— Я проснулся тут.

— Выспался?

— Не смешно. Что дальше по коридору?

— Еще одна комната. Только пустая. Давай пока здесь побудем, мне нужно передохнуть и собрать мысли в кучу.

Стоило им переступить порог, как Андрей вскрикнул от неожиданности.

— Что случилось? — спросил Виктор.

Андрей указал на картину, висящую над камином. Она изменилась. Теперь к виселице направлялась женщина в фиолетовом платье. Ровно на том месте, где каких-нибудь тридцать минут назад ее не было и в помине.

Глава 2. Знакомство с Виктором

— То есть, этой женщины на картине не было.

Виктор расхаживал по комнате, массируя виски. Рассказ Андрея его не смутил — более того, раззадорил любопытство и смазал в голове дополнительные шестеренки.

— Да.

— А когда ты говорил, что все мы сумасшедшие, ты…

— Нет. Я имел в виду не это. Я знаю, что я видел.

— Понятно, понятно… — зачарованно протянул Виктор. На вид ему было лет пятнадцать, не больше, но звучал он хрипло, по-взрослому. — А на этих двух картинах что-то было?

— Да, — ответил Андрей.

— Уверен?

— На этой был портрет, — Андрей махнул в сторону картины с пустым коричневатым фоном.

— Логично. Он там напрашивается. А на этой, дай угадаю, был всадник?

— Наверное.

Лошадь с красными глазами и копытами, помещенная в рамку соседнего полотна, самостоятельно прогуливалась по дьявольски уродливой улице. Вместо окон на дорогу пялились большие глаза с вертикальными зрачками, торчащие из стен.

— Понятно, понятно. — Виктор сел на пол и принялся, покачивая и шевеля пальцами, о чем-то размышлять.

— Что, например, понятно? — спросил Андрей.

— Честно говоря, пока ничего, — Виктор поднял голову и спросил: — а это у тебя что?

Андрей спрятал Книгу за спину и ничего не ответил.

Виктор встал и вздохнул.

— Можешь не говорить. Но имей в виду: это еще одна загадка.

— Как скажешь.

— Ну, количество загадок никто не устанавливал, чай уровень сложности мы при похищении не выбирали. Впрочем, я всегда ставлю «максимальный», так что…

— Тебя часто похищают?

— Ха-ха, нет, я про игры и все такое. Недавно отец купил мне белый пазл с пятью тысячами деталей. Я его за два вечера собрал. Получил от отца сотку. Изи мани!

У Андрея кольнуло в сердце. Отец даже на Новый год не дарил ему подарки. И матери запрещал. Покупал порошки-благовония, кидал в Жаровую [Жаровая — что-то вроде портативного камина, который убежденные фаеристы ставят в маленьких квартирах, где обычного камина быть не может.], и заставлял сидеть, вдыхая сладковатый горячий воздух, пока не остынут угли. Андрея от этого воздуха мутило, хотелось спать, провалиться бездну — что угодно, но он терпел; а отец все твердил: «Материальное — развращает». И негодовал, глядя новогодние шоу.

Справедливости ради, себе он тоже ничего не покупал. За это Андрей отца уважал. В какой-то степени. А о том, что на зарплату верховного жреца (в случае, если он не принимает подношений прихожан), особо не разгуляешься, Андрей не задумывался.

— Я тоже проснулся с… скажем так, с Книгой, — Виктор вытащил из кармана свернутый в трубочку ярко-синий журнал.

— Это что?

— Раньше это был сборник судоку. Но все судоку я прощелкал как семечки. Потом начал записывать сложные задачки из интернета — хотел собрать «самый сок». И придумывать свои, — Виктор открыл журнал на случайной странице и продемонстрировал Андрею хаотично записанные цифры, значки и прочие закорючки. — Хочешь попробовать решить какую-нибудь? Они, правда, со звездочкой…

— Нет. Не хочу. По-моему, не лучшее время.

— Тут я согласен.

Виктор снова свернул сборник в трубочку и принялся бить им по ладони.

— Я как раз сидел на заднем дворе школы. Записывал ребус под названием «Куда делся косинус?» А потом… Потом вдруг почувствовал сильную головную боль. И все. Больше ничего не помню. Проснулся здесь.

— У меня то же самое. Только я ребусы не записывал.

— А где был?

— В лесу.

— Шашлыки жарил?

— Нет.

— А что делал?

Андрей не ответил.

— Это ничего, — Виктор похлопал Андрея по плечу.

Андрея передернуло, и он отстранился. Не потому, что среди фаеристов касаться кого-то не принято. Считается, что истинно верующий обжигает своим Дар-Ла, и если ты его касаешься, то ставишь сей факт под сомнение. Жрецы даже руки друг другу не жмут; только кивок — вместо «Здравствуйте» и «До свидания». Однако Андрей, как уже было сказано, не считал себя убежденным фаеристом. Он просто не верил людям. Нарушение личных границ считал омерзительным. И потому глядел на Виктора с вызовом.

Виктор наверняка это заметил, но виду не подал.

— Я все равно узнаю, — сказал он. — Я всегда нахожу ответы. Мне даже хочется записать тебя в сборник, чтобы решить как задачу. А то больно ты какой-то загадочный.

— Лучше реши, как нам отсюда выбраться, — с легкой дрожью в голосе проговорил Андрей и отвернулся.

— Вот ты деловой! Болтовня с тобой задействует только пять процентов моего мозга, остальные девяносто пять продумывают идеальный план. Кстати, можно спросить?

— Ну?

— А ты не чувствуешь здесь в себе… Ну… Какие-то перемены?

Андрей напрягся. О чем-о чем, но о себе он говорить не любил. Ни с кем. Даже с мамой. А с малознакомыми людьми — тем паче. Это ведь тоже своего рода нарушение границ. Неужели не ясно? Неужели он недостаточно показал, что его трогать не нужно? Ни в каком смысле? Пухлый школьник, очевидно, жил иными принципами. Наглость и вседозволенность.

— Я вот чувствую, — сказал Виктор, не дождавшись ответа Андрея. — Знаешь, меня в детстве все пытались записать в аутисты. От врача к врачу водили — чего это, мол, мальчик такой специфический? Потом благо поняли, что я и впрямь просто-напросто специфический, а вовсе никакой не аутист. Надо же, да? На такие банальные вещи им всем вечно требуется время. А для меня жизнь — это челлендж. Мир кажется мне уравнением с множеством переменных, пазлом, который надо сложить. Но здесь, — Виктор вгляделся куда-то в стену, — я будто десятикратно усилился. Смотрю на кирпич — и могу определить, какая трещинка на нем появилась раньше, а какая — позже. Совладать с этим сложно. Голова кругом. Мыслей — миллиард. Они оценивают абсолютно все. Даже то, что не имеет отношения к делу и нашей с тобой ситуации.

Виктор усмехнулся.

— Но, честно скажу: ощущение офигенное!

Андрей и теперь не стал ничего отвечать. При этом он тоже чувствовал, что его связь с Книгой усилилась, стала материальной. Точно виноградная лоза обвила грудь Андрея и все его мрачные записи. Да, при взгляде на кирпич он видел просто кирпич — с его трещинами, и плевать в какой последовательности они появились.

Зато Андрей слышал отдаленные, неразборчивые голоса.

Теперь он мог себе в этом признаться.

И кто знает, что случится, когда он научится их понимать?

— А ты неразговорчивый, — усмехнулся Виктор.

— Хватит меня анализировать.

— Не могу! Я ж говорю: у меня мозг сам это все делает.

— Ты не обязан озвучивать все, что он делает. Если я озвучу все, что происходит у меня, ты рад не будешь.

— Вот ты и разговорился! Ха!

Андрей вздохнул.

— Давай решим, что делать. Если ты такой гений — говори.

— Так, ну, во-первых, я не гений. Эйнштейн — гений, а я еще не дорос. Во-вторых, я думаю, выход отсюда только один — тот, что мы нашли. Это логично. Если их и несколько, то на других тоже будут написаны какие-то тупые условия, скорее всего — те же самые. Не знаю, какую игру затеяли похитители, но… Короче, поискать другой выход, разумеется, нужно — убедиться в моей правоте, поэтому наш первый шаг — аккуратно пойти по коридору налево. Вдруг я ошибся? Но я бы на это сильно не надеялся.

При всем раздражении к Виктору, Андрей чувствовал благодарность, что тот взял ситуацию в свои руки и предложил план действий. Пусть и не самый оптимистичный.

— Что еще мы имеем: картины с исчезающими героями, — Виктор стал загибать пухлые пальцы, — возможно, этот сапог, хотя не факт. Далее — мы почему-то очутились здесь с важными для нас Книгами. Раз ты не хочешь показать свою, она для тебя важна. Я прав?

— Да.

— Давай сфокусируемся на двери. Мне не дает покоя месседж: «Для начала закончите и расскажите историю». Что за история? Как ее закончить? Как ее рассказать? Как это позволит открыть дверь? Кто нас услышит? Тут есть микрофоны? Может, камеры? История… Что вообще…

Виктор вдруг внимательно посмотрел на Андрея.

— Ты это видел?

— Что?

— Огонь в камине.

— Что — огонь в камине?

— Он вспыхивал каждый раз, когда я произносил: слова «история» — четыре раза, и «рассказать» — один раз. Вот! Видел?!

Теперь Андрей обратил внимание. Благозвучный треск, чарующие вспышки пламени. Виктор не врал. Огонь словно понимал их — и отзывался.

— Да будет вечен… — прошептал Андрей и прикрыл глаза.

— А-а-а, так вот оно что! — воскликнул Виктор.

— Что? — не понял Андрей, продолжая держать глаза закрытыми.

— Я понял, почему ты чуть не умер, когда я к тебе прикоснулся. Слушай, сорри. Я не знал, что ты верующий.

— Я не поэтому…

— Я не со зла, — продолжал Виктор. — Я уважаю твои чувства и все такое. Но, честно, у фаеризма есть логические корни — древние люди, когда впервые добыли огонь, начали испытывать к нему благоговейные чувства, бла-бла, но следовать этому спустя десятки тысяч лет…