Дмитрий Володихин

Мастер побега

Холодно в моем городе,

Холодно…

Звенит на деревьях последнее золото.

И небо, как будто огромным молотом,

Сегодня поутру на части расколото…

И холодно,

В моем городе холодно…

А. Щербак-Жуков. «Холодно»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

2130–2132 годы по календарю Земли

СОЛДАТ

Шитые золотом львы на погонах. Шитые золотом петлицы на стоячем воротнике. Шитый золотом шеврон столичного гарнизона Орден Орла на левой стороне груди. Коронационная медаль на шее. Фуражка с лазурным околышем. Высокие хрусткие сапоги из тонкой черной кожи. Усы, закрученные кверху, подобно двум непоколебимым флагштокам.

Перед толпой дезертиров стоял полковник императорской гвардии во всем великолепии.

Он улыбался.

Он пытался стеком сбросить паучка с сиятельного голенища.

За его спиной выстроился патруль из полудюжины усатых кавалеристов на сытых конях. Плечистые, пышущие здоровьем, с начищенными бляхами, в новеньких мундирах. Румяный адъютант, спешившись, держал в поводу двух жеребцов — своего и командирского.

Конный патруль да участок разбитого танковыми гусеницами шоссе — шагов двести, не более, — отделяли толпу дезертиров от предместий столицы.

Полковник опустил руку.

— А теперь послушайте меня, братья-солдаты. Я не верю, что кто-то из вас оставил позиции за Голубой Змеей без приказа. Я не вижу здесь ни одного преступника. Все вы — жертвы недоразумения. У меня есть приказ сформировать прямо здесь, на месте, пехотную бригаду из… бойцов, временно оказавшихся вне строя. Все вы будете расписаны по ее ротам.

По толпе прокатился гул. Кто-то выругался, кто-то харкнул себе под ноги, посыпались злые смешки. «Перепишут и к стенке поставят!» — выкрикнули из гущи. Желающих записываться не оказалось.

И все же полковник без страха смотрел на реку серых лиц, начинавшуюся в трех шагах от него и текущую куда-то за горизонт. Что, в сущности, такое все эти ребята в замызганных мундирах и с запыленными рожами? Запутавшиеся, опустившиеся существа, которым стоит дать еще один шанс. В худшем случае — жертвы ловкачей-агитаторов. Наверное, голодные. Они должны понять и должны подчиниться. В конце концов, подчинение у них в крови… Так-так, выглядят они совсем не безнадежно! Некоторые даже не поддались агитации левых и сохранили оружие. Хотя бы этот капрал… конечно, крючок на вороте расстегнут не по уставу, а пилотка больше похожа на… тьфу, Гайа просила отучиться от этого слова: «Хотя бы не при детях!», — но карабин он все-таки не бросил. И патронташ при нем, на ремне.

— Капрал, представьтесь как положено перед старшим по званию.

— Исполняющий обязанности командира роты тяжелого оружия 202-го истребительного батальона капрал Дэк Потту.

Солдат обязан отвечать штаб-офицеру громко и отрывисто, приняв стойку «смирно». Солдату самое место в штрафниках, если он отвечает медленно, тихо, дерзким тоном, отставив ногу и глядя куда-то в сторону. На полгода — как минимум! Не забыть эту фамилию… Но сначала капрал Дэк Потту закроет собой столицу от моторизованного кулака южан. Вместе с прочими дезер… бойцами, временно оказавшимися вне строя. А уж потом — в штрафники. И лучше бы всех, кто уцелеет.

— Я вижу, у вас серебряная медаль за отвагу, капрал.

Тот вяло потрогал блестящий диск, косо висевший на клапане кармана, но ничего не сказал в ответ.

— Данной мне властью я утверждаю вас на офицерской должности — командиром первой сводной роты! Пройдите к палатке с императорским штандартом… во-он туда… и штабной писарь оформит…

Капрал, все так же глядя в сторону, перебил его:

— Вы ведь из Ее Величества Гвардейского Конного? На фронте не бывали…

Это уж слишком! И голос у него… какой-то безразличный. Нельзя позволять этой швали! Ни при каких обстоятельствах.

— Не забывайте добавлять уставное обращение, капрал!

— «Уставное обращение» — это… это откуда-то из Империи… Точно. Из полевого устава… Я хорошо помню. Но… чтобы вы знали: для нас Империя кончилась… — произнес Дэк Потту и спокойно выстрелил полковнику в лицо.

За два года до того

…И месяца не минуло, как Гэш Каан, самый молодой профессор Императорского университета искусств, сменил простои черный пиджак на щегольский бархатный, цвета летних сумерек, а мятую рубашку в суповых пятнах — на ослепительно-белое совершенство с накрахмаленным воротничком. Он стал ходить, опираясь на трость с резным набалдашником из кости морского слона. Артистический галстук-бабочка в тон пиджаку дал коллегам повод для иронии: «Не решил ли многоуважаемый господин Каан сменить кафедру на театральные подмостки? Очень мило…»

Многие подозревали, что господин Каан неровно дышит к одной юной приват-доцентше, а именно девице Куур, дочери знаменитого литератора.

Некоторые склонялись к версии, согласно которой Теограна Куур и сама испытывает к профессору романтические чувства.

Избранное меньшинство получило приглашения на свадьбу, а заодно просьбу не распускать язык раньше времени. Профессор Каан и его молодая супруга желали преподнести академическому сообществу сюрприз.

И один лишь Рэм Тану, ученик профессора, знал больше, чем самые избранные изо всех избранных. Больше него могли знать разве только сами жених и невеста.

Ему было доподлинно известно: галстук-бабочку, трость и пиджак цвета летних сумерек профессору подарила его возлюбленная — вслед за тем, как он положил ей на ладонь чудесное колечко. А колечко Гэш Каан коленопреклоненно явил милостивой государыне Теогране сразу после того, как узнал о другом своем подарке, сделанном чуть ранее и абсолютно ненамеренно. Тот подарок профессора долгое время вел жизнь невидимки. Но выдал себя с головой, когда заставил хрупкую барышню скушать на завтрак две копченые рульки с тостами и запить их тремя чашками горячего шоколада..

Это и случилось без малого месяц назад.

Профессор Каан и Рэм Тану шли по коридору университетского корпуса «Цветущая роза». Слева от них медленно проплывали массивные дубовые двери эпохи регентства с изящными золочеными вензелями. Слева бил из высоких окон щедрый август, отбеливая лица до крахмальной безупречности профессорского воротничка. Меж окнами застыли, приняв горделивые позы, августейшие покровители наук в массивных золотых рамах.

— Напрасно вы не занялись биоисторией. Напрасно, напрасно. Это я вам говорю.

— Я бы и рад, но…

— Но?

Рэм пригладил волосы пятерней. Очень решительно. Этот жест — последнее, что оставалось в нем от провинции.

— Нет ничего интереснее людей. А с биоисторией… нет, я понимаю, костные останки убитых животных рассказывают нам, чем питались в первобытную эпоху…

— Не только в первобытную!

— Да, конечно же, не только в первобытную… А по частицам пыльцы можно сказать, какое у них там было растительное окружение… Разумеется. Я не спорю! Но есть все-таки соблазн с этой биоисторией — уйти от человеческих судеб к жизни зверушек.

Его собеседник усмехнулся.

— Вы отказываетесь от места в лаборатории, хотя такую должность никогда не предлагали студенту второго курса. Ни-ког-да! От основания Университета. Вы, в сущности, дерзите.

Рэм посмотрел на него испуганно.

— Нет! Я и в мыслях…

— Можете не оправдываться. Просто незримые нити, коими прошито все пространство внутри академической машины, для вас — тайна за семью печатями. Вам, извините, двадцать лет, а вы их никогда не видели и, в сущности, видеть не желаете.

Рэм сделал в ответ нелепое движение руками: то ли взмахнул ими, словно птица, собравшаяся взлететь, но вдруг раздумавшая, то ли захотел выбить поднос у невидимого официанта, нагло вставшего прямо перед ним. Чудо, а не движение.

— Вот-вот. Вы даже не понимаете, о чем я говорю. Впрочем… нет худа без добра. Вы просто знаете, чего хотите и куда вам следует двигаться. Вы уверены в… направлении движения, не так ли?

— Д-да. Да. Знаете, книжные центры, процветавшие в эпоху Белой княгини…

— Стоп! Поберегите риторский запал для доклада. Ваши интересы мне известны. Хорошо! Я сделаю так, что вашу невиданную дерзость стерпят. Знаете почему?

— Э… что — почему? Почему вы так сделаете? — Рэм с робостью поправил очки.

— Именно.

— Ну, вы хотите мне как-то помочь в моих исследованиях…

— Полное отсутствие политеса! Хорошо хоть при полном отсутствии тщеславия. Одно вас губит, другое покамест спасает.

— Почему же вы не дадите им съесть меня, господин Каан? — вежливо повторил вопрос Рэм.

Профессор Каан остановился у дверей в деканат.

— Вы очень хороши. Когда ваш отец по старому знакомству попросил меня присмотреть за милым мальчиком из приморского захолустья, я…

— Вы думали, я стану для вас обузой?

— Цыц! Органическое неумение не перебивать когда-нибудь дорого вам обойдется.

Рэм заулыбался.

— Да, я думал, из вас ничего не выйдет. На сегодняшний день вы — лучший мой ученик. Терплю вас только за ваш ум и чудовищную работоспособность. Понимаете вы это?

Студент почтительно поклонился.

— Пусть и другие терпят. И еще… При мне, разговаривая со мной, вы можете улыбаться подобным образом. С другими преподавателями — ни в коем случае. Я уже не говорю о декане. Сегодня, когда будете делать доклад… вот! Именно так и не надо. Если, конечно, не хотите двигаться к магистерскому званию лишний год, два или даже пять.