— Сделали небольшой крюк. Мы его купили всего несколько дней назад. — Мадар заглушает мотор. — Давай зайдем, посмотрим, с чем предстоит работать.

Я вжимаюсь в сиденье. Терпеть не могу фотографировать дома в первый день.

— А там не опасно? — Я отстегиваю ремень и выхожу из машины. Подношу камеру к глазам и быстро делаю три снимка. Дорожка, двор, фасад дома. Как профессионал, скажу без ложной скромности.

— Конечно, не опасно. — Мадар отправляет короткое сообщение и радостно потирает руки. — У нас на этот дом большие надежды. Если починим его быстро, это нам здорово поможет. Пойдем.

В трещинах асфальта пышным цветом пестрят одуванчики и другие сорняки. На некогда белых рамах заколоченных окон облупливается краска. Над входом изгибаются высокие арки, фундамент тонет в буйно разросшихся кустах и лозах. В свои лучшие времена дом, наверное, был красив.

Мне становится интересно, что случилось с прошлыми владельцами. Почему они потеряли этот дом?

За частично заколоченными окнами второго этажа мне чудятся тяжелые взгляды. Ржавые чугунные ворота открываются со скрипом, и у меня по ногам бегут мурашки. Поднимаю глаза — никого нет, но ощущение чужих глаз не отпускает.

— Знаешь, именно так начинаются все фильмы ужасов на «Нетфликсе». — Я покачиваюсь на пятках и решаю подождать в машине. — Может, я лучше… — Ладонь лежит на ручке двери, надо лишь… Машина гудит. Заперта. — Не лучше.

— Не будь младенцем, — бросает мадар и спешит по извилистой дорожке к парадной двери.

По дорожке я осторожно приближаюсь к шаткой веранде, и на меня падает тень. Дом очень большой, еще немного — и мог бы считаться особняком. С подъезда осыпается серая краска, на пути к парадной двери приходится перепрыгивать через прогнившие доски.

Пальцы касаются ржавого дверного звонка, и в этот миг через приоткрытую дверь в широкий вестибюль врывается узкий луч света. На мраморном полу расцветают радуги. Луч бежит вверх по лестнице к частично открытому второму этажу. Между щелястыми перилами и одинокой люстрой, покачивающейся высоко вверху, лениво парят серебристые паутинки.

«Держись подальше, — предостерегает одинокий голос, знакомый, но чужой. — Пока тебя не заманили в силки». Я застываю, еще не переступив порог. Что это было?

— Где ты там застряла? — звенит откуда-то издалека голос мадар. — Ого! Смотри, какая тут терраса! Приведем в порядок — будет очень красиво.

— Гм. Что за история у этого дома?

— Заброшен, — откликается она. — Поторапливайся, нам сегодня еще три дома надо посмотреть.

Час от часу не легче.

— Что случилось с владельцами?

Мадар не отвечает. Она уже куда-то ушла. «Я справлюсь. Справлюсь». Собираю нервы в кулак и, сосчитав до трех, вхожу в дом.

Можете обвинить меня в суеверности, можете обозвать дурой, но я верю, что в этих старинных домах сохранилась история. Чувствую ее, когда слышу эхо своих шагов по истертому кафелю, когда пальцы скользят по стенам, овеянным чьей-то любовью, когда вхожу в зал со сводчатым потолком и камином. Это началось десять лет назад, когда родители только начали покупать и продавать дома. Я была совсем маленькой и от скуки бродила по ветхим коридорам, придумывала лица и истории, заполняя пробелы в объяснениях банковских агентов по недвижимости.

Мы с родителями даже придумали игру. «Расскажи, что ты чувствуешь», — со смехом спрашивал падар, пока мадар обмеряла комнаты, составляя планы и думая, как воплотить в жизнь их совместные надежды и мечты. Но все изменилось полтора года назад, когда падар съехал от нас, оставив эти планы медленно гаснуть в небытии. Так что теперь я лишь фантазирую.

— Расскажи, что ты чувствуешь, — бормочу я роскошной пыльной комнате.

Наваливается тяжесть, словно здесь зависла… чья-то меланхолия. Я умолкаю. И снова чувствую пристальные взгляды. Под ногами скрипит деревянная половица, и воцаряется тишина. «Возьми себя в руки, ты это проделывала уже тысячу раз». Сглатываю подступивший к горлу комок и продолжаю делать снимки.

Мадар считает, что составление фотоподборок до и после ремонта привьет мне интерес к семейному делу. На самом деле, мне кажется, что мое присутствие на рабочих площадках помогает ей заполнить душевную пустоту, появившуюся после ухода падара.

Я иду дальше обследовать дом. Доски на больших окнах наполняют тьмой открытое пространство гостиной. Дальше — пустая кухня, где плита и холодильник выворочены с корнем. Отсюда наружу ведут застекленные двери, и я вижу, как мама осторожно ступает по огромной террасе, на каждом шагу пробуя скрипучие доски.

Воздух сгущается, ложится тяжелым грузом, не давая дышать.

История ощутима…

Громкий треск и мамины крики.

— Мадар! — Я срываюсь с места и выскакиваю из дверей на террасу.

Доски все-таки не выдержали, и она провалилась левой ногой. Хватаю мадар за руки и тяну. Ее джинсы порвались, лодыжка оцарапана до крови.

— Зачем ты сюда вышла? Эта конструкция могла давным-давно обвалиться!

Мы пробираемся обратно в дом, и мадар прислоняется к кухонному острову. Хмурясь, откидывает волосы с лица.

— Только этого не хватало, — бормочет она, закатывая штанину и осматривая рану. — Ладно, не так уж плохо. Всего лишь царапина. — Пожимает плечами. У нее звонит телефон, и она как ни в чем не бывало прижимает трубку к уху. — Эрик, погоди секунду. — Переводит взгляд на меня. — Пойди посмотри, нет ли тут чем забинтовать. Промою в раковине.

Я с отвисшей челюстью смотрю, как мама легко и непринужденно промывает рану. Она что, не боится ни ржавчины, ни бактерий? Мало ли что могло завестись в этих трубах.

— Я бы на твоем месте не рискнула промывать этой водой. — Но, наткнувшись на пылающий мамин взгляд, пячусь и удаляюсь по коридору в барный закуток. Открываю шкафы и чуть не вскрикиваю: оттуда вываливаются и разбегаются по полу тараканы. Какая гадость.

— Если не хочешь подцепить инфекцию, надо ехать в магазин.

Стряхиваю с ботинка мелкого таракана. Хоть сейчас готова вернуться в машину и уехать подальше из этого кошмарного дома.

Слышу тихие шаги, за ними — робкие трепещущие раскаты барабана.

— Эй!

Звук доносится из-за спины, ведет меня по коридору в затемненное крыло дома. Барабанный ритм продолжается.

— Есть тут кто?

Ответа нет. По рукам бегут мурашки.

— Знаете ли, проникновение в чужой дом считается уголовным преступлением! — кричу я в темноту. Сворачиваю в коридор, изогнутый буквой Г.

Ответа по-прежнему нет.

Заглядываю в первую комнату налево — ванная. Пусто. Щелк. Снято.

За углом еще одна комната, в ней узкая кровать, вся в пятнах. На полу разбросана старая одежда. Никого нет.

За спиной эхом раздается смех.

Я резко оборачиваюсь.

— Это частная собственность.

Мой голос дрожит. Коридор опять изгибается и растворяется в кромешной темноте. Барабаны звучат громче.

Ноги подкашиваются. Оглядываюсь туда, где свет, где мадар все еще говорит по телефону. Метнуться бы к ней со всех ног.

«Свет сердца моего, танцуй», — снова и снова поет голос, который я уже слышала. Рокот барабана трепещет в воздухе, легким звоном вступает другой инструмент. Меня тянет в темноту, ноги сами собой идут в ту сторону, и вот уже нет ничего, только я, мое бешено бьющееся сердце да гул барабана.

Я настраиваю вспышку и автотаймер своей фотокамеры. Щелк. Снято. Взрыв света. С потолка густым тошнотворным облаком сыплется пыль, я вскрикиваю, но не из-за этого. Отскакиваю, спотыкаюсь обо что-то на полу, тяжело падаю. Камера куда-то улетает.

Щелк. Вспышка.

Гул барабана нарастает.

Голос продолжает петь.

Свет камеры выхватывает одинокую фигурку, стремительно кружащуюся в танце. Женщина. Волосы темные, вьющиеся. Подол шитого бисером сине-золотого платья хлещет по бедрам. Шею сжимает толстая золотая цепочка, унизанная сапфирами.

Я визжу как резаная. Женщина останавливается, спрятав лицо за темными руками. Барабан еще сильнее ускоряется, и я осознаю, что стучит не барабан — это бешено колотится мое сердце, сковывая горло, не давая дышать.

И медленно, очень медленно фигура поворачивает голову, ведет рукой, и я в бессильном крике гляжу в призрачное молодое лицо, знакомое мне лишь по старым фотографиям.

Моя биби.