За прошедший день маменька смекнула, что я сбежала. Сначала-то она подумает, что меня сбила коляска или что я утонула, Гвель будет молчать, он сидел с Тимом и Диной, а двум ябедам сказать будет нечего, они же были с маменькой на испытании. Интересно, прошли? Впрочем, нет. Не интересно. Плевать на них, даже если они показали сотню магелей! Если десять — тем более плевать.

— Отправляемся через пятнадцать минут! — гаркнула лея Агата, появляясь в столовой. Хмурая. Понятно, доложила о пятерых, а привезет четверых рекрутов.

— Лея Агата, я, наверное, тут останусь, — пролепетала дрожащим голоском Бертиль. — Не такая уж мегера моя мачеха…

Судя по пышным телесам, девушку куском не обделяли, а блестящие волосы и овальные розовые ноготки свидетельствовали, что и тяжелой работы Бертиль не знала.

С жиру бесится, решила я. Десятое платье не купили.

— Ма-а-алчать! — рявкнула лея Агата. — Только посмейте еще что-то произнести! За мной!

Мне собирать было нечего, сумка со всем выданным в фургоне заняла место через плечо. Бертиль, причитая, металась по комнате, собирая какие-то тряпки, заколки, баночки, шарфики, вазочки… Она реально фарфоровую статуэтку с собой взяла? Это забавно! Я тихо села в уголок, наблюдая.

Долго сидеть не пришлось. Злая, как шершень, лея Агата вытряхнула мешок Бертиль на кровать, выругалась, ухватила заскулившую Бертиль за локоть и потащила на выход.

Однако. Статуэтки и вазочки денег стоят, оставлять их тут как-то расточительно. Запихнув добро Бертиль в мешок, я направилась следом, небрежно закинув мешок на плечо.

Шли недалеко, до фургона, в который сейчас была впряжена пара лошадей. Кажется, Бертиль получила пинок под зад, потому что руки держала под пострадавшим местом, а в ее голубых глазах стояли слезы.

Сью уже была в фургоне. Охая и хныкая, Бертиль забралась внутрь.

Тонкий палец леи Агаты уперся в мешок.

— Это еще что?

— Трофеи, командир! — я преданно посмотрела ей в глаза и щелкнула каблуками.

Лея Агата хмыкнула и кивнула на фургон. Мне досталось место с края, значит, еще смогу еще немного полюбоваться видами Негарама. Мешок я вручила Бертиль, она шмыгнула носом и тихонько поблагодарила.

— Не вздумайте спрыгивать на ходу, руки-ноги не высовывать! Пойдем порталами, размажет по дороге, — предупредила Агата и пошла к кучеру на облучок.

У меня глаза разгорелись. Порталы очень дороги, доступны только аристократам. Дворяне победнее, так же, как все остальные, передвигаются на лошадях или кораблями. У нас в Грамаме один парень было придумал построить повозку с парусом, проехал разок, так добрые соседи изломали его повозку, а самого прогнали.

Бертиль взвизгнула, когда повозка тронулась. Сью фыркнула, а я смотрела на широкие улицы и нарядные дома, убегающие вдаль. Все-таки красивый город! Если тут я оказалась не ко двору, может, столица примет ласковее. А главное, столица намного дальше от маменьки и соседа.

Девчонки затеяли пустяковый разговор, а я все смотрела на дорогу. Вдруг повозку встряхнуло, а дома затянулись будто радужной пленкой.

— Ах! — Сердце сделало кульбит. Все-таки страшновато было первый раз.

Бертиль стиснула зубы и закрыла глаза. А я рассматривала уже совсем другие дома, высоченные, черные, мрачные. Задрав голову, успела посчитать этажи и не поверила собственным глазам. Восемь! Целых восемь этажей! Кто же будет карабкаться на такую верхотуру? А коляску как с ребенком тащить?

Повозку снова тряхнуло. Копыта мягко застучали по проселочной дороге, а дома сменились пасторальным пейзажем: зеленые луга с пасущимися овцами, невысокие холмы и купы развесистых деревьев.

Девицы заспорили. Бертиль считала, что в столице у нас будут отличные шансы составить выгодную партию, и это немного примиряло ее с грубостью леи Агаты. Мойра утверждала, что мы, кроме полигона и казармы, и видеть ничего не будем. По крайней мере, пока длится обучение. Во дворце и вовсе любовным шашням не место, при поступлении в легион дается специальная подписка, что никаких замужеств, беременностей и родов в течение срока службы. Втрескаешься и залетишь — с позором прогонят.

— Тоди, как ты думаешь? — решила найти поддержку Бертиль.

Я пожала плечами. О Легиона я узнала вчера после обеда, о чем и сообщила спутницам. Да и в столице никогда не была.

— Ты сбежала от несчастной любви? Чтоб доказать ему, как он ошибся в тебе! — фантазии Бертиль было не занимать. Интересно, с чего такие выводы?

— Нет, просто раньше работала няней, надоело. Приехала искать работу, а меня не брали никуда, — попыталась внести ясность. — В Легионе неплохое жалованье.

Кажется, Бертиль мое объяснение не устроило. Далась ей эта любовь! Не понимаю ее восторженного придыхания.

Любовь — это когда Гвель принес мне горячего молока, когда я сильно простыла. Близняшки опрокинули на меня ведро с водой, а ветер был холодный. Такая любовь Бертиль точно не подойдет. А если она о слюнявых поцелуях, тем более непонятно, что в них хорошего. Это же отвратительно, когда чужой скользкий язык хозяйничает во рту!

Про любовь я все знаю.

Как-то я прибиралась в маменькиной спальне, когда к ней пришел наг, отец Дины. Я безумно боялась этого черно-желтого аспида, меня приводили в ужас извивы его хвоста, до сердечного спазма, до мокрых штанов. Поэтому я залезла в одежный шкаф и плотно закрыла дверки. Подглядывала в замочную скважину, выжидая, когда можно будет уйти.

Ну, в самом деле, что можно делать в спальне днем, да еще и вдвоем? Для сна ведь существует ночь. Помню тонкие ноги маменьки в кружевных чулочках. На широкой загорелой спине нага они казались особенно хрупкими и беззащитными. Сам наг рычал, прижимая к себе бедра маменьки, его мускулы бугрились, когда он резко дергал ее на себя. Потом я увидела его орудие, с двумя огромными шишковатыми выростами. Мне пришлось зажмуриться и зажимать себе рот рукой: боялась, что меня стошнит от отвращения. Как этот причиндал помещался в изящном стройном теле? Но маменька предпочитала совокупляться с нагом именно во второй ипостаси, ее глаза блестели, губы улыбались, она призывно выгибалась, сжимая свои груди и требовала еще.

Так и сомлела в душной темноте, а когда пришла в себя, спальня была пуста, и я вывалилась из шкафа, не чувствуя ног. Нет ничего более гадкого, чем любовь!

Гвель говорил, что видел мать в парковой беседке с двумя оборотнями. Спросил, чем маменька могла чавкать, наклонившись к паху одного из них? Сидела-то она в это время на коленях второго. Любовью, конечно, чем еще можно занять рот? Не помню, чем я отговорилась, сочла, что братику это знание не нужно. Гвель ходил задумчивый несколько дней. Затем, видимо, его просветили товарищи по школе. После этого я замечала несколько раз презрительный взгляд Гвеля, направленный на маменьку. А раньше он ее боготворил, даже обижался и упрекал меня, что я ее не люблю. При всем при этом у маменьки не было репутации гулящей, падшей женщины. Ее считали несчастной, невезучей, но глубоко порядочной леей. Нежной и чувствительной, тонкой и ранимой натурой. Соседи ее жалели и оправдывали, ведь она ищет сильное плечо и защиту для своих крошек. Она так обожает своих деточек! Это я слышала своими ушами от соседки, леи Стеллы. Якобы нет в городке более нежной и любящей матери. Уж не знаю, кого она любила, но только не нас. Разве что к Брюн и Ким относилась чуть получше.

Настроение испортилось. Если Бертиль мечтает про такую любовь, то мне этого счастья даром не надо! От него дети бывают, а хуже детей только болезнь и смерть.

Мы проехали еще пару портальных арок, но я уже не восхищалась, а угрюмо молчала, глядя на свои сплетенные пальцы. Полдень еще не наступил, когда впереди показались шпили столицы.