В воздухе мелькнуло что-то когтистое, хищное, сердитое.

— Мне не нужен песик! У меня уже есть котик! — мрачно сказала Даф, чудом успевая вцепиться в ошейник Депресняка. Ничтоже сумняшеся, тот уже собирался сделать пса кривым на один глаз. Размышлениями у парадного подъезда на тему, как быть, кто виноват и откуда вообще взялась собака, адский котик себя не загружал. Философия — удел философов, а мы котики действия. Мяу!

— Мы так не договаривались, нюня моя! Нечего на меня котов науськивать! Я существо несчастное, затравленное! Кого на меня только не натравливали! И борзых, и мастифов! А уж про ранимость и не заикаюсь. Чем меня не ранили: и копьями, и мечами, и, извиняюсь, из нагана! Нет, ну как сказал, как сказал! Хю-хю! — воодушевился суккуб, торопливо избавляясь от собачьего обличья. Шерсть слезала с него клочьями и спешила растаять в воздухе.

Депресняк, вновь успевший угнездиться на плече у Даф, разглядывал суккуба с большим подозрением. «Уж теперь-то я знаю, что ты за фрукт на самом деле! Ты переодетая собака!» — говорил весь его вид.

— Послушай, Хнык, мы с тобой уже виделись или нет? — спросила Даф.

— Разве что во сне, нюня моя! — вкладывая в это какой-то свой смысл, сладко произнес суккуб.

— А в резиденции мрака, на Дмитровке?

Сложив губы трубочкой, суккуб деликатно плюнул на мизинчики и полным кокетства жестом протер глазки.

— Какая осведомленность, нюня моя! Бедные мы, бедные! Никаких секретов от света! Нет, я там не бываю, противная!

— Разве тебе не нужно продлевать регистрацию? Ведь духа с непродленной регистрацией затягивает Тартар! — удивилась Даф.

Закончив протирать глазки, суккуб погрузил мизинчики в раковины ушей и принялся ковыряться там с таким рвением, будто разрабатывал не скромные серные залежи, а Соломоновы копи.

— Ох, затягивает! Прям так берет и затягивает! — качая головой, подтвердил суккуб. — Только я, противнюшечка, по другому ведомству. У нас ведомств-то много, особливо по секретным поручениям. Так что, нюнечка, не затянут меня, не боись!

Зоркой Даф почудилось, что на лице суккуба мимолетно мелькнула тревога. «Ага! Вот ты и забеспокоился! Сболтнул что-то лишнее?» — подумала она.

Почистив ушки и потоптавшись на месте, неугомонный суккуб придумал новое развлечение. Не смущаясь стеклом, он просунул руку сквозь витрину и, взяв кинжал, принялся скоблить заросшую щетиной часть своей шеи. Точь-в-точь младший менеджер отдела продаж, который, пугливо косясь на дверь, в которую барабанят нетерпеливые коллеги, одноразовой бритвой, всухую, бреется в служебном туалете перед вечерним свиданием. Закончив с бритьем, Хныкус Визглярий Истерикус Третий отбросил кинжал и, достав из воздуха помаду, принялся кокетливо подкрашивать губы.

— Не надоело придуриваться? Не устраивай цирк! Говори, что тебе нужно, или топай отсюда! — сказала Даф, вспоминая синеватый оттенок руны.

Ей было известно, что суккубы, равно как и комиссионеры, ничего не делают без выгоды для себя или без надежды на выгоду. И уж тем более просто так не являются стражам света. Суккуб сделал вид, что обиделся. Голубой женский глаз заморгал и пустил слезу. Второй глаз тем временем рассматривал ее нагло и бойко.

— Я, нюня моя, хотел предупредить. Тебе ведь нравится Мефодий? Наш молодой господин? Ах, какая пара! Я даже не ревную! Я умиляюсь! — воскликнул Хнык.

Даф сердито шагнула к нему. Депресняк подпрыгнул у нее на плече, как наездник. В воздухе запахло расправой над бедным суккубом.

— Буслаев? Ты бредишь! Зачем он мне нужен? Я не работаю в зоомагазине! — крикнула Даф.

Хнык осклабился. Пальчик вновь царапнул воздух.

— Я тебя умоляю, противнюшечка! Обмануть суккуба в вопросах любви? О любви я знаю больше любого купидона. Да и что они могут понимать в чувствах, эти толстые диатезные сопляки? Палят из луков в кого попало, и даже не берут за это эйдосов!.. Если купидоны и превосходят кого-то в вопросах любви, то лишь комиссионеров! Комиссионеры — дрянь, мелкая сошка! Любовь не их вид спорта!

— Не очень-то ты комиссионеров любишь. А Тухломона ты знаешь? — спросила Даф, пытаясь перевести разговор в безопасное русло.

При слове «Тухломон» Хнык передернулся.

— Конкурент противный! Бяка! Грубиян, зануда и вовсе никакая не нюня моя!.. Эйдосы у меня уводит, амеба бесстыжая!.. Хоть и по другому ведомству, а все равно змея!

— Сочувствую! Вор у вора дубинку украл! — с насмешкой сказала Даф, радуясь, что сразу нашла у суккуба уязвимое место.

— Ты меня не жалей, противная нюнька! Ты себя жалей! — вспыхнул Хнык. — Вернемся к Мефодию. Я понимаю, почему ты не сознаешься, что привязалась к нему. У человека век недолог. Знаешь, сколько человек живет в днях? Двадцать — двадцать пять тысяч! Из них только десять тысяч приходится на молодость! Всего-то! А гонору, а планов! Нос куда задирает! А там время вышло, и все! Пакуйте чемоданы!

— Какие чемоданы? — не поняла Дафна.

— Спроси лучше: куда! Согласно купленным билетам либо на товарняк в Тартар, либо на экспресс в Эдем. У тебя же, нюня моя, впереди гарантированная новенькая вечность. Глупо влюбляться, если изначально у вас такие разные возможности. Пусть даже он и будущий властелин мрака, но смертен, увы, как и все рожденное из праха.

— Я об этом не думала, — серьезно сказала Даф.

Суккуб быстро присел и снизу заглянул ей в глаза. На его макушке Дафна увидела полосу, где темные короткие волосы смыкались с длинными и светлыми.

— Значит, ты все-таки признаешь, что влюбилась? — спросил Хнык заговорщицким шепотом. — Ты, вечная, связала себя со смертным? А?

Дафна топнула ногой. Какое этому омерзительному существу дело, испытывает она какие-то чувства или нет? Что за радость лезть в чужую жизнь вместо того, чтобы жить своей?

«Стоп! Спокойствие! — сказала она себе. — А что, если этого типа подослал Лигул? А кто еще? Если он не отчитывается Арею, то Лигулу! Что, если он вынюхивает, не потому ли я здесь, что опекаю Мефодия и хочу, чтобы его дар не достался мраку? В конце концов, Лигулу неизвестно, что я набросила шнурок с крыльями на шею Мефодию в лабиринте и связала себя с ним на всю жизнь».

— Я вечная, только пока кто-нибудь не срежет вот это. Уж не ты ли? — сказала Даф, вызывающе качнув бронзовыми крыльями на шнурке.

Хнык стыдливо зарумянился.

— Фу, противная какая бяка! Клянусь моей милой единственной мамой, я об этом даже не думал! — поспешно сказал он.

— У тебя нет мамы. Клянешься ли ты своей сущностью, истинным именем, черной луной и патентом на возвращение из Тартара? Пожалуй, такая клятва меня устроит! — ласково уточнила Даф. Десять тысяч лет на школьной скамье — срок достаточный, чтобы постигнуть азы науки стражей.

Суккуб тревожно икнул. Желания клясться истинным именем и сущностью в его лукавых глазках не отразилось. И уж патентом на возврат из Тартара он точно рисковать не собирался.

— Ладно, замяли, нюня моя!.. А теперь призовая игра! Сейчас мы сделаем генеральную репетицию твоему великому чувству! — перебил суккуб, вдохновенно шевеля пальчиками и неуловимо начиная походить на кого-то. Слово «чувство» он произнес так: «чюйство!», и в этом произношении оно обрело новое, какое-то липко-пошловатое содержание.

Пока Даф пыталась понять, о чем идет речь, Хнык что-то деловито забормотал. Это было чисто внутреннее, техническое бормотание. Суккуб настраивался, сублимировался, вживался в образ.

— Вот я весь такой. Ну такой вот весь я! Тэк: система горбуна Лигула, Немировича и прочих Данченок! Уши — есть, нос есть. Под глазками положим небольшую тень от недосыпа, здесь бросим пару родинок. Что у нас еще? Волосы? Ах как хороши — просто подражать приятно! Сколотый зуб: чего ж он так запустил себя? Есть же, извиняюсь, косметическая стоматология, — бубнил он вполголоса. — И вообще будущий повелитель мрака! Захоти он — у него выросло бы сто зубов!

— Сто зубов не надо. Депресняк не выдержит конкуренции, — отказалась Даф.

Ей сделалось вдруг неуютно. Прямо перед ней стоял Мефодий. Она знала, конечно, что это всего лишь суккуб, но сердце все равно предательски замирало в груди, после каждого третьего удара делая странную паузу. Если она, Дафна, страж света, так себя ведет, что же говорить о бедных влюбленных лопухоидах! Неудивительно, что они несут свои эйдосы проклятому суккубу за одно лишь право временного обладания призраком! Даже Депресняк и тот пришел в замешательство и перестал шипеть. К Буслаеву, как известно, он относился неплохо, что всегда раздражало Дафну.

Суккуб завершил превращение и в новом обличье, красуясь, обошел вокруг Даф.

— О, солнце мое, я люблю тебя! Дай мне поносить свои крылышки! — сказал он голосом, возможно, чуть более глухим, чем это сделал бы реальный Мефодий.

Ощутив, что заврался, суккуб проницательно взглянул на Даф и поправил голос.

— Так как насчет, извиняюсь, крылышек? Поносить дашь? А я тебя за это, возможно, поцелую. А, возможно, и не поцелую! Такой вот я переменчивый!

Даф рассвирепела. Очарование исчезло. К тому же она все еще продолжала использовать истинное зрение, и сквозь образ Мефодия нет-нет да проступал гнусный облик Хныка.