— Фигня, — отмахнулся Майцев. — Так даже интереснее. А то наши спекуляции выглядят как сбор кукурузы на ферме Сэма: запрягай трактор, да езжай отсюда и до обеда. А после обеда — обратно. Вот и вся интрига. Скучно. Нет драйва, нет жизни!
Наверное, это очень важно — получать от работы какое-то удовольствие. Но для всех людей оно разное. Один, выточив на станке шестьдесят патрубков без брака, будет доволен, что не напортачил, его сменщик, сделав семьдесят, будет расстраиваться, что не изобрел способа сделать восемьдесят, а человек за соседним станком, изготовив всего лишь пятьдесят, скажет, что план выполнен, зарплата отработана и ему пора домой к жене. А всякие премии и подвиги ему не нужны, рыбалка дороже.
Захару нужны были приключения, полет мысли, нечеловеческое напряжение и как апофеоз — подвиг и заслуженный восторг окружающих. Мне же вполне было достаточно, если все развивалось в строгом соответствии с планом — не выше и не ниже. Если выходило так, значит, я все подготовил верно и расчет мой оправдан. И ни к чему мне похвалы посторонних — достаточно своей собственной гордости за хорошо сделанное дело.
— Нам же ничего не нужно менять? — уточнил Майцев.
— Сейчас — нет, — подтвердил я. — Но если еще будет что-то подобное… В общем, аккуратнее нужно быть.
— Так мы и будем! — подняв стакан над головой, пообещал Майцев. — В следующий раз — непременно будем!
Дальнейшие события были вполне в рамках ожиданий и ничего нового не принесли. К концу торгового дня мы последовательно закрывали свои позиции на закрывающихся биржах и переносили активность на только открывающиеся площадки — вслед за солнцем, последовательно освещающим бока планеты. Закрыв тортовые позиции в Токио и Сиднее, мы как раз успели к открытию Лондонской, и Мадридской и Парижской бирж, где на весь доступный капитал влезли опять в короткие продажи. Завершив торги в Гонконге и Бомбее, мы даже немного передохнули, потому что до открытия американских бирж у нас оставалось еще три часа. Я даже успел немного поспать, а возбужденный Захар за это время прилично нагрузился бурбоном, хотя соображал по-прежнему быстро.
Американские финансисты, видя, что происходит во всем мире, тоже не сомневались ни секунды: избавляться от бумаг они начали в первую же секунду торгов. Сбрасывали такие крупные пакеты, что у меня едва не шевелились волосы — из рук в руки переходили состояния размером с приличный бюджет не последней африканской страны. И все это делалось в мгновение. Без лишних сожалений и терзаний. «Лошадь сдохла, и дальше не повезет». Здесь не было места излишним сантиментам.
Финансовая война вообще странное явление. В ней нет никакого героизма, в ней нет места ярости, храбрости и отваге. А потери у сражающихся часто таковы, что лучше бы тысячу раз убили. И многие действительно убивают себя сами — потом, когда приходит понимание, что они смогли проиграть. Потому что после реальной войны еще можно что-то построить и надеяться на хорошее, а после поражения в финансовой войне проигравшему уготована роль вечного раба.
Казалось бы, что тут такого, если какой-то там рынок просел на двадцать процентов? Делов-то! Обыкновенному обывателю от этого ни прибыли, ни убытков. Но нет, нынешняя экономическая модель такова, что отсидеться спокойно не может никто.
Цепочка проста. Есть Большой Производственный Концерн. Его акции находятся в свободном обращении на рынке ценных бумаг. Цена на них кажется людям привлекательной, и они покупают акции этого БПК. Однако самому Концерну часто бывает недосуг ждать, когда его счета пополнятся прибылью от торговых операций по продаже шоколада или аспирина. Он хочет купить конкурента, он желает построить новый цех или фабрику и т. д. — у работающего предприятия всегда есть необходимость в оборотных средствах. А где их взять? Можно, конечно, тупо просидеть полгода, ожидая скопления на счетах приличных капиталов, но за это время многое может произойти — конкурента купит кто-то другой, сам БПК может поглотить какой-нибудь более расторопный Самый Большой Производственный Концерн и так далее. Где взять деньги? Там, где их много — в банке. Но банку требуется обеспечение! А что возьмет банк в обеспечение? Правильно, акции БПК. С приличной премией к рынку — то есть дешевле их рыночной стоимости. И под залог акций на 100 миллионов, наш концерн получает 80 миллионов живых денег. Но вот происходит «черный понедельник»! И что делает банк? Банк не желает нести конъюнктурные риски вместе со своим клиентом — банк не страховая компания. Банку подавай деньги с процентами! А обеспечение кредита стремительно дешевеет. И вот получается, что в обеспечение ссуды в 80 миллионов на депозите у банка есть акции стоимостью всего лишь в 75. Ни один банк в здравом уме такой ситуации не допустит. Поэтому банк требует выкупа БПК своих акций — естественно, по старой рыночной цене. А где наш БПК возьмет деньги? Они ведь у него в проектах, материалах, акциях других компаний — в общем, не на счетах.
Наш БПК несется на биржу, чтобы продать столько своих акций, сколько нужно для покрытия образовавшейся разницы по кредиту. Но дело в том, что на бирже и без того все только продается. И ничего не покупается! И значит, свои акции он продаст еще дешевле, чем мог продать банк час назад, когда озвучил свое требование по возврату кредита от БПК. Но и те акции, что у банка, подешевели еще. И получается замкнутый круг: мы продаем, чтобы компенсировать разницу между прежней стоимостью актива и текущей, но с каждой нашей продажей наш актив дешевеет еще сильнее, требуя еще раз провести эту компенсацию!
В конечном итоге наш БПК останавливает все текущие платежи, отменяет оплату за материалы и электроэнергию, выдачу зарплат и премий, замораживает авансы покупателей — все ради того, чтобы расплатиться с банком, потому что «нужно поддерживать репутацию хорошего заемщика», потому что с банками лучше не судиться, потому что так принято.
И вот уже несколько фабрик сидят без материалов, без рабочих, без оборотных средств, а их директора и владельцы снуют между банками и кабинетами чиновников, выпрашивая новые кредиты под залог уже никому не нужной бумаги.
И так происходит повсеместно, если государство не додумается нарисовать новые деньги. Но и эти деньги пойдут не в реальный сектор — там им делать нечего, потому что кредиты, выданные этими деньгами, сразу вернутся в банки в оплату долгов предприятий-производственников. И банки понесут их на биржу, начиная опять игру — «кто последний купит игрушечного медведя».
Об этой игре мне рассказал Захар. Иногда на рынках наступает затишье — флэт, когда котировки вяло болтаются долгое время на одном месте, не давая сигналов ни на покупку, ни на продажу, и тогда пытливые умы трейдеров ищут, чем бы себя занять. Кто-то приволакивает из дома старого плюшевого мишку и продает соседу за доллар, тот другому за два и начинается игра. Расплачиваются настоящими деньгами. Медведь переходит из рук в руки, цена на него растет постоянно. Вот он стоит сто долларов, вот триста, а вот пятьсот. Очень многие успели погреть на нем руки, а многие и не по одному разу, но наступает момент, когда люди начинают понимать, что старая игрушка никак не может стоить тысячу долларов, и покупатели кончаются. Последний, заплативший больше всех, назначается главным терпилой, ведь интуиция ничего ему не подсказала и не уберегла от неоправданной глупости.
Торговля акциями и есть эта игра в медведя. Только обретшая масштабы поистине циклопические. На доходах от нее живут целые страны вроде Англии. Хотя первопроходцами в этой сфере были французы.
Но мало самого медведя, — ведь покупателей много, а медведей поменьше, поэтому люди придумают производные от самого медведя — права на покупку или продажу этой игрушки в какое-то определенное время. Потом это право застрахуют, а владельца медведя прокредитуют на его стоимость, и сам кредит, да и страховку тоже — непременно вынесут на рынок, сделав его правом требования права на покупку медведя. И вот уже вокруг медведя, текущая стоимость которого триста долларов, образуется бумажный ком прав, требований прав, страховок и прочих производных, ценой в десятки тысяч долларов. Все чем-то торгуют, но ни у кого нет медведя.
Все это еще только нарождается, потому что такие операции требуют соответствующего машинного обеспечения — компьютеры и программы, высчитывающие эффективность вложений, интернета, позволяющего мгновенно перемещать капиталы из одной точки планеты в другую, соответствующее законодательство, позволяющего такие операции производить и получать от них колоссальную прибыль, совершенно несравнимую с теми крохами, что дает реальное хозяйство вроде карьеров, мясокомбинатов и прочих конфетных фабрик.
Но если ничего подобного еще нет, то…
Глядя на прекрасные черные свечи, усеявшие графики бумаг практически всех эмитентов, я спросил Захара:
— Мы сможем открыть банк?
Захар едва не поперхнулся своим виски:
— Гм… банк? А зачем нам банк?
— Хороший банк, Зак, это пропуск в мир больших денег. Если хочешь, чтобы с тобой считались — тебе нужен банк. Не большой автозавод, не нефтяные пласты, не полеты в космос, не какой-нибудь хэдж-фонд. Только банк. Пока у тебя нет банка, ты тот, кого доят, когда у тебя появляется банк, ты становишься тем, кто доит. Да и растущий объем наших операций не дает мне покоя. Это, конечно, хорошо, что нас пока не вычислили. Но такой момент наступит обязательно. И если к тому времени мы не будем «слишком большими, чтобы рухнуть», нас сожрут с потрохами. А имея банк, мы сможем какое-то время поторговаться, и если и уступить, то не очень много. Опять же, это солидно расширит наши возможности.
