— Средство.

— Хорошо! А если негодяй кольнул ослика шилом и ослик — то есть, по-вашему, средство — лягнул падишаха в лоб копытом, то орудие преступления — это ослик или шило? Или шило — уже средство, а ослик — орудие?

Матушкин задумался.

Из щели высунулась голова опера Ушицына.

— Я вот о чем думаю! — сообщила голова. — Потолки в музее очень высокие. Какая ловкость нужна, чтобы спрыгнуть вниз, в темноту, ничего себе не сломать и не наделать шума! А подняться назад? Даже если была веревка, которой сейчас почему-то нет. Преступник физически очень сильный человек!

Ушицын подсадил Сашу, и папа Гаврилов подхватил его за локти, чтобы тот сумел выбраться. Затем все спустились с крыши. Саша спустился сам, потом опять взлетел по стене и так метался бы туда-сюда до бесконечности, не отлови его Алёна за один из «рычагов воспитания».

К тому времени двор уже наполнился любопытными. Тут были и мама Гаврилова, и Вика с Катей, и подскакивающие от лая собачьи мужчины Вилли и Ричард, и кутающаяся в плед таинственная Кристина с вечной чашкой чая в руке, и компьютерный гений Святослав Кузин, и учитель физкультуры Адам Тарасюк.

— Все участники программы «Неравнодушные соседи» здесь! — сообщил папа Гаврилов, передавая маме Сашу и Костю, чтобы она держала их покрепче.

Но тут были не только соседи. Здесь же толкался и хозяин гостиницы Бугайло, невесть как проникший в чужой двор. Пузатый, чернобородый и зловещий, он выглядывал из-за полицейской машины. Рядом стоял его высушенный как скелет водитель с татуированными руками.

Зоркий Ушицын сразу выцепил в толпе новые лица.

— А вы из какого дома? Где живете? — спросил он.

Бугайло сплюнул в сторону:

— Да мы это… просто мимо проходили.

— Проезжали, — добавил водитель.

— Вот и проезжайте себе дальше! — строго сказал Ушицын.

— Проедем, командир! Нам повторять не надо! — пообещал Бугайло. Он стоял, скрестив толстые руки на груди, и вспышки невыключенной полицейской мигалки отражались в его темных очках.

Матушкин подозвал сержанта. Елкин спрятал за спину недоеденный кусок пирога, вытер губы и подошел, мигая носом.

— Сержант! Удалить со двора всех посторонних! Этот угол чем-нибудь огородите! Никого не пускать!

— Всё сделаем! Муха не пролетит! — пообещал Елкин, и тут же рядом пролетели три или четыре мухи. Одна даже села на пирог. Елкин смахнул ее.

— Где пирог взял? — спросил Матушкин.

— Вон та женщина угостила, — объяснил Елкин, глазами показывая на Кристину.

— Зачем?

Цель Елкин назвать затруднился и предположил, что он ей просто понравился. Матушкин не допустил, что с таким носом, как у Елкина, можно кому-то понравиться:

— Эх, сержант! Тут или подкуп, или пирог с психотропными препаратами! Уколы от шприца проверял? Давай сюда, я на экспертизу отдам! — потребовал Матушкин.

Отобрав у Елкина пирог, Матушкин внимательно понюхал его и откусил большой кусок с той стороны, которой не касались зубы сержанта.

— Ну что? Как экспертиза? Есть препараты? — тоскливо спросил Елкин.

— Скоро узнаем! А теперь в музей! Еще раз все осмотрим! — сказал Матушкин, доедая пирог.

Они вышли со двора и, обойдя здание музея вдоль длинной наружной стены, направились к главному входу. Приходилось прижиматься к дому. Ночью прошел такой ливень, что узкий проулок превратился в бурную реку. В спешащих к стоковым решеткам темных потоках кружились листья, ветки и даже чей-то шлепанец.

Папа Гаврилов шел и размышлял о старых городах с лабиринтами запутанных улочек, где все кажется далеким, а на самом деле очень близко. Может, и в других важных вещах действует тот же принцип? Думаешь, будто искать надо где-то далеко, а на самом деле всё самое важное рядом. За папой крались Саша, Костя, Рита и другие дети. Их в музей не приглашали, но они всё равно увязались, пользуясь тем, что мама за ними не усмотрела. Петя забегал вперед Матушкина и Ушицына и, оборачиваясь, сыпал идеями.

— А я бы не так грабил музей! — тарахтел он, когда они проходили мимо корабельных пушек. — Я бы пушку развернул, зарядил ее и бабахнул в стену музея!

— И самого бы камнями присыпало. Да и тяжелые пушки слишком. Мы на выпускном всем классом одну пытались приподнять — ни на сантиметр не сдвинули, — подумав, сказал Матушкин. — Хотя план ничего… Как тебя зовут? Петя? Быстро соображаешь!

Петя скромно потупился.

В музее их уже ждали. У входа стоял лысый человек средних лет. Нервничая, он вертел в руках платок, которым поочередно протирал то очки, то лысину.

— Здравствуйте! Я Марк Иосифович Гупт, директор! — представился он, пропуская Матушкина с Ушицыным и вопросительно косясь на Петю и на папу Гаврилова.

— Эти со мной! — заступился за папу Матушкин.

— А эти, получается, со мной, — добавил папа Гаврилов, обнаруживая целую кучу детей, которые пытались просочиться в музей мимо директора. — Катя, Вика! Держите, пожалуйста, Сашу за руки!

— Почему меня? Я что, маленький? Это я буду держать всех за руки! — завопил обиженный Саша.

— Идет, — согласилась умная Катя. — Держи ты нас за руки! Одной рукой меня, другой Вику!.. Только крепко держи, чтобы мы ничего не трогали!

Кате, как и папе, было хорошо известно, что ручки Саши имеют необыкновенное свойство все хватать, причем нередко действуют независимо от мозга. Равно как и Сашины ноги, когда бегают, обычно действуют сами по себе.

— Мне кажется, родительские проблемы можно измерять в мальчиках, а терпение в Сашах, — вздыхала мама.

— Ничего! — успокаивал её папа. — Это не гиперактивность, это запас жизненных сил! Когда все остальные подустанут от жизни, Саша как раз войдет в норму.

Капитан Матушкин разглядывал Сашу с большим сомнением. Видно, все еще не забыл, кто провалился в дыру на крыше.

— Дети точно не будут ничего трогать? Обещаете? — строго спросил он у папы.

Катя пришла папе на помощь:

— Да что мы можем потрогать, когда Саша нас держит? Рита! Схвати меня быстренько за другую руку, чтобы я этой рукой ничего не потрогала!

Рита, гордая поручением, схватила сестру за другую руку.

Зал археологии, из которого была похищена чаша, являлся продолжением большого зала караимов, крымских татар, гуннов, хазар и печенегов, составлявшего экспозиционное сердце музея.

Рядом с макетом древнего города директор Гупт на минуту остановился и стал щелкать тумблерами. При этом он снял очки, и глаза его стали близорукими и беззащитными. Едва ли он видел сейчас макет, но ему и видеть ничего не надо было: он его чувствовал. Папа Гаврилов заметил, что когда Гупт надевает очки, он становится официальным. Когда снимает — превращается в доброго старину Гупта, художника-миниатюриста.

При первом щелчке погас свет. При втором жалюзи сами собой опустились, и зал погрузился во тьму. Директор коснулся третьего тумблера — и древний город ожил. Опережая наступающий рассвет, зажигались огоньки в мечетях, и дрожащие голоса с минаретов звали на утреннюю молитву. Мечети в разных концах города просыпались не одновременно, и голоса накладывались, дробились, растекались волнами. На макете вспыхивали огоньки то в караван-сараях, то в кузницах, то в окнах ханского дворца. Маленький живой ручей вертел колеса мельниц. Взбегая на холмы, небольшими группами жались друг к другу деревья садов-чаиров. В эпоксидном море на нитяных якорных канатах дожидались погрузки купеческие корабли.

— Красиво, правда? — спросил Гупт у папы Гаврилова. — Даже не верится, что всё это сделал один-единственный человек — Емельян Новицкий! Замечательный скульптор, гончар, керамист, художник! Он был научным сотрудником музея. К сожалению, в начале года министерство сократило ставку научного сотрудника, и теперь Емельян числится у нас гардеробщиком. Я пытался отвоевать его — но разве это я решаю, кому быть научным сотрудником? Особенно когда ставки нет! Обидно, очень обидно!

Гупт надел очки и раздраженно прищелкнул их ногтем, загоняя на место. И сразу же добрый художник исчез. Появился строгий директор, щелкавший тумблерами. Жалюзи раздвинулись, свет вспыхнул — и чудо исчезло. Сразу за макетом, сужая проход и отмечая этим начало нового зала, стояли стеклянные шкафы с украшениями и бронзовыми монетами. На стенах висели кольчуги, луки и шлемы ханских воинов.

— Нам сюда! Пожалуйста!

Гупт остановился у высокой узкой витрины. Над ней в потолке было отверстие, в которое Ушицын немного раньше уже заглядывал с чердака. Вокруг витрины лежали клочья утеплителя, листья тополя и раскрошенные обломки гипсокартона, напáдавшие сверху.

— Вчера чаша стояла здесь! — сказал Гупт и потянулся протирать платком очки, но, раздумав, промокнул взмокшую лысину. Рядом с витриной у открытого чемоданчика колдовал эксперт. Окуная в порошок магнитную кисточку, он обрабатывал металлические крепления, державшие стекло.

— Вот, проверить решил! — объяснил он издали. — Не пойму, как чашу вытащили, если витрина не тронута! Никаких следов насильственного проникновения!

Матушкин с сомнением оглядел витрину.

— Вообще никаких? — удивился он.

— Стекла целы, всё цело. Есть мелкие царапины от отвертки на креплениях и на винтах, но они могли возникнуть, когда витрину монтировали изначально. Просто похищение века! — отозвался эксперт.

— Разбить стекло преступник не рискнул, чтобы не услышал охранник. Он предпочел снять его. Потом достал чашу и вернул стекло на место, — предположил Ушицын.

— В кромешной темноте? Освещение отключилось вместе с камерами, — скептически заметил Матушкин.

Он сидел на стуле дневной дежурной, на спинке которого еще висела женская кофта, и продолжал быстро вести протокол осмотра.

Конец ознакомительного фрагмента