— Прекратите! Хватит! — закричал Танака, когда на него брызнула кровь из горла стоящего рядом человека. — Если я не…
Генерал Рёдзи схватил Танаку за руку.
— Возвращайтесь в экипаж! Немедленно уходите отсюда!
— Но они не…
— Да, это не они, это сделали вы.
Он потащил Танаку подальше от сумятицы, обратно к кавалькаде, и я последовала за ними. Нас провожали молчаливыми неодобрительными взглядами. Матушка убрала руку за шторы паланкина, но его величество внимательно наблюдал за нами из-за спин собравшихся поглазеть на резню придворных, и на мгновение наши взгляды встретились. Он не сказал ни слова и не пошевелился, но на миг мне показалось, будто он улыбнулся, мрачно, но с уважением. Правда, потом я начала в этом сомневаться. Просто выдала желаемое за действительное, не более.
Эдо ждал у дверцы экипажа, но как только Рёдзи привел Танаку, немедленно скрылся из вида, придержав для меня дверцу. Я заняла свое место, дрожа с головы до пят.
Генерал сунул голову внутрь.
— У тебя есть предсмертное желание, мальчишка?
— Я лишь пытался предотвратить кровопролитие, генерал, если вы не заметили.
— И тем самым нарисовал у себя на спине огромную мишень.
— Народ меня любит!
Ухмылка генерала Рёдзи больше напоминала звериный оскал.
— Думаешь, они приветствовали тебя? Они тебя даже не видели. Перед ними снова стоял Катаси Отако.
— Я рад, что выгляжу…
— Твой отец был предателем. Чудовищем. Он убил тысячи человек. А ты…
Он явно не сумел подобрать нужные слова и захлопнул дверь. Я крикнула вознице, и карета потряслась дальше. Танака нахмурился, не обращая внимания на озабоченные вопросы Эдо, а снаружи на Поля Шами лилась кровь людей, готовых умереть ради семьи Отако.
Глава 2
Рах
Отрезать голову куда труднее, чем вы думаете. Умеющий обращаться с топором человек сможет сделать это с одного удара, если только жертва не пытается сбежать, но в степи голову отрезают ножом. Первый надрез — дело простое. Потом зазубренное лезвие углубляется в плоть, и тут кажется, будто все почти готово. В первый раз я тоже так решил. Подумал, что это будет легко и просто и кровищи будет гораздо меньше.
Но таковы уж наши традиции. Традиции левантийцев. И хотя мы ворчим, но все равно пилим ножом и еще теплую плоть, и давно остывшую, чтобы освободить душу покойника. Даже когда мы далеко от дома.
— Почему просто их не бросить? — спросил Эска, расхаживающий за моей спиной. Он молотил дорогу шагами, словно она нанесла оскорбление его матери. — Ночь на дворе.
Темная кровь на лице покойника напоминала рваную маску. Кровь вытекала из глаза и глотки — кто-то уже выполнил половину моей работы.
— Бросай его, Рах, пошли. Они и врагами-то были никудышными.
— Все души одинаковы, — возразил я. — Тебе стоило бы об этом вспомнить, прежде чем отдавать приказ их убить.
— Вот только не надо этих бредней заклинателей. Они напали первыми.
Я встал и при взгляде на несчастных мертвецов не удержался от вздоха.
— Мы не бросим ни одной души, — сказал я. — Лок, Амун, Джута, перережьте им горло.
Двое воинов и мальчишка с неизменным ворчанием шагнули вперед.
— Джута еще ни разу не…
— Пусть учится. — Я мрачно уставился на Эску. — Возможностей потренироваться и так немного. — Я кивнул Джуте. Его волосы были перехвачены в неопрятный хвост на затылке. — Ты знаешь, что делать.
— Да, капитан.
— Я буду рядом.
Все остальные охотники отошли от бойни подальше, и вечер наполнился их смехом, лишь Эска по-прежнему неодобрительно маячил рядом.
— Мы недостаточно хорошо знаем эти земли, чтобы путешествовать по ночам, — сказал он, когда я опустился на колени перед одним из павших. — В особенности без помощи богини луны.
— Наши глаза скоро привыкнут к тому, что в небе только одна луна.
Эска фыркнул.
— Все равно это неправильно. Как они выносят такую темнотищу?
Я положил голову мертвеца себе на колени и начал резать ему горло, воспользовавшись имеющейся раной. Кровь полилась на землю. В таком деле очень быстро учишься разводить колени в стороны.
Чуть дальше вдоль тракта Амун быстро разделался со своим покойником, а Лок работал медленно и степенно, как всегда. Лицо Джуты сосредоточенно напряглось.
— Кишава сказала, что обратно до лагеря больше часа хода.
Я перестал резать, поднял голову и посмотрел на своего заместителя. Последние лучи солнца озаряли его хмурое лицо.
— Если ты думаешь, что у тебя получится быстрее, займись сам.
— Я просто думаю, что тебе вообще не стоило этим заниматься, — тихо произнес он, чтобы никто, кроме меня, не услышал. — Они ведь чужаки.
— Да, но душа есть душа, именно поэтому капитан я, а не ты. А если тебя так волнует наша скорость, принеси лучше мешок для голов. Или даже два.
Он опустился на колени, и заходящее солнце позолотило его короткие темные волосы.
— Все мешки забиты, — сказал он, почти касаясь губами моего уха. — Там мясо, ради которого мы и пришли сюда на охоту.
— Я знаю. Переложи его или выброси часть.
— Нам нужна еда, капитан.
— По-твоему, я не знаю? — сказал я, и мой нож замер, когда оставалось перерезать совсем чуть-чуть. — Но что мы за левантийцы, если забудем о чести, стоило нам только оказаться далеко от родины?
Эска наклонился ближе и рявкнул:
— Из-за таких мыслей мы здесь и очутились.
— Если ты хочешь встать во главе Вторых Клинков, можешь бросить мне вызов, — сказал я, не сводя с него взгляда.
И ведь этого человека я назвал другом задолго до того, когда мы оба поклялись до последней капли крови защищать гурт.
Он не пошевелился и молча пожевал губами, так что стал хорошо заметен шрам вдоль челюсти — Эске чудом удалось избежать удара топора в тот день, когда мы потеряли гуртовщика Сассанджи во время набега корунцев.
— Что, не хочешь? — Он не ответил, и я его отпихнул. — Тогда неси мешок. Ты лично понесешь его обратно в лагерь и сам будешь присматривать за головами, пока мы не найдем храм.
Он проворно встал на длинные ноги.
— Да, капитан.
Эска свел кулаки вместе в кратком приветствии и ушел. Через несколько секунд на фоне жужжания мошкары и кваканья лягушек раскатились его лающие приказы и ворчание десятка Клинков.
Джута сосредоточенно трудился над своим мертвецом рядом со мной, его руки и щека были заляпаны кровью. Амун уже закончил и всем видом показывал, что пытается не подслушать наш разговор.
Я поспешил закончить дело и в итоге так искромсал позвоночник, как будто оторвал проклятую голову. Под взглядом мертвых глаз я одними губами произнес молитву Нассусу. Возможно, покойник предпочел бы молитву Единственному истинному Богу, о котором твердят миссионеры, но придется ему довольствоваться левантийским богом смерти.
Эска молча принес окровавленный мешок, и я закинул в него голову. Свет быстро угасал. Лес, в котором мы охотились на оленя, перед тем как нас атаковали эти глупцы, погружался во тьму. Я пытался сказать им, что мы не желаем зла, но они не понимали по-нашему, как и мы — их язык. Ни один вернувшийся из изгнания левантиец не говорил, что местные агрессивны.
Я вымыл руки последними каплями воды из своего бурдюка и вытер их об рукав мертвеца.
— Ладно, пошли, — сказал я. — Пока не появились какие-нибудь новые глупцы, напрашивающиеся на неприятности. Кишава?
Охотница закинула мешок с оленьим мясом на плечо.
— Надо поспешить, — сказала она, пока остальные тоже собирали мешки. — Надвигается ночь.
— Так поспешим.
Перекинув через каждое плечо по мешку с головами, Эска пошел в лес вслед за Кишавой, и я подал знак остальным идти за ним. Джута был последним, а я замыкал строй. Хотя Джуту еще не произвели в Клинки, его мешок с мясом был такого же размера, как и у остальных. Лицо так и осталось сосредоточенным и хмурым.
— Что, парень, рука болит?
— Как будто целый день натягивал тетиву, — ответил он из-под окровавленной пелены волос, которые так и норовили упасть ему на лицо.
Мы шли под темным пологом деревьев, жужжащие насекомые облепляли то потные руки, то лоб, то садились на взмокшую под рубахой спину.
— Проклятые мухи. — Джута отогнал мух от своей кровавой ноши. — Это правда необходимо, капитан? Они же не были воинами.
— А старейшина Петра была воином?
— Нет.
Мы шли вдоль удлиняющихся теней по следу Клинков, темной веной струящемуся меж деревьев.
— Но ее душу освободили?
— Да.
— Вот ты и ответил на свой вопрос. В глазах Нассуса все души одинаковы. Если мы оставим хоть одну взаперти в ловушке плоти, то нанесем величайшее оскорбление Создателю.
Он кивнул и уставился себе под ноги, на сухой подлесок. Он усвоил урок, хотя не я должен был его преподать. Я-то выучился всему у гуртовщика, как всякий юный левантиец из гурта Торинов. Точнее, как учились все юные левантийцы до того, как гуртовщик Риз пустил к нам миссионеров. Позволил им нам помогать. Позволил остаться. Позволил говорить.
У меня заныло сердце, и всего на мгновенье мне страшно захотелось вернуть все вспять, чтобы мы по-прежнему жили дома, под палящим солнцем, охотились и приносили своему гурту добычу. Но ничего уже не воротишь. И если бы я мог выбирать, то снова отдал бы те же приказы.