Глава 2

Хранитель лабиринта

Когда я хочу работать, мне все мешают. Но когда я сажусь работать, а мне никто не мешает, я немедленно все бросаю и бегу узнавать, почему мне никто не мешает, и искать тех, кто будет мне мешать.

Рина

— Тут муха летает. В холоде таком! — пожаловалась Лара.

— Она живая? — спросила Фреда.

— Не знаю. Наверно.

Лара даже не поняла тупости вопроса. Ее можно было спрашивать о чем угодно, например какого цвета зеленые огурцы, и она всегда серьезно отвечала.

— Так еще страшнее, если неживая муха летает, — влезла Рина.

Фреда засмеялась. Мерин Бинт чего-то испугался, шарахнулся и едва не размазал Кузепыча по стене.

— Якорный пень! Кто бросил здесь эту синюю тряпку? — завопил Кузепыч.

— Это не синяя тряпка! Это моя голубая кофта! — вознегодовала Алиса.

— Во! Кофта! — Кузепыч назидательно поднял палец. — Раз я не понимаю — с мерина чего взять? Это ж лошадь! Она что непонятное видит и психует!

— Но вы же кофты, надеюсь, не боитесь? — мстительно щурясь, спросила Алиса.

— Откуда ты знаешь, что не боюсь? Чего ты повод под ноги бросила? Не терпится новый покупать? У тебя кто папа — арабский шейх?

Алиса еще в школе выяснила, что, когда называешь папину работу, люди удивленно замолкают. И это не было ложью. Древнегреческие босоногие горшечники, изготавливающие свои вазы весело и на глаз, многому могли бы научиться у ее папы в плане строгого соблюдения технологий, но почему-то не они подделывали папины вазы, а он их. Кроме того, ее спокойный, внешне не приспособленный к жизни папа умел удачно продавать вазы в Интернете.

Кузепыч удивляться не стал, хотя слышал об этом впервые. К информации отнесся по-деловому.

— Что ж ты раньше молчала? Пусть сделает мне двадцать горшков по полтора литра и одну здоровенную чашу, я потом скажу насколько. А мы ему за это лопату выдадим и позволим накопать у нас в овраге сколько угодны отличной глины, — с энтузиазмом пообещал он.

Овраг был за территорией ШНыра, у ручья. Считалось, что глина там хорошая, хотя папе в этом плане угодить было вообще невозможно. Он выписывал ее чуть ли не из Египта и долго еще с чем-то смешивал, разбивая комки миксером. Алиса понадеялась, что папа ее не убьет. Хотя он мирный. Максимум пожалуется маме, а та выведет на принтере правила пользования папами и развесит повсюду, куда сможет дотянуться.

— А если бы мой папа был пулеметчик? Вы бы его тоже запрягли? — поинтересовалась она.

— А то как же! Послали бы на съезд ведьмарей. Нет такой профессии, какая не сгодилась бы в ШНыре! — обнадежил ее Кузепыч и удалился крабьей походкой, по дороге подбирая валявшиеся в проходе веревочки и пряча их в карман. С каждой веревочкой настроение у него улучшалось.

Когда Алиса убрала кофту, Бинт перестал пугаться и позволил вывести себя из пегасни.

— Дебил! Чтобы тебя на консервы забрали! — напутствовала его Алиса.

— Спокуха, чудо былиин! Слезами деду не поможешь, — подмигнув, сказал Ул.

Алиса громко фыркнула, да так, что ей отозвались сразу три пега и одна Фреда. Это было так неожиданно, что многие расхохотались.

— Прикольно, — сказал Сашка.

Алису бросило в краску. Как многие обидчивые люди, она плохо отличала, когда смеются над ней, а когда над смешной ситуацией, в которую она вовлечена.

— Ах так! Ну и прекрасно! Всем весело, и это замечательно. Замечательно, когда всем весело! — сказала она стершимся от негодования голосом.

Улыбки тех, кто окружал Алису, разом выцвели. Алиса была мастером истерик всех видов — тихих и громких. Ну с громкими понятно, а суть тихой истерики состояла в том, что она говорила спокойным ровным голосом и говорила будто бы правильные вещи, но почему-то через тридцать секунд всем хотелось разорвать ее в клочья.

— Я, пожалуй, пойду вынесу мусор, — Сашка наклонился, чтобы взять ведро, но в его ручку уже вцепился Кирюша.

— Нет, я вынесу! Я! — крикнул он.

Ул, почесывая нос, наблюдал, как два юных шныра с сопением выдирают друг у друга ведро.

— Чистоплотность — это, чудо былиин, великая вещь! Самыми богатыми людьми через шестьдесят лет будут те, кому принадлежат помойки. Куча ресурсов. Радуйся — не хочу, — сказал он одобрительно.

— Придурки! — сказала Алиса.

Ей стало так себя жалко, что ее чуть не стошнило. Она швырнула лопату и, на бегу наматывая на шею шарф, выскочила из пегасни.

— Пошла травиться фосфорными спичками, — сказала Фреда.

— Обиды в тактически верный момент обидами не считаются. Ей конюшню неохота убирать. Вот увидишь: к ужину всех великодушно простит, — отозвался Кирюша. Во всем, что касалось психологических форм отлынивания, он был исключительный спец.

В отвратительном настроении Алиса шла в корпус, как вдруг ей пришло в голову, что в корпусе она обязательно натолкнется на Суповну. А для Суповны любой незанятый шныр шатается без дела, и его надо немедленно припрячь.

Не доходя до корпуса, Алиса резко развернулась и отправилась в Зеленый Лабиринт. Лабиринт был одним из двух мест, которые она любила. Второе — Копытовский морг, он же паталого-анатомическое отделение при местной больнице. У морга была интересная система вентиляции — две блестящие жестяные трубы, а над ними круглые вертушечки, похожие на высверленный земной шар, сложенный из многих лопастей. Когда ветер дул, вертушка вращалась и во все стороны разбрызгивалось солнце.

В Зеленый Лабиринт Алиса далеко не забредала, ей хватало окраин, откуда еще видна была четкая линия снега, разграничивающая зиму и лето. Тут она сворачивалась, как кошка, подтягивала к груди колени и лежала на боку, ни о чем не думая. Просто лежала, вдыхая запах самшита и сдувая с носа мелких мошек.

Вот и сегодня, попетляв в лабиринте, Алиса отыскала уютный закуток, легла на теплую землю и, подложив под голову кофту, стала мысленно составлять список сволочей, которые ее окружают. Добавляя в него кого-нибудь новенького, она всякий раз испытывала особое удовольствие. Чем больше вокруг негодяев, тем больше поводов для страданий. Чем больше поводов для страданий, тем ты несчастнее. Чем ты несчастнее, тем больше в этом виноватых, опять же идиотов и негодяев. А дальше по кругу. См. пункт 1.

В груди Алисы стучало малосильное «Оставьте все меня в покое!», парализующее всю волю, интересы и желания, кроме одного — забиться в угол. Она лежала, разглядывая узловатые стволы самшита, а вокруг цветными билетами на поезд счастья порхали бабочки. Некоторые садились на лицо. Она морщилась и сдувала их. Бабочки мешали ощутить себя несчастной в той мере, как ей того хотелось. Алиса отвернулась, пытаясь придавить щекой очередную, запутавшуюся в волосах бабочку, и чудом не вскрикнула — в полутора метрах появились серые ботинки, медленно направлявшиеся в ее сторону. Двигались они зизгагом, то срастаясь в букву Л, то размыкаясь. На голову Алисе сыпались листья и побеги. Она сообразила, что Кавалерия подстригает самшит, шиповник и акацию с другой стороны лабиринтовой стенки. Выползать сейчас было опасно, — могла услышать. И Алиса сделала самое мудрое, что могла в этой ситуации, а именно не сделала ровным счетом ничего. Она лежала и, затаив дыхание, с легким превосходством — и, разумеется, с презрением — созерцала ботинки Кавалерии. Внезапно совсем близко кто-то кашлянул так гулко, словно крикнул в бочку. Алиса подскочила от ужаса и ударилась лопатками о землю.

Секатор перестал щелкать.

— Меркурий? — окликнула Кавалерия.

Рядом с серыми ботинками возникли желтоватые, огромные, как корабли, валенки Меркурия Сергеича, полосками подшитые кожей, что придавало им тигриный окрас. Эти валенки были известны всему ШНыру. Витяра распускал слухи, что в них прорастают пшеница и овес. И они, кстати, действительно прорастали. Тепло, влага, а пшеницу и овес часто просыпали у кормушек.

Секатор несколько раз щелкнул. На нос Алисе упал отстриженный желтый цветок. Мелким дождем посыпались листья. Кавалерия и Меркурий стояли и молчали. Серые ботинки и тигровые валенки были повернуты носками в одну сторону — как раз в ту, где лежала Алиса. В них было некое загадочное единство.

Секатор прекратил свои сухие выстрелы. Алиса начинала нервничать. Лучше пусть скажут, что ее заметили. Или говорят о чем-то. Или хоть что-то.

— Ну и бородища у тебя, — внезапно весело сказала Кавалерия. — Хочется просто ее секатором подстричь!

— А вот этого не надо! — отозвался Меркурий. — Я огорчусь.

Кавалерия засмеялась, но очень коротко. Ее что-то заботило.

— Боюсь: он решился, — внезапно сказала она.

— За вторую? Гряду? — отозвался Меркурий. Алису удивило, что он даже не спросил, кто решился. Похоже, разговор начат был давно. Откуда ты. Знаешь.

Кавалерия дернула плечами. Алиса угадала это движение по ее длинной тени, пробивавшейся сквозь самшит.

— Есть какое-то общее течение личности… Я много думаю о Гае, ставлю себя на его место, и потому порой кажется, что я и есть Гай. Или глобально мало чем от него отличаюсь. Во всяком случае, его мне понять чаще проще, чем двушку, — объяснила Кавалерия.

Алиса едва узнавала ее голос. Он был мягкий, даже где-то неуверенный, без директорских интонаций. Хороший домашний голос.