Как раз в тот момент, когда его финансы были почти на нуле, 29-летний Кубрик привлек внимание одной из самых успешных звезд Голливуда, Марлона Брандо. В то время у Брандо был контракт с кинокомпанией Paramount на создание вестерна. Это была киноадаптация романа Чарльза Нейдера о Билли Киде и Пэте Гэрретте, написанная молодым Сэмом Пекинпой. Было ясно, что Брандо сыграет Билли. Оставалось найти только других актеров и режиссера. Брандо понравился фильм «Убийство», и в начале 1958 года после знакомства с «Тропами славы» он представил вестерн Кубрику, который быстро загорелся идеей.
Кирк Дуглас великодушно согласился позволить Кубрику работать с Брандо, несмотря на заключенный режиссером контракт с его кинокомпанией Bryna. Но риск для Кубрика заключался в том, что, поскольку Брандо — это Брандо, главным в создании фильма будет, скорее, он, кинозвезда, а не режиссер. Но ведь кассовые сборы фильма с участием Брандо стоят того! По крайней мере, так тогда думал Кубрик.
К сожалению, созданию фильма «Одноглазые валеты», как Брандо назвал свой вестерн, мешал целый ряд препятствий. Кубрику категорически не понравился сценарий Пекинпы, и он уговорил Брандо пригласить для его доработки своего бывшего соавтора, сценариста Колдера Уиллингема. Обсуждение сюжета продолжалось все лето 1958 года, а после того, как в сентябре жена Брандо бросила его, они переместились в дом актера на Малхолланд-драйв. Теперь Брандо, который явно хотел оказывать как можно больше влияния на сценарий, с каменным лицом сидел на полу, скрестив ноги, и ударял в огромный китайский гонг, когда считал нужным прекратить спор.
В письме, написанном им Кубрику в следующем году, Уиллингем вспоминал, что играть в покер с Брандо было невыносимо скучно, а также возмущался тем, что Кубрик продолжал идти на поводу у звезды в отношении работы над фильмом [Calder Willingham letter to SK, December 14, 1959, University of the Arts, London, Stanley Kubrick Archive (hereinafter SKA), SK/10/8/4.]. Этот круговорот, состоявший исключительно из разговоров и игры в карты, завершился, наконец, в ноябре, когда Брандо ясно дал понять, что Кубрик ему больше не нужен. Брандо теперь хотел сам руководить производством «Одноглазых валетов». К этому времени он уже нанял для участия в фильме Карла Молдена за ошеломляющую сумму в 400 000 долларов. Бюджет съемок «Одноглазых валетов» зашкаливал и чуть не ушел в минус, но в конце концов фильм все же вышел в 1961 году — и поставил крест на едва начавшейся режиссерской карьере Брандо. Двенадцать лет спустя Пекинпа вернулся к своему сценарию и снял, вероятно, свой самый выдающийся фильм «Пэт Гэрретт и Билли Кид».
«Пока Брандо занимался фильмом, мне оставалась роль ведомого», — вспоминал Кубрик о работе над сценарием «Одноглазых валетов» [Robert Emmet Ginna interview with SK, SKA, SK/1/2/8/2.]. Сам Кубрик не снимал кино уже почти два года, однако скоро все изменилось. В феврале 1958 года, когда Кубрик все еще был связан с проектом Брандо, ему неожиданно позвонил Кирк Дуглас.
В то время Дуглас работал над фильмом, в котором играл роль гладиатора Спартака — лидера неудавшегося восстания рабов, потрясшего Древний Рим. Он купил права на экранизацию романа «Спартак» (1951) у его автора Говарда Фаста, а в качестве сценариста пригласил пользовавшегося дурной славой Далтона Трамбо. Кинокомпания Universal настаивала на том, чтобы режиссером был Энтони Манн, но спустя полторы недели на съемочной площадке Манн перестал устраивать Дугласа. Главной ошибкой Манна было то, что он начал критиковать игру Дугласа. По его словам, в начале фильма Дуглас играл Спартака, как какого-то «неандертальца» и «идиота» [Baxter, Stanley Kubrick, 129.]. Итак, Манн был вынужден уйти, и Дуглас сразу же подумал, что заменить его он сможет Кубриком.
Звонок Дугласа застал Кубрика в самом разгаре воскресной игры в покер. Дуглас с ходу сообщил, что приступать к работе нужно через 24 часа, уже утром в понедельник. С учетом того, что «Спартак» Фаста был одним из самых любимых романов Кубрика, он без колебаний согласился [Ginna interview.]. Тем не менее режиссура полномасштабной исторической эпопеи была для него совершенно новым опытом.
* * *
После выхода «Спартака» один журналист спросил Кубрика, было ли ему приятно работать с таким выдающимся актерским составом (помимо Дугласа в него входили Лоуренс Оливье, Чарльз Лоутон, Питер Устинов, Тони Кертис и Джин Симмонс). Кубрик сардонически поморщился: «Ну да, мне, знаете ли, подали обед на золотой тарелке с голубой каемкой» [Danielle Heymann interview with SK, published in Le Monde, October 17, 1987, here quoted from SKA, SK/1/2/8/5.]. На самом деле съемки этого фильма совсем не были увеселительной прогулкой. Внутри этого клуба лучших из лучших актеров, который собрал Дуглас, постоянно шла вражда. Когда бисексуал Оливье не флиртовал с Тони Кертисом, он указывал Лоутону, как нужно читать реплики. А поскольку Лоутону платили всего 41 000 долларов, а не 250 000 долларов, как Оливье, менторский тон Оливье задевал его за живое.
Впервые в своей карьере Кубрик столкнулся с ощущением, что по рангу он уступает актерам, с которыми работает. Однажды ему показалось, что Оливье и Лоутон шепчутся о нем за его спиной, хотя потом выяснилось, что они просто повторяли свои роли. Кубрику удалось удержать контроль над происходящим на съемках в своих руках, но до «Спартака» его авторитет еще ни разу не подвергался такому испытанию на прочность.
У Кубрика возникли проблемы с опытным голливудским оператором Расселом Метти. Метти не привык, чтобы режиссер заглядывал ему через плечо, настаивая на определенном объективе или ракурсе камеры. Пока Кубрик смотрел в камеру, Метти потешался над молодым режиссером, приседая позади него и делая вид, что смотрит в свою зажигалку Zippo, как в видоискатель. Известно, что как-то раз Метти громко проворчал, попивая виски из кофейной чашки: «Уберите этого еврейчика из Бронкса с моего крана» [Gene Phillips, “Spartacus,” in The Stanley Kubrick Archives, 318.]. Кубрик — ему в то время было тридцать, а выглядел он и того моложе — сохранял хладнокровие и продолжал указывать Метти, что делать. Операторская работа в «Спартаке» отличается виртуозностью и пластичностью, особенно в гладиаторских боях, и это, скорее, достижение Кубрика, чем Метти.
Может быть, Кубрик и отодвинул Метти на второй план, но во многом он бы не обошелся без помощи Сола Басса, который в «Спартаке» занимался раскадровкой финальной битвы и разрабатывал дизайн гладиаторской школы. Басс, известный своими заставками к фильмам Хичкока, был блестящим дизайнером. Разрабатывая экипировку для римской армии, он решил отдать предпочтение геометрическим формам. Кроме того, именно благодаря его идее родилась сцена, где рабы катят горящие бревна на римлян Красса.
В серьезной и искренней эпической атмосфере «Спартака» почти не остается места для свойственного Кубрику пессимизма и черного юмора. Тем не менее временами фильм действительно становится похожим на творение Кубрика. Когда Красс (Оливье) пытается соблазнить раба Антонина (Кертис) своей двусмысленной фразой о том, что ему нравятся и улитки, и устрицы (сцена, которую Universal, опасаясь неодобрения цензоров, вырезала из версии картины, показанной в США), Кубрик показывает двух мужчин на расстоянии. В интервью Джинне он сказал: «Все это снято общим планом через что-то типа тонкой занавески, закрывающей ванну, а фигуры людей занимают только половину высоты экрана. И этим, я думаю, мы добиваемся эффекта, будто кто-то [зритель] подглядывает за ними из соседней комнаты» [Ginna interview.].
Сцена остроумно заканчивается тем, что Красс, который произносит речь об обязательстве подчиниться вечному Риму, в итоге, как мы понимаем, говорит сам с собой: Антонин ушел, чтобы присоединиться к восстанию рабов. Здесь, как и во многих других местах фильма, проглядывает безжалостная ирония Кубрика.
В сцене между Дугласом и Вуди Строудом, сыгравшим эфиопского раба Драбу, Кубрик создал условия для превосходной актерской игры. Двое мужчин на глазах у Красса и его свиты ждут момента смертельной схватки. В безмолвной и мучительно напряженной сцене камера поочередно снимает их крупным планом (склейка реверс-планов). Драба одаривает героя Дугласа холодной угрожающей улыбкой, но затем щадит его во время битвы. Вместо того, чтобы указывать Строуду, что делать в этой сцене, Кубрик включил для него отрывок из Прокофьева, и музыка помогла Строуду сыграть эфиопского гладиатора с монументальным достоинством. Кубрик любил иногда включать своим актерам подходящее музыкальное произведение, чтобы настроить их на ту или иную сцену. По его словам, «этот прием использовали, как вы знаете, актеры немого кино — у каждого из них был свой скрипач, который играл для них во время съемок» [Terry Southern interview with SK, 1962, The Stanley Kubrick Archives, 343.].
«Спартак» был «единственным фильмом, которым я остался недоволен, — признался Кубрик в одном из интервью Даниэль Хейнман. — С самого начала, когда Кирк показал мне сценарий, я указал ему, что там, по моим ощущениям, было неправильным, и он ответил: “Да, да, да, ты абсолютно прав”, — но ничего так и не изменилось». Послушавшись Трамбо, Дуглас в конце концов не «изменил ни одного из глупых моментов» [Ginna interview.]. Однажды Дуглас даже повел Кубрика к своему психоаналитику, чтобы тот мог лучше понять внутреннюю жизнь звезды, но это не сделало их споры из-за фильма менее жаркими.
Дуглас хотел сделать фильм откровенно героическим. В письме Стэну Маргулису, который в то время был ассистентом по съемочному процессу в компании Bryna, Дуглас сетовал, что «Спартак» в получившемся сценарии слишком много переживает: его основной проблемой, по мнению Дугласа, была «безрадостность». «Я думаю, возможно, мы ошибаемся, когда делаем Спартака слишком человечным, показывая его сомнения и страхи», — добавлял он. «Спартак слишком много “отбивается”», — считал Дуглас; его беспокоило, что герой «не поднимает толпу ревом». В конце письма Дуглас резюмировал: «Я пытаюсь сказать, что Спартак должен лично убедить публику в том, что это восстание — дело правое… Это как просто запустить мяч и катить его, пока хватает сил катить: это убеждает, побуждает к действиям и вызывает радость» [Kirk Douglas letter to Stan Margulies, April 27, 1959, SKA, SK/9/4/3.].
Дуглас не смог добиться реализации своих идей. Мрачное представление Кубрика о Спартаке как о человеке, обреченном на поражение, стало в фильме ведущим мотивом. В самом деле, Спартака нельзя назвать жизнелюбивым бунтарем. Хотя он и светится от радости, глядя на людей, которые следуют за ним, но все же мрачным он бывает чаще, чем энергичным и деятельным. Рабы не празднуют побед, они проигрывают все свои битвы с Римом, и восстание постоянно омрачается предчувствием поражения, которым, как мы знаем, оно в итоге и закончится [On SK’s idea of the “small” Spartacus vs. Trumbo’s and Douglas’s “big” one, see Fiona Radford, “Having His Cake and Eating It Too: SK and Spartacus,” The Stanley Kubrick Archives, 105, 110–11.]
Конец ознакомительного фрагмента
