…рядом лает собака. Я вскрикиваю, в страхе отшатываюсь и писаю в штаны — совсем чуть-чуть. Нет, все в порядке, там забор, а собака — крошечная тявка, а не бульмастиф, и уж точно не тот самый бульмастиф, а описался я всего капельку. Сердце стучит как сумасшедшее, меня мутит. Мама вышла на Крэнбери-авеню, ищет ворота и особняк за воротами, тявканья даже не услышала. Мимо проходит лысый тип в комбинезоне — в руках ведро, на плече стремянка, — насвистывает «Я научу всех в мире петь» […насвистывает «Я научу всех в мире петь». — «I’d Like to Teach the World to Sing (In Perfect Harmony)» — музыкальная композиция из рекламной кампании «Кока-Колы» 1971 г.].

— Простите, вы не знаете, где здесь Слейд-хаус? — спрашивает его мама.

Свист прекращается. Лысый тип останавливается:

— Где здесь что?

— Слейд-хаус. Резиденция леди Норы Грэйер.

— Понятия не имею. Но коли вы ее найдете, передайте этой самой леди, что если ей угодно кого попроще, то я мастер дам ублажать. Классный у тебя галстучек, сынок, — говорит он мне, сворачивает в проулок Слейд и продолжает насвистывать с того самого места, на котором прервался.

Мама глядит ему в спину, бормочет:

— Вот уж спасибо, помощничек хренов.

— «Хренов» — нехорошее слово.

— Нэйтан, не… Ох, не начинай.

По-моему, лицо у мамы сердитое.

— Хорошо.

Песик больше не тявкает, лижет пипиську.

— Вернемся, — решает мама. — Может быть, леди Грэйер имела в виду соседний переулок.

Она идет к проулку Слейд, я за ней. Мы подходим к середине проулка как раз тогда, когда тип со стремянкой на плече сворачивает за угол, там, где лежит дохлая лунно-серая кошка.

— Если здесь кого убьют, то никто и не увидит, — говорю я.

Мама не обращает на меня внимания. Может, мое замечание не совсем нормальное. На середине проулка мама останавливается:

— Ох, ну надо же!

В кирпичной стене виднеется черная железная дверь. И правда маленькая. Во мне четыре фута одиннадцать дюймов росту, а дверь вровень с моими глазами. Толстяку в нее не протиснуться. На двери нет ни ручки, ни замочной скважины, ни щелей в дверном косяке. Она черная-черная, как пустота, как провалы между звездами.

— И как мы ее пропустили? — говорит мама. — Тоже мне, бойскаут.

— Я больше не бойскаут, — напоминаю я.

Мистер Муди, глава скаутского отряда, велел мне валить куда подальше, я и свалил. А потом бригада спасателей Сноудонии [Сноудония — район на севере Уэльса, где в 1951 г. был открыт одноименный национальный парк.] меня два дня искала. В новостях показывали, и все такое. Все почему-то очень рассердились, но я ведь просто делал что сказано.

Мама толкает дверь — не открывается.

— И как эту проклятую дверь открыть? Может, постучать?

Дверь притягивает мою ладонь. Поверхность теплая.

Дверь распахивается внутрь, петли визжат, как тормоза…


…и перед нами сад — жужжащий летний сад. Там растут розы, зубатые подсолнухи, россыпи маков, кустики наперстянки и еще какие-то цветы, названий которых я не знаю. Там есть каменная горка и пруд, повсюду снуют пчелы и порхают бабочки. Потрясающе.

— Великолепно! — говорит мама.

Слейд-хаус стоит на вершине холма — старый, приземистый, суровый, серый и наполовину облепленный огневым плющом, совершенно непохожий на дома вдоль Вествуд-роуд и Крэнбери-авеню. Если бы он принадлежал Национальному обществу охраны исторических памятников, то его посещение стоило бы два фунта, а детям до шестнадцати — семьдесят пять пенсов. Мы с мамой проходим в черную железную дверь, ее закрывает ветер, будто дворецкий-невидимка, порывы подталкивают нас в сад, вдоль стены.

— У Грэйеров наверняка садовник есть, — говорит мама. — И не один.

Валиум наконец-то подействовал. Красные тона становятся глубже, синие — яснее, зеленые — влажнее, а белые делаются прозрачными, как папиросная бумага. Я хочу спросить маму, как такой огромный дом и сад умещаются в пространство между проулком Слейд и Крэнбери-авеню, но вопрос проваливается в глубокий бездонный колодец, и я забываю, что забыл.


— Вы, должно быть, миссис Бишоп с сыном, — произносит невидимый мальчик.

Мама отшатывается, совсем как я от тявки, а мое изумление смягчает валиум.

— Я тут, наверху, — слышится голос.

Мы с мамой глядим вверх. На стене, футах в пятнадцати от нас, сидит мальчик, мой ровесник. У него волнистые темные волосы, пухлые губы, молочно-белая кожа, джинсы, кеды на босу ногу и белая футболка. Никакого твида и галстуков-бабочек. Мама не говорила, что на музыкальное суаре пригласили моих сверстников. Значит, сейчас начнутся выяснения, кто самый клевый, самый крутой, самый умный… Нормальным мальчишкам это всегда почему-то важно, а такие, как Гэс Ингрем, из-за этого даже дерутся.

— Здравствуй, — говорит мама. — Да, я — миссис Бишоп, а это Нэйтан. Послушай, может быть, ты спустишься? Стена уж очень высокая.

— Приятно познакомиться, Нэйтан, — говорит мальчик.

— Почему? — спрашиваю я подошвы кедов.

Мама шипит что-то про манеры, а мальчик отвечает:

— Потому что. Кстати, меня зовут Иона. Мне поручили вас встретить.

Я не знаю ни одного Ионы. Бордовое имя.

— Иона, ты сын леди Норы? — спрашивает мама.

Иона, поразмыслив, отвечает:

— В общем-то, да.

— То есть… — говорит мама. — Ах да, понятно. А…

— О, Рита, вы нас нашли!

Из решетчатой штуковины, похожей на туннель, увитый лозой с висячими гроздьями белых и лиловых цветов, выходит женщина. Она мамина ровесница, но стройная, не изможденная, одетая в наряд под стать ее саду.

— Мы вчера с вами поговорили, я трубку положила и только тогда сообразила, что со стороны проулка Слейд нас отыскать сложно будет… Надо было, конечно, к парадному подъезду вас отправить, но мне очень хотелось, чтобы вы Слейд-хаус из сада увидели, во всем его великолепии.

— Добрый день, леди Грэйер, — отвечает мама, подражая знатным дамам. — Что вы, мы…

— Прошу вас, Рита, зовите меня Норой — все эти титулы такую скуку навевают. Я вижу, вы уже познакомились с Ионой, нашим местным человеком-пауком.

У леди Грэйер черные, как у Ионы, волосы и рентгеновский взгляд. Я отвожу глаза.

— А этот юноша, должно быть, Нэйтан, — говорит она, пожимая мне руку (пальцы пухлые, но сильные). — Твоя мама мне о тебе рассказывала.

— Приятно познакомиться, Нора, — отвечаю я, как взрослый в фильме.

— Нэйтан! — чересчур громко восклицает мама. — Леди Грэйер тебе пока не предлагала называть ее по имени.

— Ничего страшного, — говорит Нора Грэйер. — Пусть называет.

Яркий день плывет перед глазами.

— Ваше платье очень подходит к саду, — говорю я.

— Какой тонкий комплимент, — говорит леди Грэйер. — Спасибо. Ты тоже прекрасно выглядишь. Галстук-бабочка — изящный аксессуар.

Я высвобождаю руку.

— Нора, а у вас была лунно-серая кошка?

— Была ли у меня кошка? Когда? Недавно или в детстве?

— Сегодня. Она там, в проулке, — показываю я. — У самого угла. Она сдохла.

— Нэйтану свойственна непосредственность, — говорит мама странным, напряженным голосом. — Нора, если это и вправду ваша кошка, позвольте…

— Не волнуйтесь, в Слейд-хаусе кошек уже много лет не держат. Я позвоню нашему дворнику, попрошу, чтобы бедное животное похоронили честь по чести. Очень любезно с твоей стороны, Нэйтан. Доброту ты наверняка от матери унаследовал. Надеюсь, и музыкальный талант тоже.

— Нэйтан недостаточно занимается, — говорит мама.

— По часу в день, — говорю я.

— Лучше бы по два, — резко отвечает мама.

— А еще домашнюю работу делать, — напоминаю я.

— Ну, как известно, одаренность — девять частей потения, — говорит Иона у меня за спиной.

Мама ахает от неожиданности, а я с должным уважением спрашиваю:

— Как тебе удалось так быстро спуститься?

Он постукивает себя по виску:

— Телепортационный контур имплантирован прямо в мозг.

Разумеется, я знаю, что он просто спрыгнул, но ответ мне нравится. Иона выше меня, и все мои ровесники меня выше. На прошлой неделе Гэс Ингрем заявил, что теперь будет звать меня Гадский Гном, а не Пиндюк Жирноморд.

— Неисправимый фантазер, — вздыхает Нора Грэйер. — Рита, надеюсь, вы не обидитесь. Я рассказала Иегуди Менухину о вашем исполнении Дебюсси, и теперь он жаждет с вами познакомиться.

Лицо у мамы принимает ошарашенное выражение, как у героя комикса «Мелочь пузатая».

— Иегуди Менухин у вас в гостях? Сейчас?!

Леди Грэйер равнодушно кивает:

— Да, он вчера концерт давал в Ройял-фестивал-холле, а потом попросил у меня приюта в Слейд-хаусе. Так вы на меня не обижаетесь?

— Я? Обижаюсь? Из-за того, что вы хотите представить меня сэру Иегуди? Просто… просто не верится, что я не сплю.

— Брависсимо! — Леди Грэйер берет маму под руку и ведет к особняку. — Не смущайтесь, Иегуди совсем не страшный, он мягкий и пушистый, как плюшевый медвежонок. А вы, мальчики, — оборачивается она к нам с Ионой, — поиграйте пока на солнышке, нагуляйте аппетит. Миссис Полански эклеров к чаю напекла.


— Нэйтан, съешь сливу. — Иона протягивает мне плод, садится на землю под деревом.

Я усаживаюсь к соседнему дереву.

— Спасибо. — У теплой мякоти чернослива вкус августовского утра. — А правда, что Иегуди Менухин у вас в гостях?