Для этого ему требовалась поддержка и содействие множества других людей — министров, губернаторов, сенаторов и прочих облеченных властью сановников. А те, в свою очередь, вовсе не горели желанием оказывать царственной особе помощь на безвозмездной основе, движимые исключительно верноподданническими чувствами. Помилуйте, бескорыстие и альтруизм — это что-то из области сентиментальных романов для чувствительных барышень, не имеющее ничего общего с реальной жизнью.

В действительности же за каждую, даже малейшую услугу, оказанную трону расчетливыми царедворцами, те норовили получить соответствующее вознаграждение. Должности, почести, награды, денежное содержание из казны, доходные синекуры в виде генерал-губернаторств — вот что составляло истинный предмет вожделений и устремлений великосветских интриганов всех мастей. И лишь ловко манипулируя этими рычагами можно было обеспечить более-менее устойчивое функционирование неповоротливого и прожорливого, как деметрийский бегемот, государственного механизма Империи.

Именно поэтому в словах Птолемея о том, что нарушение традиции и Конституции в деле престолонаследия может спровоцировать серьезнейшие последствия, была суровая, неприкрашенная правда. Министр прекрасно отдавал себе отчет: появление на троне восьмилетнего мальчишки, за спиной которого не стоит сколь-нибудь серьезная политическая сила, способная обеспечить преемственность и легитимность его власти, неминуемо ввергнет Российскую Империю в пучину анархии и раздора.

Ведь стоит лишь кому-то одному, даже из числа малозначительных сановников, дерзнуть усомниться в правомочности юного императора и отказаться выполнять его указы — и хрупкое равновесие, державшееся лишь на тонкой ниточке формального «божественного права» монарха, тут же рухнет. Стоит заискрить одной-единственной шестеренке некогда отлаженного механизма — и пламя бунта тут же пожрет всю систему целиком.

А при нынешних шатких временах, когда авторитет и влияние центральной власти и без того были основательно подорваны поражениями в затяжной войне с заклятым врагом — Американской Сенатской Республикой, когда хозяйство и бюджет трещали по швам, неспособное обеспечить даже минимальные потребности населения — малейшая искра способна вызвать всепожирающий пожар, который мгновенно охватит все уголки необъятной Империи…

И сейчас первый министр с ужасом для себя осознал, что лежащий перед ним, захлебывающийся собственной кровью, император Константин Александрович настроен в этом вопросе крайне решительно. В подернутых пеленой страдания глазах монарха мерцала неукротимая, почти маниакальная решимость добиться своего любой ценой. Даже на краю могилы он не желал отступаться от безумного замысла передать власть сыну Ивану в обход всех законов и здравого смысла.

— Ваше Величество, — осторожно продолжил Птолемей, старательно подбирая слова, чтобы ни единым неосторожным звуком не задеть или не разгневать умирающего царя. Голос министра дрожал и срывался от волнения, выдавая сильнейшее внутреннее напряжение. — Умоляю вас, соизвольте внять гласу разума и осознать всю пагубность принятого вами решения. Один неверный шаг, продиктованный неуместными эмоциями и отцовской любовью к младшему сыну, рискует погубить все государство…

Птолемей набрал в грудь побольше воздуха, собираясь с духом для дальнейших увещеваний. Похоже, настала пора озвучить императору суровую правду.

— Российская Империя и без того переживает тяжелейшие времена, престиж ее на галактической арене стремительно падает, невзирая на все наши усилия и даже отдельные победы… Если мы дадим очередной повод всем недругам престола, прежде всего внутренним, усомниться в своей силе и монолитности, — то Империя попросту может прекратить свое существование, расколовшись на удельные лоскуты…

Граус осознавал, что, быть может, слишком сгущает краски, пророча державе скорый крах. В конце концов, Российская Империя, включая ее земной период, существовала тысячу лет, раскинувшись сейчас на сотни звездных систем. Она выдержала и не такие потрясения — бесчисленные войны, внутренние смуты, дворцовые перевороты, отражая любые поползновения на единство и целостность. Не рухнет и сейчас, пережив очередной кризис. Не впервой.

Но, с другой стороны рано или поздно наступает предел, за которым накопившиеся противоречия и конфликты внутри социального организма необратимо перерастают в общенациональную катастрофу. И одному Богу известно, сумеет ли обескровленная войной и внутренними разногласиями страна оправиться после очередного великого потрясения, каковое ей сулит необдуманное решение императора…

— Я лучше кого бы то ни было во всей Галактике знаю, что будет благом для Империи! — резко оборвал министра Константин Александрович. Невзирая на терзающую его предсмертную лихорадку, император изыскал в себе силы, чтобы в гневе приподняться на локтях и бросить на оторопевшего царедворца уничтожающий взгляд.

Птолемей затравленно сжался и опустил голову, не смея перечить прогневанному властителю. Сановник отлично понимал: его головокружительная карьера сейчас, после столь дерзких речей, буквально висит на волоске. Любое неосторожное слово или жест способно мгновенно разрушить шаткое равновесие и обречь излишне говорливого министра на опалу.

Ведь императору ничего не стоило, пусть даже из последних сил, но одним-единственным движением пальца по вирт-клавиатуре лишить своего первого министра всех полномочий и самой должности. Причем прямо сейчас, не сходя с предсмертного одра. А там, в сумятице и круговерти грядущих перестановок, в неразберихе траурных церемоний — поди верни свою должность и докажи, что имел законное право на отобранные привилегии.

Однако, к облегчению Грауса, Константин Александрович на сей раз не стал немедленно обрушивать на его голову всю мощь монаршего негодования. Отдышавшись после вспышки ярости и несколько успокоившись, император не спешил размахивать кнутом карающей десницы. Вместо этого он вновь заговорил тихим, прерывающимся голосом, с нотками мольбы и даже заискивания глядя в глаза онемевшему от потрясения министру:

— Я собственноручно вознес тебя на вершину власти, Птолемей. Лишь по моей великой милости ты превратился во второе лицо Российской Империи. Если в тебе еще сохранилась хоть капля признательности к своему благодетелю, хоть искра верности престолу — умоляю, сделай в точности так, как я прошу!

С этими словами император Константин Александрович бессильно рухнул навзничь и затих. Подергав напоследок непослушными пальцами в бесплодных попытках нащупать руку застывшего в ужасе Птолемея, монарх страшно, с надрывом захрипел. Тяжелые веки сомкнулись, скрыв блеклую синеву некогда ясных очей, мутный взор которых уже застилала пелена небытия. В следующий миг все было кончено. Могучая рука, еще недавно твердо сжимавшая скипетр и державу, безвольно обмякла, повиснув плетью. Искаженные мукой черты расправились и приобрели отрешенное, умиротворенное выражение. Грудь, раздираемая хриплыми вздохами, замерла. Константин Александрович Романов, божьей милостью Император и Самодержец Всероссийский и прочая, и прочая — испустил дух…