Карабины мы с бароном подняли одновременно. Я прицелился в подсвинка, чесавшего спину об обломанный сук одного из деревьев. Барон выстрелил первым, я почти без промедления нажал на спуск. Жертвой Маннергейма стала молодая свинка. И моя пуля прилетела, куда надо.

В первое мгновение после наших выстрелов на тайгу обрушилась звенящая тишина. И почти сразу звери с треском бросились вверх по косогору, унося ноги поглубже в дубняк. Следом за ними с возмущенным стрекотом снялись с места и сороки.

Когда мы подошли к нашим лежащим жертвам, оба зверя были уже мертвы. Только поблескивали остекленевшие глаза, пялящиеся в голубое небо.

— Ваши благородия, надо бы поспешить с потрошением, а то застынут туши, будет не повернуть их, — Скоробут торопился дать дельный — совет.

Впятером мы принялись за дело. Желудки нашей добычи были набиты полупереваренными желудями и свежими ветвями каких-то кустарников. На запах свежей крови тут же налетела масса мух, так что пришлось отплевываться от лезущих в глаза и рот наглых насекомых. Сообразительный Кузьма вооружился веткой и принялся разгонять эти мушиные орды.

Как ни старались, а в крови мы все же изрядно выгвоздались. Сняли с добычи шкуры и в них завернули лучшие куски — мякоть, окорока и печень. Остальное пришлось оставить. Даже впятером нам это было не унести.

В лагере бойцы встретили неожиданный приварок к надоевшей сухомятке с энтузиазмом. Часть мяса пошла в варившуюся кашу, а печень и часть мякоти запекли кусками на прутьях над углями. Если бы не война, могло создаться полное впечатление выехавшего на корпоративный пикник крепко спаянного мужского коллектива.

А потом пришлось собирать мозги в кучу и писать в кратких, но емких выражениях историю с вскрывшимся предательством Вержбицкого, его «смерти» и последующего исчезновения. (Я бы исписал тетрадь мелким почерком, но почтовый голубь такое послание просто не поднимет в воздух, так что пришлось изощряться в крат-кости и убористости.)

Последний голубь взмывает в воздух, я провожаю его взглядом. Но что это? Наперерез нашему посланцу из-за дальних деревьев устремляется тэнгу.

Черт, неужели японцы так близко от нашего тайного убежища? Это первая плохая новость. И вторая… Тэнгу настигает нашего голубя. Птица мечется, пытаясь избежать поимки.

Вскидываю карабин — была не была: не знаю, что хуже, перехват нашего послания командованию или обнаружения себя противником? Задерживаю дыхание, жму на спуск, передергиваю затвор, целюсь, стреляю.

Тэнгу не успевает дотянуться до моего голубка, кубарем валится с небес в сторону нашей многогрешной земли. Кажется, от него во время попадания даже перья в разные стороны полетели, но думаю, это иллюзия — разглядеть такие мелкие подробности на таком расстоянии без хорошей оптики невозможно. Голубь благополучно скрылся из глаз, но и тэнгу сумел выправиться над самыми деревьями и превратить падение в хромающий и кособокий, но все же горизонтальный полет.

— Отряд! Тревога! В ружье! — командую я.

Я сам только что раскрыл противнику наше местоположение, так что теперь надо удирать, путая следы, если хотим уцелеть.

Интерлюдия 1

Иттохэй (рядовой первого разряда) 14-го полка армии микадо Масаро Морита стоял на посту у провиантского склада, когда со стороны леса показался странный человек. Незнакомец был гол и грязен, явный гайдзин — сквозь грязь у неизвестного проступала белоснежная кожа. С первого взгляда Морита решил было, что человек — в крови, но это закатное солнце так прихотливо окрасило его тело своими лучами. Часовой действовал строго по уставу. Сорвал с плеча «арисаку» с примкнутым штыком и рявкнул срывающимся от страха голосом:

— Tai tte, dare ga rai tei ru to! [Стой, кто идет! (яп.)]

Штык смотрел точно в направлении приближающегося голого гайдзина. И дрожал мелкой дрожью. Гайдзин с каждым шагом был ближе.

— Tai tte, shi ha utsu deshou!!! [Стой, стрелять буду!!! (яп.)]

Морита передернул затвор, досылая патрон в ствол. Гайдзин был уже в шаге от часового — штык уперся в его грязную голую грудь.

— Chouhou bu no Ishikawa taisa ga hitsuyou desu [Мне нужен полковник Исикава из разведки (яп.). // — Домой (англ.). ], — гайдзин тщательно выговаривал японские слова, явно некогда крепко им заученные наизусть.

Морита чуть отодвинул штык от груди незнакомца, поднес к губам висевший на шее свисток и резко дунул три раза.

Спустя несколько часов у штабной палатки в расположении 14-го полка японской императорской армии остановились двое всадников: полковник генерального штаба Исикава и британский военный агент при японской армии майор Флетчер. Они спешились, оставили коней у коновязи и вошли в палатку.

Зрелище им предстало фантасмагорическое. Отмытый от грязи гайдзин, завернутый в одеяло на манер римского патриция, с аппетитом поглощал содержимое армейского котелка, которым его любезно угощал один из старших офицеров полка.

— Здравствуйте, Станислав-сан, — на чистом русском языке приветствовал гайдзина Исикава. — Рад видеть вас живым и здоровым.

Вержбицкий, а это был он, поднялся навстречу японцу и англичанину.

— Я тоже рад быть живым и здоровым. Если бы не ваша волшебная пилюля, подселившая ко мне в критический момент демона-оборотня, я бы сейчас болтался на каком-нибудь суку, вздернутый лично штабс-ротмистром Гордеевым.

— Ну и что вы скажете об этом русском офицере? — поинтересовался Флетчер.

— Это очень опасный человек, господа. Последнее время он проявил себя как дерзкий диверсант, полный необычных, но действенных придумок. Я писал в донесениях о «тачанках», маскировочных накидках и других его идеях. Они оказались действенными — разгром 17-го полка осуществлен отрядом Гордеева, который насчитывает чуть более полусотни человек.

Флэтчер и Исикава встревоженно переглянулись.

— Это, действительно, опасный человек. Он всегда был таким?

— Нет. Очень изменился после ранения несколько месяцев назад.

Глава 4

Бегство от противника — почти всегда слабая позиция, признак проигранного сражения, особенно когда солдат охватила паника.

А вот убегать с целью сманеврировать и нанести новый удар в неожиданном месте — совсем другое дело.

Помнится, в училище пичкали всякими байками из жизни великих полководцев. Про Нельсона одноглазого рассказывали, что, когда ему доложили, мол, на горизонте превосходящие силы противника, он приставил подзорную трубу к выбитому глазу и заявил, что ни видит никакого превосходства.

Но к нашей ситуации больше подходит история про Александра Васильевича, свет Суворова. В одном из боев противник был силен и крепко вдарил по суворовским богатырям. Те не выдержали и давай отрицательно наступать в сторону собственных тылов. А Суворов вместе со своими солдатушками бежит да прикрикивает: «Веселей, братцы, веселей! Заманивай!» Солдаты понять ничего не могут, что же их командир творит. А Суворов, знай себе: «Заманивай!» Добежал до какого-то одному ему ведомого рубежа. Когда решил, что преследующий их враг несколько выдохся бежать за ними взапуски, развернулся, махнул шпагой: «В атаку, орлы! Бей басурмана!» И побежал со своей шпагой на врага. Богатыри переглянулись, почесали репы — непорядок, командир один в атаку пошел. Развернулись и вдарили штыками.

Я вот не раз думал, а может, Александр Васильевич и сам из наших будет? В смысле из попаданцев?

Сами посудите, показуху армейскую терпеть не мог, к солдатам по-человечески относился, не то что большинство офицеров в его время: чуть что — кулаком в морду или под розги за малейшую провинность.

Кашу из солдатского котла ел, сам со своими чудо-богатырями и в марш-броски, и в бой бок о бок ходил. На авось не полагался, а занимался тактическим тренингом.

Мы бежим или, правильнее сказать, тактически перемещаемся, чтобы оставить преследующего нас врага позади и снова вырваться на оперативный простор японских тылов.

Ну как бежим? С конями и тачанками по предгорьям, заросшим густым лесом, не сильно побегаешь. Но стараемся выжимать максимум и поддерживать хороший темп.

Преследователю тоже не позавидуешь.

За нами гонятся два пехотных батальона из 5-й бригады Ямагучи. Навскидку человек пятьсот, может, больше.

Лобовой дневной бой с превосходящими силами в условиях ограниченного маневра для нашего мобильного отряда нам не выиграть, даже при наличии пулеметов, боезапас которых уже изрядно поредел, а пополнять его негде — японские патроны для наших «максимов» не годятся.

Поэтому вредим по-мелкому — оставляем ловушки: волчьи ямы на тропах, несколько растяжек с гранатами, запас которых тоже недостаточен. Нескольких лучших стрелков я отрядил в отрядные «кукушки» — забирается такой снайпер в своей «лохматке» на дерево и садит по противнику, который не ожидал боевых действий на разных плоскостях.

Спасибо за идею Маннергейму — глядя на тролля, вспомнил о придумке его аналога из нашего мира времен Зимней войны. В моем мире она сработала против Красной армии, а здесь — на пользу России.

И пусть сами финны говорили, что, мол, это все сказки, не было никаких «кукушек», причем в товарных количествах, я предпочитал верить рассказам фронтовиков.

Времени на отдых почти не остается — мы петляем и тратим время на устройство ловушек, а противник преследует нас более-менее по прямой. Зато мы движемся и днем, и ночью, а японцы по ночам не воюют.