— Ну-ка, попробуй, заплачь. — Евдоксия Ардалионовна положила Лёше на плечо свою сухую руку.

— Зачем? — нервно усмехнулся празять.

— Это может тебе пригодиться.

— Но я не умею плакать по щелчку! — возмутился Лёша, слегка теряя терпение.

— Любой тупой футболист может заплакать по щелчку, — возразила пратёща. — Чем ты хуже?

— Ну, футболисты, наверное, плачут от боли? — ответил Лёша, невольно стараясь высвободиться.

Евдоксия Ардалионовна отпустила его, но только затем, чтоб вооружиться старинной увесистой тростью.

Катя открыла глаза. Почудилось, что ли?

— Ай! — донеслось из-за стены.

Нет, не почудилось.

— Ай! Что вы делаете?!

Катя вскочила и кинулась в комнату бабушки. Ворвавшись, она увидела более чем странную картину. Лёша щемился в углу, а пратёща замахивалась на него тростью, целясь по коленям:

— Покажи мне эмоцию! Смотри! Смотри, как я! Дощщь!

— Катя, сделай что-нибудь! — взмолился Лёша.

— Бабушка! — закричала Катя. — Что ты делаешь? Лёша, почему бабушка плачет?

— А, Катенька! — откликнулась Евдоксия Ардалионовна самым беспечным тоном. — Мы репетируем. Кажется, твой Алёша недостаточно мотивирован, чтоб съехать от меня. Не верю!

Мэрия

По регламенту на это требуется месяц, но вам по дружбе почему бы не сделать за час? Там делов-то… Тут надо через МФЦ подавать заявление на имярека, но вам всё решат по телефонному звонку без пустых брожений, и в очереди стоять не потребуется.

Этой силой в России двигаются горы, и имя ей «блат». Нет такого вопроса, которого не решат хорошие люди для хороших людей. То есть, всё могут сделать, когда захотят, но делают это как можно реже, ведь иначе пропадёт весь смысл блата.

Всё прошло как по маслу. К назначенному часу явилась паспортистка. Евдоксия Ардалионовна для порядка поворчала, но зарегистрировала на своей жилплощади одним махом пять душ. Пошутили о том, сколько бы Ромашкиным пришлось ждать, если бы не свои люди. Высохли чернила новых штампов, и, вдохновлённый взятым темпом, Лёша рванул в мэрию, рассчитывая закрыть вопрос одним рабочим днём.

— А вам квартира не полагается, — сказала девушка с глазами как у лани, подняв их от Лёшиных документов.

— Как это не полагается? — рассердился Лёша. — Девять месяцев полагалась, а теперь не полагается?

Он не испугался и не огорчился, а просто испытал раздражение: ну чего там ещё ковыряться в бумажках, когда всё давно решено?

— Ну, вот, — указала девушка аккуратным ноготком, — у вас на каждого ребёнка уже по двадцать метров площади есть. С сегодняшнего дня.

— Так это же у вас в регламенте написано, чтоб дети были зарегистрированы!

— Всё правильно, — терпеливо согласилась она. — Потому что…

— …они тоже должны быть москвичками, — эту фразу они с Лёшей закончили хором, кивая друг другу.

— Но если дети обеспечены площадью более, чем нормативной, — продолжала девушка, — то на основании чего им что-то выделять? У вас царская квартира в сто двадцать квадратов.

— А какой норматив? — не сдавался Лёша.

— Для семьи из трёх и более человек минимум восемнадцать метров. То есть, в вашем случае, максимум.

Лёша разразился отборными, но всё же уместными в обществе проклятиями в адрес устройства жизни. Его тирада вызвала безусловное сочувствие собеседницы, но, конечно, ничуть не навредила несправедливой системе.

— Мы готовы простить вам срок проживания в регионе — менее пяти лет, — девушка будто извинялась, — закрыть глаза на то, что вы не совсем малоимущие (она покосилась на брелок Мерседеса на Лёшином поясе). Но у вас уже есть по двадцать метров на человека.

— А если мы пропишем ещё кого-нибудь? — нашёлся Лёша, — У нас две бабушки есть!

— Это уже будет ухудшение жилищных условий, — закивала девушка, но не в знак согласия, а в знак того, что предугадала Лёшину мысль. — Вам надо было бабушек раньше прописать.

— Это же маразм!

— Это регламент.

Лёша почувствовал, как впадает в отчаяние.

— Да вы видели эту квартиру? Ей сто лет — из стен кирпичи вываливаются!

— Вставайте в очередь на расселение из ветхого жилья. — Девушка искренне подсказывала оптимальные варианты.

— Да какая очередь?! — простонал Лёша, в глубине души понимая, что собеседница желает ему добра. — Нам сейчас жить негде! Мы под одной крышей с сумасшедшей старухой!

— Мужчина, вы сами не знаете, чего вам надо! — вдруг прозвучало из-за другого стола, а точнее из-за огромного монитора, что стоял на том столе.

— Да вы лучше меня знаете, чего мне надо! — Лёша ринулся на голос. — Я сюда несколько месяцев ходил! Вы же все меня помните!

— У нас таких, как вы, тут каждый день по двадцать человек, — ответили ему, даже не оторвавшись от монитора.

— А раз по двадцать человек, то почему нельзя нормально объяснить, как быть и что делать? Вы почему подставляете-то людей?

— Ой, вот не надо только вот этого… Вы ещё заплачьте тут. — Её высокоблагородие наконец обратило к Лёше своё лицо, но не из вежливости, а чтоб показать во всю его ширину своё презрение.

Увы, даже всесильный блат не гарантирует отсутствия сучков и задоринок. Это ведь тоже в каком-то роде посягательство на общественный строй, а он к себе такого отношения не прощает. Ускорив регистрацию тройняшек, но не посчитав норм квадратуры на человека, Ромашкины обрекли себя на проживание под одной крышей с Евдоксией Ардалионовной. Система посмеялась над ними.

Грустнее самого грустного котёнка Лёша вернулся в квартиру пратёщи, сознавая, что теперь ещё очень долго будет называть это место своим домом. Женщины встретили его траурным построением. Парад разочарования и огорчения. Все уже всё знали. Катя была зеркальным отображением Лёши. Поклявшаяся делить с ним и радости, и горести, и самую фееричную лажу, она оставалась верной брачному обету. Тёща держалась достойно: в конце концов она сама проглядела, когда этот парень влез к ним в семью и испортил жизнь её дочери. Пратёща была похожа на грозовую тучу, а в её глаза, метавшие молнии, Лёша боялся даже взглянуть. Бодрее всех смотрелась Лёшина мама, святая простота. Услышав от Евдоксии Ардалионовны едкий комментарий про «временные трудности», она не уловила сарказма, который полярно менял смысл фразы, и потому не теряла оптимизма.

С лица Лёши можно было писать мальчика для картины «Опять двойка». Наконец, подобно преданной Пенелопе, Катя бросилась к мужу и трепетно прижалась к нему. Лёша спрятал своё лицо в её волосах и оттуда наконец украдкой посмотрел на пратёщу.

— Ты плакал? — требовательно спросила Евдоксия Ардалионовна, держа наготове знакомую Лёше трость.

— Нет, — еле слышно прошептал празять.

— Идиот! Иди немедля! — закричала она и подняла своё оружие.

— Евдоки… Есдокси… Ар… — Лёша спрятался за Катю и с перепугу запутался в имени-отчестве любимой пратёщи.

— Да называй меня уже просто бабушкой! Внучок! Господи, за какие грехи ты ниспослал мне в квартиру такого остолопа? — С этими словами, передёргиваемая отвращением, Евдоксия Ардалионовна направилась в свою комнату, но не стала закрывать за собой дверь — вдруг придёт в голову ещё какое-нибудь удачное ругательство.

Шатающегося Лёшу проводили в комнату Ромашкиных.

— Живёшь за счёт женщин? Забери мою пенсию! — донеслось из комнаты Евдоксии Ардалионовны. — Альфонс! Не жалейте его!

Лёша склонился над дочками, тихо спящими в тройной коляске. Катя обняла его со спины и прошептала:

— Это ничего. Мы же раньше не рассчитывали на ту квартиру. Сами на себя рассчитывали.

За каждым великим мужчиной стоит великая женщина — гласит английская пословица. Лёша Ромашкин, хоть и объективно не ощущавший себя сейчас великим, остро нуждался в крепком тыле и получил его авансом от своей нежной жены.

— Ты права. Забыть и двигаться дальше. — Слова Лёши звучали, как самовнушение. — Сосредоточимся на проекте. Он мощный, я в него верю. У тебя есть мелочь, кстати? Завтра надо бумагу купить.

Катя метнулась к сумочке.

— Возьми тысячу пока… Я у мамы попросила.

Лёша бережно взял деньги. Затем он открыл большую пачку воздушных шариков, достал один для Кати, а другой для себя.

— Прорвёмся. Я за сентябрь чистыми хочу заработать пятьдесят тысяч. В октябре — сто. К концу года — лям. Сейчас очень талантливые дети. А теперь надо потрудиться.

Лёша подмигнул жене, и они принялись наперегонки надувать шарики.

Евдоксия Ардалионовна направлялась в уборную в состоянии тихого негодования. Это была уже вторая попытка за последние четверть часа: в прошлый раз там было занято. В её собственной квартире! Она снова решительно потянула дверь, и снова безуспешно. Скрипнув зубами от ярости, хозяйка требовательно постучала и прислушалась. Вскоре она с удивлением различила звуки возни, хихиканья, скрипов и вздохов. Но не в уборной. В комнате Ромашкиных. Исполненная праведным гневом, Евдоксия Ардалионовна вломилась к обнаглевшим постояльцам:

— Не сметь размножаться в моём доме!!!

Лёша и Катя замерли с полунадутыми шариками в зубах. Пратёща провела взглядом по комнате, пол которой уже по колено был завален надутыми.