Эпизод 2. Хвост

12 апреля 1862 года, Тула

12 апреля 1861 года началась Гражданская война США, продолжавшаяся до 1865 года.

Основной причиной войны стали острейшие противоречия между разными системами, существовавшими в одном государстве: буржуазным Севером и рабовладельческим Югом. В 1860 году президентом США был избран Авраам Линкольн. Его победа стала для рабовладельцев Юга сигналом опасности и привела к выходу южных штатов из состава союза.

Россия оказалась единственной страной того времени, открыто поддержавшей Север.

Император Александр II, отменивший крепостное право незадолго до инаугурации Линкольна, симпатизировал его действиям.

По его личному поручению, тульские оружейники оказывали поддержку Северу.

Поддержка Андрея Георгиевича Медведя, по прозвищу Железный, владельца одного из тульских оружейных заводов, оказала значительное влияние на ход событий.

* * *

Всегда пустой от бумаг широкий стол из карельской карликовой березы сегодня был завален свитками чертежей, листами с таблицами и диаграммами.

Андрей Георгиевич был погружен в мысли:

— Пулемет Эйгара имеет большие перспективы, не в пример многоствольной картечнице Гатлинга. Основная беда пулемета — это перегрев! Надо поразмыслить над системой охлаждения… может быть, применить водяную? Привод «кофемолки» не может дать скорострельность… Да и с патронами на дымном порохе что-то надо делать…

...

Первый в мире пулемет был разработан в 1720 году в Лондоне английским юристом, писателем и «немножко» изобретателем Джеймсом Паклом. Считается, что Пакл изначально разработал свою оригинальную конструкцию по заказу Королевского флота для противодействия маломерным судам и абордажным командам. Во время демонстрации оружия Пакл расстрелял несколько снаряженных барабанов с удивительным темпом — девять выстрелов в минуту. Но почти полтора века на новое оружие не было спроса. Только в 1861 году Авраам Линкольн решился закупить первую партию из десяти пулеметов. Так пулеметы получили боевое крещение в Гражданскую войну США. Они носили имя своего следующего изобретателя — Уилсона Эйгара, но все называли их «кофемолками», поскольку система подачи патронов внешне напоминала кофемолку. Однако «кофемолки» так и не прижились в американской армии. Созданный в 1883 году «Максим» разработки сэра Хайрема Стивенса Максима также не вызвал энтузиазма в США, и изобретатель перебрался в Великобританию, где еще около десяти лет совершенствовал модель. Первой из европейских стран, применившей пулемет «Максим», стала Россия — в 1875 году она купила двадцать орудий и лицензию на их изготовление.

Огромный вклад в усовершенствование пулемета внесли тульские оружейники — начальник инструментальной мастерской Павел Третьяков и старший мастер Иван Пастухов. Тульским мастерам удалось увеличить дальнобойность и надежность оружия и значительно облегчить «Максим». Если вес английского оригинала в полной комплектации составлял около 250 килограмм, то после переделки станка и системы охлаждения пулемет весил 68 килограмм. Всего в пулемет было внесено около двухсот изменений. Да и патроны стали отечественные, от русской винтовки Мосина, вместо патронов для американских «берданок». В 1905 году представитель английского производителя «Виккерс», побывавший в Туле, отметил, что русские смогли добиться взаимозаменяемости деталей пулемета, которая пока еще была недоступна в Европе.

Мысли Железного прервал секретарь:

— Андрей Георгиевич, почта.

Секретарь Александр Николаевич Богаткин работал у Железного первый год.

Андрей Георгиевич лично выбрал его из многочисленных кандидатов — выпускников Московского ремесленного учебного заведения, созданного в 1826 году вдовствующей императрицей Марией Федоровной, которая «высочайше повелеть соизволила учредить большие мастерские разных ремесел на триста человек» для мальчиков-сирот Московского императорского воспитательного дома.

Как многие воспитанники приюта, больше похожего на дворец, Александр Николаевич был подкидышем, но не в пример всем обладал ясным умом, отличной памятью, сильной волей, стойким характером и талантом к иностранным языкам.

С виду это был нескладный тощий беспечный отрок около двадцати лет от роду с вьющимися чернявыми волосами, расчесанными на модный прямой пробор, но его сущность «выдавали» открытые умные зеленые глаза.

Может быть, выбор пал именно на него, потому что он напомнил Железному непутевого сына, разбалованного маман?

* * *

Пока секретарь молча стоял в сторонке в ожидании распоряжений, Железный, думая о жене, машинально перебирал корреспонденцию.

Он сам себе усмехнулся, когда в руках оказалось письмо с почтовой маркой Висбадена. Но он очень удивился его содержанию — обычно жена писала с напоминанием о переводе денег на «лечение».

Железный поглубже уселся в любимое мягкое, зеленой кожи кресло и принялся читать письмо на французском, написанное безупречным каллиграфическим почерком.

Елизавета Тимофеевна писала, по своему обыкновению, прямо — без сантиментов: «Мой дорогой супруг! Судьба свела меня с очень интересными людьми из среды музыкантов. Один из них поведал мне историю, ужасающую своей несправедливостью! Некий скрипач Паганини, известный по всей Европе своим даром, умер больше двадцати лет назад, а его прах запрещен к погребению! Какой-то епископ Ниццы назвал его еретиком и запретил хоронить! С тех пор гроб этого Паганини возят по всей Европе в надежде упокоить мощи. Уж, наверное, лучше умереть в России! Молю тебя — помоги „страннику“. Целую тебя, любовь моя».

Железный на мгновенье задумался.

Перевернув листок, он печально ухмыльнулся: «И вышли мне немного денег. Может быть, тысячу рублей. Если бы ты знал, какие здесь безумные цены! Было бы хорошо, чтобы ты выслал все-таки еще больше денег — на помощь искусству».

...

«…Деньги нужны были бывшему студенту-юристу Родиону Раскольникову для продолжения образования. Именно из-за их отсутствия он был вынужден покинуть Петербургский университет. Полный университетский курс обучения составлял четыре года, а на медицинском факультете — пять лет.

Университетский устав в те годы установил плату со студентов: за слушание лекций в размере пятьдесят рублей серебром в год в столичных университетах и сорок рублей — в прочих. Следовательно, полный курс обучения обошелся бы Раскольникову в двести рублей. Это была изрядная сумма. Пенсия, которую получала мать Родиона Раскольникова, составляла всего лишь сто двадцать пять рублей серебром в год…»

Железный посмотрел на секретаря:

— Александр, позови мне Артамонова.

* * *

Дверь в кабинет без стука аккуратно приоткрылась, и через небольшую щелку в нее быстро протиснулся Сергей Демьянович Артамонов.

Железный передал ему письмо:

— Сергей Демьянович, что ты думаешь?

Артамонов пробежался глазами по тексту, не преминув взглянуть и на оборотную страницу. Затем он взял конверт и внимательно изучил его, включая штамп с датой отправления.

— Я думаю, что ее надо срочно вытаскивать в Москву. Боюсь, что она попала в руки мошенников, которые кишмя кишат на курортах, — четко и ясно констатировал Артамонов.

Железный, зная жену, отмахнулся:

— Не поедет. Наоборот заупрямится.

Артамонов пожал плечами:

— Тогда отправим к ней «хвост».

Железный прищурил глаза.

* * *

К концу дня Артамонов привел в кабинет Железного средних лет мужчину с военной выправкой и доложил:

— Андрей Георгиевич! Хочу вам лично представить — Анатолий Николаевич Никитин, потомственный казак. Выбыл со службы в чине хорунжего в результате преобразования Иркутского казачьего полка. В настоящее время зачислен в нашу секретную службу. Обучен. Специализируется по наружному наблюдению. Ответственный. Замечаний не имеет. Готов к выполнению задания.

Железный смотрел прямо в глаза Никитину, тот взгляд не отвел, но видно было, что немного разволновался.

Артамонов прервал затянувшуюся паузу:

— Разрешите отправляться в Висбаден?

Железный, ни слова не говоря, кивнул.

Никитин слегка приклонил голову:

— Честь имею!

Железный встал и выпрямился:

— Честь имею!

Никитин еще раз приклонил голову, развернулся и, еле заметно прихрамывая на правую ногу, вышел.

Артамонов, глядя на Железного, успокоил:

— Андрей Георгиевич! Не волнуйтесь. Он — лучший. Он не всегда был в «наружке».

Имеет опыт ведения открытых и закрытых боевых действий. Не зря его прозвище — Волкодав. По нашему делу получил подробнейший инструктаж. Все будет хорошо.

Железный устало опустился в кресло и покрутил затекшими за день шеей и плечами.

* * *

Артамонов не уходил.

Железный вопросительно посмотрел на него.

Тот замялся:

— Так что будем с этим скрипачом делать?

Железный вздохнул:

— Давай подумаем, к кому лучше обратиться в Италии. Но они дорого запросят — Ватикан любит деньги. Да и дело это не быстрое.

...

Только в 1897 году прах Паганини упокоился на новом кладбище в итальянской Парме.

Так закончилась скорбная одиссея — пятьдесят семь лет и семь месяцев прожил на свете Никколо Паганини, и пятьдесят шесть лет кочевали его останки в поисках последнего приюта…

Артамонов, подозрительно прищурив глаза, оперся обеими руками на столешницу и, приблизив лицо к уху Железного, прошептал: