывая ладони домиком у себя на коленях.

— Да, верно.

— Что ж, хорошо, ты молодец. Отлично поработал. Я это кому угодно в глаза скажу.

Наступает время «но»…

— Пожалуйста, пойми меня правильно, Саймон.

За всю историю человечества никто еще, пожалуй, не ошибся в интерпретации того, что обычно следует за этой фразой.

— Даже не знаю… — колеблется Комсток. — В общем, так. Ты наверняка слышал, что Рейд Саутерн тоже подал на эту должность.

Ну, еще бы! А еще я слышал, что за последние десять лет его папаша подарил школе не менее пяти миллионов долларов, и, как ни странно, началась эта невиданная щедрость, как раз когда его сынок пришел сюда на работу.

— Ага, — говорю я.

— И Рейд, как ты, несомненно, тоже знаешь, пробыл здесь на год дольше тебя.

— Как и то, что профессорская должность всего одна.

— Именно, именно, — говорит Комсток так добродушно и снисходительно, как будто вот-вот бросит мне в рот собачье лакомство. — Это весьма деликатное дело, Саймон, при том что Рейд, как ты понимаешь, располагает высоким уровнем поддержки. Одним словом, ты понял — сейчас его очередь.