Диана Маркум
Десятый остров. Как я нашла себя, радость жизни и неожиданную любовь
Посвящается Бев и Марку
«Меж всем несбыточным и всем, что повидал».
Джозеф Артур, In the Sun
Примечания автора
В Атлантике действительно есть остров, где каждое лето по главным улицам бегут быки и к каждому жителю приезжают гостить родственники из Калифорнии. Мерфи (его на самом деле так зовут) действительно все это ел. Буку (на самом деле его зовут не так) действительно прошиб холодный пот. Вулканы, исторические факты, рассказы, чудеса природы и невероятные совпадения в этой книге — все это правда. Хотя мне даже теперь трудно в это поверить.
Дома, в Калифорнии, у меня есть коробка, битком набитая репортерскими блокнотами. Их страницы старательно заполнены фамилиями, указаниями на возраст и прямыми цитатами.
Но я не то чтобы активно ими пользовалась.
Мое намерение — написать журналистскую книгу об азорской диаспоре — где-то посреди дороги свернуло в сторону. Так что, хоть я и работаю журналисткой, это не журналистская — в полном смысле слова — работа.
Диалоги изложены по памяти и с моей точки зрения. Я использовала только имена (не фамилии) или прозвища или придумывала совершенно другие имена, а заодно меняла и некоторые личные подробности. Ибо, хотя всем было известно, что я — писатель, у многих людей, ставших персонажами этой книги, не было никаких причин полагать, что я стану писать о них.
Это ни в коем случае не полный рассказ об узах между Азорами и Калифорнией. Зато до невозможности нежный.
Диана Маркум
Часть первая
Амбарная вечеринка
Теперь это кажется невероятным — типа как вспомнить времена, когда я не умела читать или когда у меня не было шрама под коленкой, оставшегося после падения с велосипеда, — но я ни разу не слышала об Азорских островах к тому моменту, когда штатный фотограф «Фресно Би» бросила на мой письменный стол фотографию мужчины с плугом, запряженным двумя быками.
В Калифорнии. В двадцать первом веке.
Этот мужчина на фото стоял на плоской тележке. Прижимал к уху сотовый телефон и энергично жестикулировал другой рукой. Позади него взвивались огромные тучи пыли.
— Обожаю эту фотку. Я сделала ее, проезжая мимо, — пояснила фотограф. — Как думаешь, нароешь историю?
— Безусловно, — заверила я. Да как же здесь могло не быть истории?
Через пару недель я была на пути к дому пахаря, собираясь взять у него интервью. Я ехала на ранчо в округе Туларе, в ту часть Калифорнии, где все большое. Большие грузовики, большие пряжки на ремнях, большие молочные хозяйства, большие силосные башни, и трактора, и погрузочные платформы. Это было до большой засухи в Калифорнии, и даже оставленные под паром поля сияли весенней зеленью. Я видела заснеженную шапку Сьерра-Невады. Потом, когда снег пропал, как и не было, я жалела, что тогда не всматривалась в него пристальнее. Какое-то время казалось, что он уже не вернется никогда, и я хотела быть уверена, что останется хотя бы воспоминание о нем.
В доме никого не оказалось, и я растянулась на лужайке рядом с белой изгородью. Надо мной простиралась широкая полоса неба с облаками, менявшими форму, точно перевертыши. О знойной плоской равнине посреди Калифорнии во все остальные времена года говорите, что хотите. Но в апреле, после добрых дождей, на мой взгляд, невозможно найти более подходящего места, чтобы развалиться на травке, настолько зеленой, что никак не понять, то ли это небо действительно такое синее, то ли смотрится ярче по контрасту с травинкой, которую вертишь в пальцах перед глазами.
Неделя выдалась бурная, и мне пришло в голову, что при каком бы то ни было кризисе хорошая идея — улечься на землю под открытым небом и смотреть вверх.
На гравийную дорожку вырулил грузовик. Водитель вышел из кабины и представился, так буйно жестикулируя, что я тут же поняла: он тот самый, кто мне нужен.
Это был Морайш, жилистый, энергичный португальский иммигрант. Если и есть на свете человек, у которого каждое слово звучит с заглавной буквы и с восклицательным знаком, то это Морайш. Быков звали Аманте и Бриллианте. Между ними было явное сходство, оба — красные голштинцы с белой звездочкой на лбу. Они еще не полностью возмужали — двухлетки, бычки-подростки, весившие каждый больше 800 килограммов. Морайш отдавал им по-португальски команды — налево, направо, — и они слушались. И включал своим любимцам на ночь радио на португальском языке, чтобы им не было одиноко.
Я попросила Морайша провести этот день как обычно, а я буду наблюдать.
— Вем пара ка (идите сюда, ко мне), — сказал он быкам по-португальски, и они подошли.
Он поднял деревянное ярмо, вырезанное одним из его кузенов, и надел им на шеи. Прикрепил его к платформе, стоявшей на шести резавших землю металлических дисках. Поднял высоко перед собой палку и зашагал вперед, точно тамбурмажор [Тамбурмажор — главный полковой барабанщик во французской и некоторых других (австрийской, русской, шведской) армиях.], а быки шли вслед за ним в ногу.
Он дрессировал их, не прибегая к методу кнута и пряника. С самого телячьего возраста выгуливал своих бычков, учил командам «налево», «направо», «стоять», используя палку как визуальную подсказку.
— Эти животные такие умные, не поверишь! И они меня любят. Эти быки любят меня. Если я готов идти — они готовы следовать за мной, — говорил он.
Аманте лизнул его, словно подтверждая сказанное.
Морайш обходил свое поле с палкой в руке. Быки тащили за ним платформу с дисками, взбивая тучи пыли; те оседали, являя глубокие борозды. Солнце сияло как апельсин. Мужчина, животные и вывороченная земля напоминали фреску времен Великой депрессии, прославляющую крестьянский труд прошлого.
Через некоторое время Морайш остановился, подбежал к переносному холодильнику, схватил банку пива, вскрыл ее и запрыгнул на платформу, чтобы завершить вспашку.
Постучал палкой по латунным наконечникам, защищавшим бычьи рога.
— Левантен а кабеса (подними голову), — сказал он им, и они повиновались.
Зазвонил его телефон, и Морайш покатился на платформе по полю, ведя деловой разговор и ловко управляясь с пивной банкой, телефоном и двумя быками. Кто-то проехал мимо на пикапе, и Морайш помахал водителю рукой с зажатым в ней телефоном.
Морайшу с быками потребовалось три часа, чтобы вспахать участок, на который у трактора ушло бы сорок пять минут. Это включая перерыв для того, чтобы дать быкам отдохнуть, пока он сам потягивал ледяное пиво из второй банки.
— Это намного труднее. Это настоящая работа. Но поверь, я со своими быками намного счастливее, чем был бы с трактором, — говорил он мне.
Закончив намеченную на день работу, Морайш спрыгнул с платформы, точно гимнаст, в момент приземления вытянув руки над головой.
— Это моя жизнь! — воскликнул он.
Морайш сказал, что по утрам занимается перевозкой скота ради заработка и очень неплохо этим живет. Он вполне мог бы позволить себе трактор. Но быки — его связь со «старой родиной», которую он покинул подростком: с Азорскими островами, девятью клочками португальской земли, окруженными Атлантическим океаном как минимум на полторы тысячи километров в любую сторону. Поэтому он пахал так, как пахали в его детстве на островах — и, по его словам, по-прежнему пашут сегодня.
Морайш вытащил из перчаточного отделения своего грузовика потертый красный фотоальбом и стал показывать мне фотографии зеленых азорских полей, разделенных изгородями из сиреневых гортензий. Показал волны, разбивающиеся о черный вулканический камень, и свой старинный каменный дом у моря, дом, в который он возвращался каждое лето.
— Воздух там такой чистый, такой славный! Океан прямо под боком. Рыба свежая, лови да ешь, и картошечка настолько хороша — ты не поверишь! Мы сами делаем вино. Надеваем шорты, лезем в бочку и давим грозди. Когда пьешь его молодым, оно сладкое, как сок. Каждый год мы возвращаемся оттуда растолстевшими, — рассказывал Морайш.
Он так любил свой дом на Азорах, что в конце каждого лета, уезжая, просил кого-нибудь другого запереть за ним дверь.
— Я — парень со старой родины. В Штатах я и пяти минут не учился, однако работаю и хорошо зарабатываю. Я люблю свои деньги. Благослови, Господь, Америку, — говорил он. — Но когда я уезжаю оттуда и за мной закрывают дверь, я плачу как младенец. Изо всех сил стараюсь сдержаться, но все равно плачу.
Морайш сказал, что на следующих выходных устраивает вечеринку и, если я хочу увидеть маленький кусочек Азоров, мне следует приехать и взять с собой друзей. Я не смогла бы использовать эту оказию для своей статьи: к тому времени ее бы уже напечатали. Но мне было все равно. Я захотела увидеть этот праздник.
Мой ближайший сосед Дональд, пишущий для газеты статьи об искусстве и культуре, больше интересовался Бродвеем, чем быками. Но в ту субботу я взяла в осаду его и своего бойфренда Даса, высокого, стеснительного дизайнера, увлекавшегося книжками об эволюции форм вешалок-плечиков. Мы вместе вышли из моей маленькой «Тойоты» на ранчо, забитое белыми пикапами-переростками. По дороге тянулся хвост торжественной процессии — волы с украшенной цветами сбруей и ансамбль гитаристов. Морайшу не нужно было ни перекрывать дорогу, ни получать разрешения: все люди примерно на двести миль в округе были друг другу кем-то вроде родственников: типа «невеста моего сына — племянница его брата». Кто стал бы жаловаться?
