— Лука! — очень громко и неожиданно твёрдо позвала она.

Мальчик встрепенулся, как совсем недавно дрозд, испуганный им, спрятал доску за спину и завертел головой.

— Лука! — в её голосе теперь звучало снисхождение. (Наконец он зацепил её взглядом и сконфузился.) Кто тебя ждёт уже целый час, а? Чтобы учить уму-разуму, — в её голосе не было осуждения, только материнская нежность. — Но ведь нет, ты вновь взялся за свои рисунки! — Она с притворным негодованием всплеснула руками. — Помоги нам Афина! И Асклепий, между прочим, тоже! Только не Аполлон! — Женщина покачала головой. — Где ты должен быть, как и всегда, после обеда? И обязательно в фартуке!

Юный художник не отвечал, пряча за спиной рисовальную доску, только разочарованно и виновато опустил глаза.

— Вставай, милый, вставай. Отец зовёт тебя. — Она загадочно улыбнулась сыну. — Сегодня он покажет тебе что-то очень интересное! И расскажет тоже! Твой отец давно готовился к этому!

Мальчик вздохнул: знал он всё это интересное, что может показать ему отец! Тонкие посверкивающие ножи и крючки, пилюли и порошки. Тройка человеческих черепов — старый и новый — с противными трещинами. И ещё один, совсем уже старый, с дырой от дротика. Так сказал ему отец! Он помнил, как мурашки пробежали у него по спине, когда он впервые увидел эту дыру! Он точно услышал свист дротика и страшный хруст, от которого сжалось сердце! И хриплый крик человека, воина! Что ещё увидит он? Сердце в сосуде. Человеческое, разумеется! А в другом — печень и почки! Брр! Не то чтобы он боялся этого сердца и других потрохов, и все-таки: брр! И новые, новые слова на мудрёном латинском языке — от которого некуда было деться! Они настигали его в любом уголке дома или сада! Эти слова он обязательно должен был заучивать по пять штук каждый день. Однажды он попробовал понизить счет до трёх, но отец строго сказал: «Через пару лет будешь учить по десять, и это только начало! Ты станешь таким же учёным, как я. И никуда от этого не денешься! Я хочу тобой гордиться, мальчик мой!»

— Ну, Лука? — Весёлые глаза матери потеплели: — Ты меня понял? Иди к нему, малыш, иди! — Она стала очень серьезной. — Слышишь?!

— Иду, — вздохнул он, встал со скамьи и направился по аллее сада в сторону лаборатории.

Женщина облокотилась о перила и положила голову на ладонь. Она улыбалась, провожая взглядом сына.

Лука прошёл через сад. Вот и белый домик, окружённый оливами. Тут его отец и мудрил с порошками, звенел инструментами! Лука переступил порог. Отец в короткой тунике и фартуке возился у стола со склянками.

— Нашёлся-таки? — не оборачиваясь, спросил он.

— Ага, — ответил мальчик, виновато опустив голову.

Его отец был крепышом — широкие плечи, тугие икры. Густая шевелюра, побитая серебром.

— И вновь, конечно, гонялся за Маркусом?

— Он не сидит на месте. — Мальчик готов был рассердиться. — Как я его ни уговаривал!

Отец обернулся — густая в седину борода, пшеничные волосы, ясные глаза — широко улыбнулся сыну:

— А как же ты хотел, Лука? — Он развёл руками. — Маркус не фиговое дерево! На месте не удержишь. Хвост скорее отдаст, а убежит!

Мальчик тоже улыбнулся — отец умел насмешить его.

— Вот как раз хвост я и не успел нарисовать, — пожаловался Лука. — Сам дорисую.

— Так ему и надо — твоему Маркусу, — кивнул отец. И сразу стал очень серьезным. — Клянусь Аполлоном, Лука, мне нравится, что ты любишь рисовать! Я был восхищён, когда увидел твои лютики на той доске, которую ты увёл у нашей стряпухи, пока она спала. Да-да, увёл! — Он улыбнулся. — Но лютики того стоили!

— Правда? — Глаза мальчика просияли.

— Правда. Но, — он поднял палец вверх, — послушай, малыш. — Отец внимательно посмотрел в его синие глаза. — У тебя должна быть настоящая профессия. Крепкая, серьезная, главная. Иди сюда.

Лука приблизился к отцу.

— Профессия, как у твоего отца, — он указал пальцем на свою грудь, — у меня. Ведь я стал врачом, потому что мой отец выбрал эту профессию, и его отец тоже был врачом. Боги даровали нам это умение через наше сердце и наш разум. Мы обязаны помогать людям, врачевать их раны. И потом, это искусство дано немногим, и за него, клянусь Меркурием, хорошо платят. Так разве это плохо? — Он требовательно посмотрел на мальчика. — Ответь. Ведь когда-то тебе самому придётся зарабатывать на кусок хлеба. Это будет нескоро, но обязательно будет! Подумай и ответь.

Лука пожал плечами.

— Наверное, хорошо.

— Клянусь всеми богами Олимпа — ты умница! — снисходительно рассмеялся отец. — Именно, Лука, — он заботливо прижал его к себе, отстранил и стал очень серьёзным, — это очень хорошо. Запомни раз и навсегда: если ты зарабатываешь себе на жизнь, — отец по обыкновению и для пущей убедительности стал загибать пальцы, — этим приносишь пользу людям и при этом ещё все довольны и счастливы — значит, малыш, боги благоволят тебе! А многие ли могут похвастаться таким положением вещей? Послушай. — Он сел на табурет, потянул к себе мальчика за руку. — Мир несовершенен и жесток, и ты однажды поймёшь это. Как правило — один грабит другого и счастлив в одиночку. Но долго ли продлится его так называемое счастье? И может быть, этому человеку только кажется, что он любим богами? А на самом деле боги только испытывают его, предлагая ему всё новые и новые выгоды? Но выгоды за счёт других людей — за счёт их счастья. И всё однажды обернётся для него великим горем? Вот чего надо бояться — своей жадности, своего тщеславия, своего видимого временного всевластия, — отец потряс указательным пальцем, — а главное — гнева всевидящих богов! Живи так, чтобы не страшиться этого гнева и всегда быть здесь, в сердце, — он приложил руку к груди, — и тут, в голове, — он коснулся пальцами лба, — в согласии с небесами! И, конечно, с самим собой. А потому, — хлопнув по коленям, отец встал, — сейчас мы займёмся новым уроком!

Лука тяжело вздохнул — он заранее знал, чем закончится тирада отца! Новым уроком! И удивился бы, случись по-другому! Но он любил своего отца, сильного и мудрого, у которого на любой вопрос был такой ответ, который не мог не коснуться юношеской души, а иногда мог и развеселить. Он часто хотел признаться ему в этой любви, но стеснялся выдать свои чувства…

Отец и сын подошли к столу. На нём были разложены всевозможные «хирургические инструменты», как называл их отец. Одним из них, тонким ланцетом, лет пять назад Лука умудрился распороть себе ладонь и потом долго ревел. А мать, напугавшись, ещё дольше успокаивала его. С тех пор ему не давали подходить к столу, теперь же отец сам подвёл его к своему алтарю. Лука послушно встал рядом с отцом.

— Сегодня я расскажу тебе об этих удивительных инструментах, — сказал тот. — И о том, какую пользу они могут принести человеку!

Лука поморщился — от внимания отца не скрылась его гримаса.

— Не веришь?

Мальчик задумался. Инструменты так и кололи глаза.

— Не знаю.

— А я тебе расскажу. Вот это, — отец взял первый инструмент, — хорошо тебе известный ланцет — пять лет назад ты им располосовал себе ладошку и потом долго кричал. А твоя мать напугалась ещё больше тебя. Помнишь?

Лука печально вздохнул:

— Помню.

Скверная была история! Отец мог бы и не спрашивать!

— Отлично. Вот это, — врач взял два новых инструмента, похожих на две лопаточки — вытянутую и круглую — обе на длинных ножках, — зонды, ими открывают рану, чтобы узнать, какой урон нанесён человеку, как глубока рана, или же — вытащить наконечник стрелы. А вытаскивают этот наконечник или серебряной петлёй, — он поменял инструмент, — или же пинцетом. — Отец взял в пальцы другой инструмент и пощёлкал его тонкими ножками друг о друга. А вот иглы — ими зашивают раны. В их ушко продевают шёлковую нить и стягивают рассечённые края плоти.

Мальчик поёжился.

— Няня говорила, что тебе ещё рано узнавать такие вещи, но я решил — самое время. Раньше узнаешь — раньше поймёшь. Тот доедет быстрее, кто встанет на заре, оставив иных дрыхнуть в поле у развалин костра, и первым двинется в путь! Понял?

— Ага, — отозвался Лука.

— А вот прижигатели. — Отец поднял два новых инструмента. — Они бывают разные — мало ли какую рану больного придётся прижечь врачу!

— Но зачем прижигать рану? — спросил Лука.

— Если рану не обработать, она загноится. Помнишь, наш садовник поранил палец, а я был в отъезде? Что было дальше с его пальцем?

— Ты его отрезал.

— Правильно, его палец распух, и когда я вернулся, мне ничего не оставалось, как только отрезать его. Ничего, наш садовник до сих пор хорошо справляется со своей работой и без одного пальца! — Отец стал очень серьезным. — А теперь представь, во время боя стрела ударила воина в плечо. Она вошла глубоко, и он, мучаясь болью, попытался вырвать её прямо на поле сражения, но сломал. И наконечник остался там, внутри, в его теле. Пройдут сутки, и рана воспалится, воин начнёт страдать. Ещё двое суток, и зловонным гноем станет истекать такая рана, воин станет гнить живым… Отчего ты морщишься, малыш?

— Противно, отец, — поежился Лука.

— Возможно, но только поначалу. — Отец поднял голову и мечтательно поглядел в окно, за которым зрели тяжёлые рыжие апельсины. — Однажды эти инструменты станут продолжением твоей руки, твоих пальцев — и тогда они уже не будут противны тебе. Ведь именно этими инструментами ты станешь творить чудеса! Излечивать болезни, спасать от неминуемой смерти! Чья-то жизнь, многие жизни окажутся в твоих руках! — Он взглянул на сына. — И даже не думай, что случится иначе — всё будет именно так! Но вернёмся к нашему воину. Через несколько дней воспаление охватит все его тело, воин будет мучиться жаром, а потом… а потом, сынок, он умрёт.