Додумать эту мысль я не успел. Стоявший в трех метрах от меня Точилин, нервно рывшийся в карманах, чтобы извлечь оттуда пачку сигарет, наконец справился с этой задачей, но, вытащив ее, в бешенстве швырнул в пыль под ногами.

— Антон! — окликнул его тоже вышедший из машины Ещенко, но тот никак не среагировал.

Вернее, среагировал, но совсем не так, как от него ожидали: выхватил пистолет и направил на нас, переводя дуло с одного на другого, благо, сектор обстрела тут требовался неширокий.

— Антон, не надо! — Голос Григория сделался мягким, увещевающим.

Было время, он работал переговорщиком. Со всякими типами дело имел, включая полных психов. Но тут у него не было шансов: мне вдруг с ужасающей ясностью открылось, что тот, кто стоял перед нами с пистолетом в руке, только выглядел как наш товарищ, а на самом деле и человеком-то уже не был. Мне показалось даже, что глаза его поменяли цвет, сделавшись из карих почти черными. Одновременно натиск на мое собственное сознание как-то ослабел, словно Зона решила, что хватит с нее и одного одержимого. Да-да, у меня почему-то возникли именно такие ассоциации с целящимся в меня Точилиным — словно не пси-атака Зоны свела его с ума, а некая враждебная сущность оккупировала его тело. При других обстоятельствах можно было бы посмеяться над подобными мыслями и объявить их полным бредом, вот только сейчас я сам себе казался персонажем старого американского сериала «Сверхъестественное», встретившимся лицом к лицу с демоном, и смеяться по этому поводу желания не возникало.

Каким-то невероятным образом страшное зрелище изменившегося Антона резко и вдруг вымело из головы все мешающие концентрации мысли. Говорят, что крайняя необходимость обостряет разум, и в эти секунды я готов был обеими руками подписаться под этим утверждением. То, что не получалось с закрытыми глазами и в сравнительно спокойной обстановке, тут, под дулом пистолета, вышло словно само собой. Нечто, воспринимавшееся как смутный шепот, нагоняющий ярость и смертную тоску одновременно, почти заглохло. Остался только страх, вполне естественный, если смотреть в черное отверстие дула и на лицо товарища с пустыми глазами и примороженной к нему кривой улыбкой.

Повисшую напряженную тишину нарушил голос Ещенко:

— Антон…

Больше он ничего произнести не успел: пистолет Точилина дернулся в его сторону и с громким хлопком изрыгнул свинец и пламя. Григорий упал молча. По груди его расплывалось кровавое пятно. Я даже дергаться не стал: расстояние между нами было таким, что, пока я его преодолею, Точилин меня десять раз застрелить успеет. Сомнений в его стрелковых навыках у меня не было. Только тоскливое сожаление о не надетом бронежилете. Конечно, в Зоне особенно стрелять некому. Самые серьезные опасности здесь к числу живых существ не относятся, а те, что относятся, давно утратили разум, позволяющий использовать хоть что-то, кроме самого примитивного оружия. Если попадешься толпе истребителей, тебя просто на части разорвут, и никакой бронежилет не спасет. И от плевков их, кстати, тоже: это ж кислота, смешанная с ядом. Она что хочешь прожжет. М-да, знал бы, где упаду, соломки бы постелил. С бронежилетом можно было бы рискнуть: ведь чтобы из пистолета попасть в голову бегущему на тебя человеку, надо быть действительно крутым стрелком, а тело — куда более крупная мишень.

Вот поэтому я и стоял, не двигаясь и не произнося ни слова. Не делал ничего, что могло бы спровоцировать Точилина на выстрел. Жить хотелось. И очень. Интересно, чего он медлит? Хотел бы убить, убил бы сразу следом за Ещенко. Кстати, не факт, что тот мертв — пуля все-таки попала в правую часть груди. Но о нем подумаем после. Сейчас бы самому выжить. А для этого надо понять, что в голове у целящегося в меня безумца. Только как же его понять, если он молчит как рыба? И самому рот открывать боязно: один вон открыл уже. Когда речь идет об обычном человеке, его намерения в большинстве случаев можно прочитать по лицу, даже если у него хорошие навыки по самоконтролю. Так что так называемое покер фэйс — это для дилетантов. А со сталкером за эту игру лучше даже и не садиться — разденет до подштанников. Но данный случай явно был исключением. Вы когда-нибудь смотрели в глаза акулы? Ничего, кроме голодной пустоты, вы там не увидите. Вот и здесь в меня словно большая белая целилась, только в человеческом обличье.

Пока я пытался разгадать его намерения, Точилин вдруг просипел, словно ангинный больной:

— Пистолет… Дай мне твой пистолет!

Вот так… Пистолет. В единственном числе. Значит ли это, что он забыл о втором? Или, быть может, не знал?.. Бред, если это Антон. Знал он точно, как и я был в курсе насчет его пружинного ножа, прикрепленного к левой голени под штаниной, и его любимого «Глока» в наплечной кобуре. Столько раз сходив вместе в Зону, невозможно не узнать всех этих нюансов. А забыть Точилин тоже не мог, ибо для этого ему бы потребовалось заработать ретроградную амнезию или Альцгеймера… Ни тем, ни другим он не страдал, а на агрессивное безумие его поведение никак не походило. Тогда что?! Всплывающее в голове слово «одержимость» я гнал прочь. Но другое объяснение просто не придумывалось.

— Я жду! — все так же медленно и хрипло, но уже с оттенком нетерпения поторопил Точилин, не сводя с меня мертвых глаз. — Пистолет!

Все еще недоумевая, я извлек из наплечной кобуры свой старый, но надежный «Грач» и бросил на землю, к его ногам. Продолжая держать меня под прицелом, он присел, подобрал оружие и спрятал в карман. Я не мог поверить! Ни слова о втором — лежащей в потайном кармане миниатюрной модернизированной «Грозе», будто это и вправду было лишь тело моего многолетнего напарника, занятое… кем? Черным Сталкером? С каждой минутой творившегося жуткого сюра эта мысль казалась все менее безумной.

Затем Точилин сделал еще шаг вперед и склонил в голову в сторону, глядя на меня, как порой смотрит немецкая овчарка, когда ее что-то заинтересует. Вот только глаза… Эти жуткие мертвые глаза никоим образом на собачьи не походили. Инстинктивно я привел свой ментальный щит, который во время повисшей паузы держал уже почти на чистом автомате, в полную боевую готовность. И вовремя, потому что в следующий момент на мое сознание обрушился страшный натиск. И это была уже явно не Зона. Она так не умеет. Только живое существо, обладающее пси-возможностями высшего порядка. Вроде Измененных-псиоников, только круче.

Голова разламывалась от боли, а барьеры, которые я воздвигал на пути чужой воли, стремившейся поработить мое сознание, рушились один за другим. Этому существу я был не ровня. Думаю, против него не устоял бы даже Ещенко со своими природными данными. И все же я боролся, чувствуя себя жалким эсминцем против линкора «Тирпиц». Однако эсминец мог уйти на полной скорости, а моя двигательная активность была почти полностью парализована. У меня с трудом хватало сил отводить взгляд от впивающихся в меня жутких глаз «Точилина», и только. Но даже этот мелкий факт, казалось, вывел из терпения сущность, контролирующую тело моего напарника. Одержимый резко приблизился и схватил меня за подбородок, разворачивая голову так, чтобы я смотрел ему в лицо. Я пытался сопротивляться, да куда там?! Хватка этих пальцев — словно слесарные тиски. Все, что я смог сделать, — это зажмуриться, сжимая веки изо всех сил.

— Смотреть на меня! — прохрипел одержимый яростно и усилил хватку.

Казалось, моя нижняя челюсть вот-вот хрустнет, будто стеклянная, в этих стальных пальцах. Не в силах более терпеть, я готов был уже открыть глаза, но тут грохнул выстрел, затем второй. Кто стрелял? Откуда? Все еще закрытые глаза не давали мне это определить, но по звуку вроде бы «Гюрза» Ещенко. Живой?! Глаза от изумления распахнулись сами, и первым, что я увидел, было искаженное болью лицо одержимого, поворачивающееся в сторону моего раненого товарища. Безумный ментальный натиск ослаб. Всего на считаные мгновения, но мне этого хватило, ибо мой измученный мозг не раз и не два представлял единственно возможный для спасения алгоритм действий. И теперь, когда парализующее действие чужой воли чуть отпустило мои скованные мышцы, рука сама нырнула в потайной карман за «Грозой», большой палец откинул рычажок предохранителя, кисть развернула дуло в сторону врага, и указательный нажал на спусковой крючок. Раз, другой, третий. Калибр 7,62 — это, конечно, не девятимиллиметровые патроны «Гюрзы» или «Грача», но при выстрелах в упор тоже весьма действенная штука. Пальцы одержимого на моей челюсти разжались, а три пули в живот чуть отбросили его и заставили согнуться.

Меня отпустило. Во всех смыслах — и физическом, и ментальном. Голова, правда, все еще разламывалась от дикой боли, а мышцы были сведены напряжением, но паралич исчез, и я просто ударил «Точилина» в челюсть резким, почти без замаха, апперкотом. Он рухнул на землю, а я отступил на шаг, наводя на него «Грозу» слегка трясущейся рукой. Но как же трудно заставить себя нажать на спуск! Именно сейчас, когда моей жизни не угрожает непосредственная опасность, а он корчится в агонии на земле с развороченным животом! Сейчас он — враг, но ведь сидит занозой в подсознании, что это Антон, с которым мы вместе не один пуд соли съели, и что его еще может отпустить чужая воля, и продолжится та жизнь, что была раньше. И что же мне сейчас одним выстрелом перечеркнуть все это? Все надежды и жизнь того, кого называл другом? С другой стороны, а какие еще варианты? Сесть в машину и уехать, оставив его здесь умирать? Именно умирать, поскольку с тремя пулями в животе и еще как минимум одной (от Ещенко) под лопаткой он в самое ближайшее время истечет кровью и покинет ряды живых, если ему, конечно, не оказать немедленную медицинскую помощь. Уехать, утешаясь подленькой мыслишкой, что я не выстрелил в него, беспомощного, валяющегося на земле? Хотя в общем-то избавить его от страданий было бы даже милосердно: вряд ли мне удастся довезти его живым до Периметра… Вернее, их обоих. Взгляд, брошенный на Ещенко, меня не порадовал: Григорий лежал неподвижно, откинув голову. Скорее всего спасшие мне жизнь два выстрела в Точилина истощили его последние силы.