— Будем надеяться на лучшее, — я дружески толкнул скукоженного Рыжова в плечо. — Соберись, Фёдор, тебе в тюрьму точно нельзя, тебе мать лечить надо, и пацана поднимать. Оксане одной тяжело будет.

— Да знаю я, — вскинулся парень. — Ты думаешь, не знаю? Исправить-то ничего нельзя. Я как в тумане был, не соображал, что делаю. Или соображал, но всё равно делал. Вот и получаю теперь, что заслуживаю!

Рыжов стукнул кулаком по деревянному столу вышки и замолчал, тяжело дыша.

— Если меня посадят, это же позор на всю семью… Оксанку отчислят, Ваньку затравят…

— Оксана-то здесь при чём? — удивился я.

— Брат-сиделец, думаешь, с таким пятном в биографии в институтах оставляют?

— Дык времена сейчас другие. Разговоры, понятное дело, будут, и за спиной, и в глаза, но Оксана — девушка сильная, сдюжит. Да и выбор невелик: или доучиться и получить хорошую профессию, или в уборщицы. Не дрейфь, Фёдор, прорвёмся! А вот и наш герой! — не давая Рыжову ответить, с улыбкой оповестил я, глядя на выгоревший вихор, мелькнувший на ступенях. — Поднимайся давай. Мы тебя заждались.

Ванька шмыгнул носом и продолжил свой путь на голгофу, то бишь на спасательную вышку. Фёдор развернулся лицом к брату с суровым лицом, держа в открытой ладони отцовский ножик.

Младший Рыжов глянул на меня, презрительно оттопырив нижнюю губу, всем своим видом показывая, что он думает о предателе. Я едва сдерживался, чтобы не заржать, если честно. Уж больно сцена напоминала картину какого-то художника «Опять двойка»: осуждающие мы вокруг стула и «двоечник» Иван, осознающий свою вину, но уверенный в своей правоте.

— Ну? — сурово спросил старший Рыжов у несостоявшегося героя-мстителя-за-честь-брата.

— Я больше не буду, — покаянно промычал Иван, не поднимая глаз.

— Не будешь? — прошипел Фёдор. — Ах, не будешь? — ножик скрылся в кармане, а рассерженный парень принялся расстёгивать ремень на штанах.

— Федь, ты чего? Мы ж на пляже! — я просто офонарел от происходящего.

— Ничего, — вытягивая ремень из петелек, складывая его пополам, процедил Рыжов. — В следующий раз неповадно будет. Пробежит через весь город, начнёт думать, что делает. Причём думать не жопой, а головой! Тебе мозги для чего даны? Чтобы думать или чтобы сопли жевать? — рявкнул Фёдор.

— Федь… Прости-и-и… — на Ваньку жалко было смотреть: огромные глаза, налитые слезами, бледное лицо, закушенная нижняя губа. Честно говоря, я не мог понять, осознал или нет пацан, какую глупость едва не совершил.

Любая детская шалость, глупость почти всегда начинается с игры, потому что никто и никогда не объясняет детям, что смерть — это не шутки. Отчего-то мы старательно скрываем факт человеческой смертности, уверяем, что родственники уехали или ушли в лучший мир, оставляя в детское сознание факт иллюзии жизни. И детское бесстрашие ведёт к экспериментам, которые порой оборачиваются страшными последствиями.

Игрушечные ножи, пистолеты, автоматы не воспринимаются орудием убийства, наверное, поэтому и настоящий маленький ножик показался Ваньке вполне себе хорошим способом противостоять взрослому парню, эдаким угрожающим подспорьем, уравнивающим шансы в драке. Уверен, ему и в голову не пришло, что любая драка с орудием всегда приводит к убийству.

Но кто думает о таком в детском возрасте? Любое действие всего лишь игра. А взрослые не объясняют, считая, что и так всё должно быть понятно, пока не становится слишком поздно. Мальчишка берёт отцовский нож или ружьё, или пистолет и выносит во двор похвастаться сверстникам, наказать обидчиков. Убивать он не хочет, только напугать, но ружьё из первого акта всегда выстреливает в последнем.

Все эти мысли промелькнули в моей голове, пока Рыжов старший, из последних сил сдерживая гнев, сжимал в кулаке угрожающе покачивающийся ремень и отчитывал младшего брата. Видно было, каких усилий стоит Фёдору прямо здесь и сейчас не сорваться и не отлупить сглупившего Ваньку на глазах у всех.

Пацанёнок же, преданно глядя на старшего, крепко сжимал в руках две бутылки, и покаянно молчал, всем своим видом выражая глубокое раскаянье. И очень хотелось верить в то, что вместе с раскаяньем в детской голове рождалось осознание. Но это неточно.

Я прекрасно помнил себя, когда отец или мама ругали меня, с моей точки зрения, несправедливо. Стоишь себе такой, о своём думаешь, главное, сильно в собственные мысли не углубляться, чтобы не спалиться перед родителями, иначе разговор по душам может затянуться.

В разговор братьев, точнее, в монолог Фёдора, я не встревал, старался не отсвечивать, чтобы ещё больше не смущать малого.

Ванька сначала пытался объясниться, но чем больше распалялся старший брат, тем печальнее и молчаливей становился младший.

— Погоди, я ещё Оксане скажу! — Фёдор потряс ремнём, и мальчишка не выдержал:

— Федя, не на-а-адо! — всхлипнул несчастный.

— Думать надо было головой, а не задницей! — рявкнул Рыжов-старший. — Извиняйся перед Алексеем и домой. Ты у меня до конца лета из дома больше не выйдешь, понял?

— Понял, — обречённо кивнул Иван, поднимая на меня зарёванное лицо. — Из-з-вините, я не хотел…

— Принято, — кивнул я и протянул Ване ладонь. — Мир?

Рыжов-младший сначала покосился на брата и только после этого, осторожно поставив на деревянный настил бутылки и обтерев ладошку о шорты, робко подал свою руку.

Я осторожно, но крепко пожал детские пальцы, улыбнулся и подмигнул пацану, разрушая воспитательный момент. Ванька широко распахнул от удивления глаза и несмело улыбнулся в ответ.

— Алексей, извини меня за брата, — разворачиваясь ко мне, отчеканил Фёдор. — Такого больше не повторится. Будем… признательны, если ты не дашь истории ход. Но я пойму.

— Фёдор, идите уже домой, а? — я закатил глаза, показывая своё отношение к его глупостям. — Иван, надеюсь, ты, правда, понял, насколько глупо иди драться с оружием, не имея опыта. Лучше запишись на борьбу, там научат применять свою силу на пользу, ну и защищать близких, самом собой. Да вот хотя бы в секцию греко-римской борьбы запишись. Будешь как твой тёзка, Иван Поддубный, сильным и смелым, справедливым.

У Ваньки загорелись глаза, но он промолчал. Ну и ладно, главное, что семена, кажется, упали в подготовленную почву, а уж мелкий своего не упустит, уговорит брата отвести его на борьбу.

— Спасибо, — Рыжов протянул мне руку, мы обменялись рукопожатиями, и ребята двинули на выход. — Шевели ластами, — прикрикнул на младшего старший. — А, это тебе, — кивнул на бутылки с водой Рыжов.

— Спасибо.

— Увидимся. И это… Поосторожней со своим начальником, — кинул на прощанье Фёдор и почти кубарем скатился с лестницы, я даже не успел удивиться.

— Фёдор! — свесившись с перил, крикнул я. — Ты о чём?

Но Рыжов, не оглядываясь, махнул рукой, ухватил брата за плечо и потащил с пляжа, оставив меня в недоумение. Догнать я его не мог, иначе на вышке никого не останется, а кричать на весь пляж «вернись, я всё прощу» ну такая себе идея. Интересно, что он имел в виду? Неужто Сидор Кузьмич и перед Фёдором засветился в своём истинном образе — в роли сотрудника органов Комитета государственной безопасности. Если да, то за каким чёртом? Что ему нужно от Рыжова?

— Ну, чего тут у тебя? Тишина? О, водичка! — Женькина трескотня вырвала меня из размышлений. — Кто принёс? Фу, тёплая, — скривился напарник, сбивая о перила железную крышку и присасываясь к горлышку. — Фу-у-х, ну и жара! К вечеру сдохнем! Пирожки будешь? — Друг протянул мне пакет. — С мясом не стал брать, капуста и сладкие.

— Спасибо, — машинально поблагодарил я, вытаскивая пирожок позажаристей и впиваясь в него зубами. Желудок благодарно заурчал. — Тётя Дуся в себя пришла?

— Фух, — отрываясь от бутылки, выдохнул Жека, утираясь рукой. — А? А-а-а, да не знаю, наверное, не спрашивал. Чё за пацан у тебя тут был? Про Кузьмича не слыхать? — Женька строчил вопросы и ответы как из пулемёта.

— Приятель с братом в гости заходили. Про Кузьмича не слыхать. Сам ничего по пляжу не собрал?

— Неа, — Женька покачал головой. — Никто ничего не знает, не слышал, не видел. Так, мусолят слухи, перевирают почём зря. Ты прикинь, оказывается, мы с тобой труп вытащили. Во я удивился, когда услышал! — напарник покачал головой. — Вот у людей фантазия, и откуда такое берут, прям не знаю. Прям сплошные свидетели, а как до дела, так никто и ничего, — Женька плюхнулся на свой стул. — Фу-у-ух! До вечера отсюда больше не слезу. И тебе не советую. На улице просто Сахара какая-то, а не Кубань! — пожаловался друг. — Что тут у нас, тихо?

— Тихо, — я кивнул, оторвался от второго пирожка, отхлебнул воды и зажмурился от удовольствия.

Как-то сразу ушли за горизонт мысли и о пропавшем Сидоре Кузьмиче, и проблемы семейства Рыжовых, и мои собственные странности в жизни. Еда — великая сила, а вкусные пирожки — абсолютное оружие по уничтожению времени: куснул один, когда очнулся, полкастрюльки выпечки съедено, и час жизни куда-то делся под литр молока.

— Я тут к коту заходил, интересовался, что как, всё думаю, говорить мне ментам про лодку или подождать.

— К кому заходил? — я чуть не подавился, представив, как Жека советуется с котом насчёт показаний.