Я продолжал думать о Харло, потерявшем мать в шесть лет, о том, что его жизнь могла бы стать ей памятником, о том, что он вместо этого опорочил ее память.

И, разумеется, я думал о Пенни. О ее жизни, оборвавшейся так рано, о потере, какой стала смерть девочки для ее близких, о боли, которая навеки изменила их жизни.

Пенни положила левую руку на мою правую и сжала, подбадривая.

По ощущениям ее рука не отличалась от руки живого ребенка, такая же доверчивая, такая же теплая. Я не понимал, как может она быть для меня совершенно реальной и при этом проходить сквозь стены, реальной для меня и невидимой для остальных.

Я немного поплакал. Иногда такое со мной случается. Я не стыжусь слез. В такие моменты слезы дают разрядку эмоциям, которые, не находя выхода, могли бы остаться внутри, ожесточить.

Когда по щекам потекли первые слезы, Пенни сжала мою правую руку двумя своими. Сквозь пелену слез я увидел, что она улыбнулась, подмигнула мне, как бы говоря: «Все нормально, Одд Томас. Поплачь, избавься от этого».

Мертвые очень тонко чувствуют состояние живых. Они идут по тропе впереди нас, знают наши страхи, наши недостатки, наши отчаянные надежды, понимают, как высоко мы ценим то, что не можем удержать. Думаю, они жалеют нас, безусловно, должны жалеть.

Когда мои слезы высохли, Пенни поднялась, вновь улыбнулась и одной рукой откинула волосы с моего лба. «Прощай, — означал этот жест. — Спасибо тебе, и прощай».

Она пересекла комнату, прошла сквозь стену в августовское утро, на один этаж выше лужайки перед домом… или в другую реальность, еще более слепящую глаза, чем лето в Пико Мундо.

А мгновением позже в дверях возник Уайатт Портер.

Наш начальник полиции — мужчина крупный, но внешность у него не угрожающая. На его лицо, с глазами, словно у бассета, и челюстями, будто у ищейки, земное притяжение действует, похоже, сильнее, чем на остальные части тела. В деле он быстрый и решительный, но, двигается ли он, стоит или сидит, создается ощущение, что на его мускулистые широкие плечи взвалена тяжелая ноша.

За все эти годы, когда низкие холмы, окружающие наш город, один за другим срывали, превращая в новые жилые кварталы, население увеличивалось, а злоба окружающего мира проникала в последние островки мира и спокойствия вроде Пико Мундо, чиф Портер повидал слишком уж много человеческой мерзости. Вот и ноша, которую он таскает на плечах, скорее всего груз воспоминаний, от которых он предпочел бы отделаться, но не может.

— Опять старая песня. — Он вошел в комнату.

— Опять, — согласился я.

— Разбитая дверь патио, поломанная мебель.

— Сам я ничего не разбивал. За исключением лампы.

— Но ты создал ситуацию, которая ко всему этому привела.

— Да, сэр.

— Почему ты не пришел ко мне, почему не дал мне шанс найти способ выйти на Харло?

В прошлом мы использовали и такой вариант.

— Я чувствовал, что его нужно останавливать немедленно. Возможно, потому, что он собирался сделать это снова в самом ближайшем будущем.

— Ты чувствовал.

— Да, сэр. Думаю, именно это Пенни хотела мне сообщить. Убеждала меня действовать.

— Пенни Каллисто.

— Да, сэр.

Чиф вздохнул. Сел на единственный в спальне Стиви стул. Детский, с мягким сиденьем, со спинкой в форме головы и торса динозавра Барни. Создавалось впечатление, будто Портер сидит на коленях у Барни.

— Сынок, ты определенно усложняешь мою жизнь.

— Они усложняют вашу жизнь, сэр, и мою гораздо больше, чем вашу. — Я говорил про мертвых.

— Согласен. Будь я на твоем месте, давно бы сошел с ума.

— Я думал об этом, — признал я.

— А теперь слушай, Одд. Я хочу обойтись без твоего появления в зале суда.

— Я бы тоже не хотел появляться там.

Лишь нескольким людям известно о моих странных секретах. Только Сторми Ллевеллин знает их все.

Мне не нужна известность, я хочу жить тихо и спокойно, разумеется, насколько позволяют призраки.

— Думаю, он напишет признание в присутствии своего адвоката, — продолжил чиф. — Тогда суда не будет. А если все-таки будет, мы скажем, что он раскрыл бумажник, чтобы отдать тебе проигрыш, скажем, вы заключили пари на исход бейсбольного матча, и из него выпали полароидные фотографии Пенни.

— Я так и скажу, — заверил я Портера.

— И я поговорю с Ортоном Барксом. Он сведет к минимуму твое участие, когда будет об этом писать.

Ортон Баркс издавал газету «Маравилья каунти таймс». Двадцать лет тому назад в лесах Орегона, в турпоходе, он пообедал с Большой Ногой [Большая Нога — обезьяноподобные существа, следы которых находят в разных местах, в том числе и в труднодоступных районах Орегона.], если можно считать обедом концентраты и баночные сосиски.

По правде говоря, я не могу утверждать, что Ортон обедал с Большой Ногой. Но он так говорит. Учитывая мой жизненный опыт, я не вправе ставить под сомнения слова Ортона или кого-то еще, кто может рассказать о своей встрече с кем угодно, от инопланетян до гномов.

— Ты в порядке? — спросил чиф Портер.

— Да, конечно. Но я не люблю опаздывать на работу. В «Гриле» утро — самое бойкое время.

— Ты позвонил?

— Да. — Я показал ему мой маленький мобильник, который висел на поясе, когда я оказался в бассейне. — По-прежнему работает.

— Я скорее всего заеду позже, съем гору жареной картошки и яичницу.

— «Завтрак — круглый день», — ответил я слоганом, который украшал стену «Пико Мундо гриль» с 1946 года.

Чиф Портер чуть поерзал задом, отчего Барни жалобно застонал.

— Сынок, ты до конца жизни собираешься стоять за прилавком блюд быстрого приготовления?

— Нет, сэр. Я уже думал о том, чтобы переключиться на покрышки.

— Покрышки?

— Может, сначала продавать их, потом ставить на диски. В «Мире покрышек» всегда есть вакантные места.

— Почему покрышки?

Я пожал плечами.

— Людям они нужны. И я об этом ничего не знаю, будет чему поучиться. Я хочу посмотреть, какова она, жизнь покрышек.

Мы посидели с полминуты, оба молчали. Первым заговорил он.

— И это единственное, что ты видишь на горизонте? Я про покрышки.

— Техническое обслуживание бассейнов тоже выглядит привлекательным. Со всем этим строительством в пригородах новые бассейны появляются каждый день.

Чиф Портер задумчиво кивнул.

— И, наверное, очень неплохо работать в боулинг-центре, — продолжил я. — Все эти новые люди, которые приходят и уходят, соревновательный азарт.

— И что бы ты хотел делать в боулинг-центре?

— Во-первых, заниматься обувью, которую выдают посетителям. После использования ее нужно дезинфицировать ультрафиолетом или что-то в этом роде. И, конечно, чистить. И регулярно проверять шнурки.

Чиф кивнул, пурпурный стул-Барни запищал скорее как мышка, а не динозавр.

Моя одежда практически высохла, но сильно измялась. Я посмотрел на часы.

— Мне пора. Надо еще переодеться, перед тем как идти в «Гриль».

Мы оба поднялись.

Стул-Барни развалился.

Глядя на пурпурные обломки, чиф Портер сказал:

— Это могло произойти, когда ты боролся с Харло.

— Могло, — кивнул я.

— Страховая компания заплатит за него, как и за все остальное.

— Конечно, заплатит, — согласился я.

Мы спустились вниз. Стиви сидел на высоком стуле у стойки для завтрака и уплетал за обе щеки лимонный кекс.

— Ты уж извини, но я сломал твой стульчик, — признался чиф Портер, который не терпел лжи.

— Это всего лишь старый стул-Барни, — ответил мальчик. — Я давно перерос все связанное с Барни.

Мать Стиви заметала осколки стекла на совок.

Чиф Портер сказал о стуле и ей, она хотела отмахнуться от такой ерунды, но он заставил ее пообещать, что она посмотрит, сколько стоил стул, и сообщит ему.

Он предложил подвезти меня к дому, но я ответил, что доберусь быстрее тем же путем, каким попал сюда.

Вышел из дома через дыру, образовавшуюся на месте стеклянной двери, обошел бассейн, вместо того чтобы форсировать его вплавь, перелез через каменный заборчик, пересек узкий проулок, перелез через железную изгородь, обогнул по лужайке другой дом, перешел Мариголд-лейн и вернулся в свою квартиру над гаражом.

Глава 4

Я вижу мертвецов, а потом, клянусь Богом, делаю, что могу.

Такая активная позиция продуктивна, но опасна. Иногда она приводит к тому, что прибавляется стирки.

Переодевшись в чистые джинсы и белую футболку, я спустился вниз и направился к заднему крыльцу миссис Санчес, чтобы подтвердить ей, что вижу ее. Этот ритуал повторялся каждое утро. Через сетчатую дверь я увидел, что она сидит за кухонным столом.

Постучал, и она спросила:

— Ты меня слышишь?

— Да, мэм, — ответил я. — Прекрасно слышу.

— И кого ты слышишь?

— Вас. Розалию Санчес.

— Тогда заходи, Одд Томас.

Ее кухня пахла перчиками чили и тестом из кукурузной муки, жареными яйцами и козьим сыром. Я — потрясающий повар по приготовлению быстрых блюд, но Розалия Санчес — прирожденный шеф-повар.

Все в кухне старое, изношенное, но безупречно чистое. Вещи прошлого становятся только дороже, когда время и долгое использование покрывают их теплой патиной. Кухня миссис Санчес прекрасна, как самый лучший антиквариат, с бесценной патиной: здесь всю жизнь готовили с любовью и удовольствием.

Я сел за стол напротив нее.

Ее руки крепко сжимали кофейную кружку, а потому не тряслись.

— Этим утром ты припозднился, Одд Томас.

Она всегда называет меня по имени и фамилии. Иногда у меня возникает подозрение, что она думает, будто Одд — это не имя, а титул, вроде принца или герцога, а правила этикета требуют от простолюдинов, чтобы они использовали его, обращаясь ко мне.

Возможно, она думает, что я — сын свергнутого с престола короля, который должен жить в бедности, но все равно остается особой королевской крови и заслуживает соответствующего отношения.

— Да, припозднился, — признал я. — Извините. Утро выдалось такое суматошное.

Она не знает о моих особых отношениях с покойниками. У нее достаточно своих проблем, чтобы волноваться о мертвых, которые совершают паломничество к ее гаражу.

— Можешь ты видеть, во что я сегодня одета? — озабоченно спросила она.

— Светло-желтые слаксы. Темно-желтая с коричневым блуза.

Голос становится игривым.

— Тебе нравится заколка-бабочка на моих волосах, Одд Томас?

— Никакой заколки нет. Ваши волосы стянуты сзади желтой лентой. Вам это к лицу.

В молодости Розалия Санчес, должно быть, была ослепительной красавицей. К шестидесяти трем годам она набрала несколько фунтов, на лице добавилось морщинок, но красота никуда не делась. Лицо ее светилось человечностью и нежностью, благородством и заботой о людях. Наверное, такой же свет шел от лиц тех, кого после смерти канонизировали, признавая святыми.

— Когда ты не пришел в обычное время, я решила, что ты приходил, но не заметил меня. И еще подумала, что не могу видеть тебя, потому что, когда я стану невидимой для тебя, ты, соответственно, станешь невидимым для меня.

— Я просто припозднился, — заверил я ее.

— Это ужасно, быть невидимым.

— Да, но тогда мне не пришлось бы так часто бриться.

Когда речь заходила о невидимости, миссис Санчес не терпела шуток. По ее божественному лицу пробежала тень неодобрения.

— Когда я тревожилась о том, что стала невидимой, я всегда думала, что смогу видеть других людей. Это только они не смогут видеть или слышать меня.

— В старых фильмах о Человеке-невидимке, — напомнил я, — в холодную погоду люди могли видеть его дыхание.

— Но, если другие люди станут невидимыми для меня, — продолжила она, — когда я стану невидимой для них, получится, что я останусь последним человеком в этом мире. И буду бродить по нему одна.

По ее телу пробежала дрожь. Чашка в руках подпрыгнула, ударилась о стол.

Когда миссис Санчес говорит о невидимости, она говорит о смерти, но я не уверен, что она это понимает.

Нужно признать, что первый год нового тысячелетия, 2001-й, выдался не самым удачным для всего мира, а для Розалии Санчес стал просто черным. В апреле, ночью, умер ее муж, Эрман. Она легла спать рядом с человеком, которого любила больше сорока лет, а проснулась бок о бок с холодным трупом. Эрмана смерть забрала нежно, во сне, но для Розалии пробуждение рядом с мертвецом стало сильнейшим потрясением.

А несколько месяцев спустя, все еще нося траур по мужу, она не поехала со своими тремя сестрами и их семьями в давно запланированный экскурсионный тур по Новой Англии. Утром 11 сентября она проснулась, чтобы узнать, что самолет, на котором они возвращались из Бостона [В башни-близнецы Всемирного торгового центра врезались два самолета, вылетевших из Бостона в Лос-Анджелес и захваченных террористами вскоре после взлета.], захватили террористы и использовали как управляемый снаряд, совершив одно из самых ужасных преступлений в новейшей истории.

Хотя Розалия хотела иметь детей, Бог их ей не дал. Эрман, ее сестры, племянницы, племянники были для нее всем. И она потеряла их, пока спала.

И где-то между сентябрем и Рождеством Розалия слегка тронулась от горя. Тронулась по-тихому, потому что всю свою жизнь прожила тихо и не знала другой жизни.

В своем тихом помешательстве она не признавала, что они умерли. Просто стали для нее невидимыми. Природа, поддавшись какой-то причуде, выкинула такой вот фортель, но она же могла все отыграть назад, как, скажем, меняется магнитное поле, и тогда ее близкие вновь обретут видимость.

Розалия Санчес досконально изучила все случаи исчезновения кораблей и самолетов в Бермудском треугольнике. Прочитала на сей предмет массу литературы.

Она знала о необъяснимом, в одну ночь, исчезновении сотен тысяч майя из городов Копан, Пьедрас Неграс и Паленке в 610 году нашей эры.

Если вы позволяли Розалии затронуть эту тему, она буквально засыпала вас сведениями об исчезновениях, случавшихся за долгую историю человечества. К примеру, мне теперь известно гораздо больше, чем я хотел бы знать, о том, как в 1939 году около Нанкина пропала целая, до последнего солдата, китайская дивизия, насчитывающая три тысячи штыков.

— По крайней мере, в это утро я вас вижу, — успокоил я ее. — У вас впереди целый день, в течение которого вы сохраните видимость, и это счастье.

Розалия больше всего боится, что в тот самый день, когда ее близкие станут видимыми, она сама исчезнет.

И хотя она жаждет их возвращения, она боится последствий.

Розалия Санчес перекрестилась, оглядела свою уютную кухню и наконец-то улыбнулась.

— Тогда я могу что-нибудь спечь.

— Вы можете спечь что угодно, — заверил я ее.

— И что мне спечь для тебя, Одд Томас? Чего бы ты хотел?

— Удивите меня. — Я посмотрел на часы. — Мне пора на работу.

Она проводила меня до двери, на прощание обняла.

— Ты хороший мальчик, Одд Томас.

— Вы напоминаете мне бабушку Шугарс, — ответил я, — только не играете в покер, не пьете виски и не гоняете на автомобилях.

— Спасибо тебе, — вновь улыбка. — Знаешь, я всегда восхищалась Перл Шугарс. Она была такой женственной и при этом такой…

— Боевой, — предложил я.

— Именно. Как-то раз на церковном клубничном фестивале появился мужчина, то ли обкурившийся, то ли крепко выпивший. Повел себя безобразно, так Перл уложила его двумя ударами.

— Да, левый хук у нее был потрясающий.

— Разумеется, сначала она пнула его в очень чувствительное место. Но, я думаю, могла бы разобраться с ним только кулаками. Иногда мне хотелось быть хоть в чем-то похожей на нее.

От дома миссис Санчес я отшагал шесть кварталов до «Пико Мундо гриль», расположенного в самом центре деловой части Пико Мундо.

С каждой минутой, отсчет следовало вести от восхода солнца, утро становилось жарче. Боги пустыни Мохаве не знали значения слова умеренность.

Длинные утренние тени укорачивались у меня на глазах, ретируясь с медленно, но верно нагревающихся лужаек перед домами, с раскаляющегося асфальта, с бетонных тротуаров, которые подходили для жарки яичницы ничуть не меньше любой из сковородок с длинной ручкой, дожидающихся меня в «Пико Мундо гриль».

Воздуху недоставало энергии для того, чтобы шевельнуться. Ветви деревьев обвисли. Птички или попрятались в тени, или летали намного выше, чем утром, там, где более разреженный воздух не так сильно нагревался.

И вот в этой обездвиженности, повисшей между домом миссис Санчес и «Грилем», я увидел три куда-то спешащие тени. Никто их не отбрасывал, ибо тени эти не были обычными.

В более юном возрасте я называл такие вот тени бесплотными духами. Но бесплотный дух — синоним призрака, а эти тени — не призраки вроде Пенни Каллисто.

Я не верю, что они проходили по этому миру в образе человеческом или знали эту жизнь, какой знаем ее мы. Подозреваю, они не принадлежат нашему миру и их естественная среда обитания — мир вечной тьмы.

Их форма постоянно меняется. Они столь же материальны, что и тени. Перемещаются бесшумно. Их намерения, пусть и загадочные, не миролюбивы.

Часто они скользят по земле, как кошки, только кошки размером с человека. Иногда выпрямляются, превращаясь в неведомых существ, наполовину человека, наполовину собаку.

Я вижу их нечасто. Когда же они появляются, их присутствие всегда означает одно: жди большой беды.

Для меня они теперь не бесплотные духи. Я называю их бодэчами.

Бодэч — слово, которое я услышал от шестилетнего мальчика, приехавшего в Пико Мундо из Англии в гости к родственникам. Именно так он назвал этих созданий, когда, находясь в моей компании, увидел их в сумерках. Бодэч — маленькое, злобное, понятное дело, мифическое существо, обитающее на Британских островах, которое забирается в дома через печные трубы, чтобы унести непослушных детей.

Я не верю, что призраки, которых я вижу, на самом деле бодэчи. Не думаю, что в это верил и мальчик из Англии. Он их так назвал, потому что не мог подобрать лучшего слова. Не могу и я.

Он был единственным из всех знакомых мне людей, который мог видеть то же, что я. Через несколько минут после того, как он произнес слово «бодэч» в моем присутствии, потерявший управление грузовик размазал его по бетонной стене.

К тому времени, когда я подошел к «Грилю», три бодэча слились воедино. Они бежали далеко впереди меня, обогнули угол и исчезли, словно световые блики, источником которых были воздух пустыни и раскаленные солнечные лучи.

Как бы не так!

Иногда мне трудно поддерживать реноме лучшего повара по приготовлению быстрых блюд. Вот и в это утро мне пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы сосредоточиться на своей работе и гарантировать, что мои омлеты, жареная картошка, бургеры и блюда из бекона, перекочевывающие с моих сковородок на тарелки посетителей «Гриля», будут соответствовать моей репутации.