Господи!

Господи!

Я начинаю молиться.

Чуть легче…

Григорьев глядит на меня без испуга, с одной только жалостью. Спасибо, мужик, что ты не боишься меня, что ты считаешь меня человеком! Знал бы ты, как я тебе сейчас благодарен!

Григорьев сообщает нам с Терехом:

— Вертушка уже летит. Быстро они там сработали. Я даже не ожидал.

— Начали понимать, — мрачно комментирует Терех. — Святая молекула! После двадцати летальных исходов…

Меня накрывает.

Господи! Ну Ты же здесь должен быть! Рядом! Ну! Господи! Где ты? Помогай же ты мне!

Расклинило. Кажется, я мычал и мотал головой по подушке. Кажется, я даже слюни пустил. Зона, поганка, сволочь, как же ты достала меня! Иди на хрен! Отвали! Отпусти меня!

Опять накрывает.

Что? Кто? За что зацепиться? Все уходит! Не могу удержать… Михайлов. Почему — Михайлов?

Странно, помогло.

Выныриваю. Два ствола у самой моей рожи.

— Я… еще человек… я… пошли бы вы на…

Опять ухожу в глубину. Всё. Кажется, всё. Кирдык. Я… Кто я? Я… Вы… мы…

Два пришляка. Победили меня. Связали меня. Будут жрать. Надо обмануть их. Надо притвориться, что я с ними. Надо показать, что я не из счастливого народа детей истины, а такой же, как они.

— Мужики, нормально. Отпустило меня. Не беспокойтесь. Я, кажется, научился контроли… контролли… контроллякать… хе-хе…

— Плохо дело, — произносит один из них. — Вторая стадия. Уходит.

Я… да. Уйду. Пустите меня, я иду домой. У меня дома можно всласть поиграть. Наиграться можно вдоволь! У меня дома… у меня дома… кто у меня дома?

И тут я начинаю орать, словно раненый зверь:

— Катя-я-а-а-а-а-а-а-а-а! Катя-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Моя Катя-я-а-а-а-а-а!! Иди ко мне-е-е-е-е-е-е-е-е-е! Иди сюда-а-а-а-а-а-а-а! Иди-и-и-и-и-и-и!!!

Катька… кремовый загар. Худенькая. Как маленькая девочка. Совсем как маленькая девочка. И голосок — точь-в-точь как у маленькой девочки. Серебряный голосок. Райская птица с серебряным голосом. Катька…

— Катька-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Связки садятся.

Хриплю, сиплю, сорвав голос:

— Катька-а-а-а-а…

Куда меня… Шум. Треск… Ветер… Пришляки окружили меня, держат за руки — за ноги… враги! Зло. Убивать!

— Катька-а-а…

Кремовый загар…

На границе Зоны и Внезонья, в вертушке, я очнулся на несколько мгновений. Отпустила, падаль. Всё. Больше не доберется до меня. В голове полыхнуло так, что даже «колотушка» не заблокировала этой боли.

— Сообщите… — говорю трем здоровым бугаям, которые фиксируют меня на полу, — моей жене, Екатерине Караваевой… Сообщите…

Тут я выключился.

…брожу по черным туннелям. По коридорам. Чрез узкие лазы протискиваюсь, и сияние светильника расплескивается по сырым стенам. Куда ни поворачиваю, кажется, все время иду вниз. Ниже и ниже.

А то вдруг выхожу в старый жилой дом близ железнодорожной станции Янов, что в Зоне. Серые квартирные блоки, лестницы, подвалы. Дикари, вусмерть перепачканные кровью, зовут меня к себе, обещают вдоволь накормить, обещают поиграть со мной… Мы — родня.

Бегу оттуда. Мечусь по каменным лабиринтам в поисках выхода. Холодно. Ржавь. Вода капает со стен. Стреляные гильзы и рваные противогазы под ногами. Искрит поврежденная проводка. Огненные мухи летают под потолком, ползают по стенам.

Маленькие уродливые человечки вцепляются мне в берцы, тянут к себе, обещают подарить подземные сокровища. Показывают драгоценные камни. Изумруд размером с кулак. Рубин размером с два кулака. «Хочешь получить их? Останься с нами и ты их получишь!» Лица их так уродливы, что я и секунды не могу смотреть на них. Отшвыриваю уродцев… Бегу… Бегу…

Ловкие, верткие тени обступают меня. Становится светлее. Откуда-то из-под пола доносятся ритмичные удары. Камень под ногами — теплый, затем горячий. Жарко! Тени тянутся ко мне, срывают с меня одежду. «Куда ты? Почему бежишь? Тут тепло… Хочешь тело, какое у нас? Никогда не будешь страдать от голода. Сможешь просочиться куда угодно, увидеть что угодно! Любое знание станет доступным для тебя!»

У теней — визгливые голоса.

«Знание… развитие… устремленность в будущее… чего ты боишься? Мы не чужие тебе, нам тоже известна истина…»

Вот уж дудки!

Коридоры делаются шире. Стены из сверкающей стали. Потом — из серебра с затейливыми узорами. Таинственные знаки. Тысячи знаков! Древнее сказание о рождении мира. Вот я понимаю их суть, и вот она убежала от меня, словно потаенные смыслы сна в миг пробуждения.

Огромный зал. Свет подается сюда через отверстия снизу. Ажурная раковина размером с деревенский дом. Обнаженная женщина на перине под сенью верхней створки. Та самая, кого я знал до Кати. Та самая, кого я не смог до конца забыть. Та самая, с кем возлечь — беззаконно.

«Теперь это можно. Теперь всё разрешено для тебя. Ты слишком много страдал. Возьми от меня немного утешения. Я безмерно скучала по тебе…»

Не могу отвести от нее глаз.

«Ты помнишь нашу любовь? Она была возвышенной и благородной. Разве может быть возвышенная любовь чем-то неправильным? Ты помнишь, я принадлежу тебе, а ты мне…»

— Нет!

«Могу быть такой, какой ты пожелаешь. Если ты ищешь необычных ощущений, если тебе наскучила пресная простота, я буду вот такой…»

И у нее меж бедер вырастает огромный пенис.

Суки! Я не хочу жить такой жизнью! Куда вы завели меня? Я лучше сдохну, чем буду жить вашей проклятой жизнью! Я хочу свою, нормальную жизнь! Пропадите вы пропадом! Все! Все до единого, кто тут водит меня!

Я бью прикладом автомата по ее поганому члену.

Слышу злое завывание.

И опять брожу по черным туннелям. По коридорам. Чрез узкие лазы протискиваюсь, и сияние светильника расплескивается по сырым стенам. Куда ни поворачиваю, кажется, все время иду вниз. Ниже и ниже.

— Что вы ему вкололи! Какое вы право имеете! Я охрану сейчас позову!

Голос слышится откуда-то сверху, из-под потолка. Чушь. Или там есть выход? Сам я уже отчаялся найти выход.

Подпрыгиваю и хватаюсь за ржавую скобу, торчащую из стены.

— Вы слышите меня? А ну дайте сюда это немедленно!

Что мне делать?

— Эй! Я здесь! Эй! Я рядом!

Они там, наверху, отделенные от меня всей толщей железобетонного свода, десятками подземных этажей, паутиной лабиринта, не слышат моих криков.

— Эй! Э-э-э-эй! Это я, Тим! Вытащите меня отсюда! Спасите меня! Э-э-э-эй!

Одной рукой я держусь за скобу, другую сжимаю в кулак и принимаюсь отчаянно колотить в потолок — по направлению, откуда слышатся голоса. Громадная огненная муха садится мне на щеку и больно кусает.

Глупость! Да как они услышат меня? Но я все же молочу по бетону без остановки. Разбиваю пальцы в кровь. Брызги крови моей летят во все стороны.

Неожиданно бетон обваливается прямо мне на голову. Шипя от боли, я вцепляюсь в скобу обеими руками. Из открывшейся в потолке бреши на меня смотрит Дмитрий Дмитриевич Михайлов. Мой босс в течение двух последних лет.

Во взгляде его — досада.

— Я так и думал, — спокойно произносит он. Поворачивается к тощей сердитой тетке в медицинском халате и добавляет:

— Простите, пожалуйста, но не пойти ли вам отсюда на хер? Тем более, что как раз надо позвать лечащего врача… Еще раз извините.

Он протягивает мне руку и мощным рывком втаскивает к себе… куда-то к себе… не пойми куда.

Я лежу на скрипучей проволочной койке, подо мной — вонючий матрас. На мне — жиденькое казенное одеяло. Михайлов сидит у изножья, качая головой.

— Я уж думал, вы не вернетесь, Тим.

И пожимает мне руку. Мышцы мои — будто из ваты.

— Сколь… — хочу я задать вопрос, но в горле скопилась какая-то дрянь и, прежде чем говорить, надо как следует проперхаться.

Впрочем, Дмитрий Дмитриевич понял меня отлично.

— Четыре месяца там. Еще семь месяцев здесь. Нечто, напоминающее кому, но кома ли это на самом деле, я сказать вам не могу. Если требуется точный ответ, что ж, спросите Зону. Авось ответит. Крепко она вцепилась в вас и не хотела отпускать…

Осматриваюсь.

Самый паршивый вариант больницы, какой я только мог себе представить. Над моей койкой, вторым ярусом, нависает вторая. Проволочная сетка ничуть не мешает мне разглядеть огромное пятно от мочи, протекшей сквозь матрас. Справа от меня, слева, спереди и сзади — койки, койки, койки, койки, поставленные рядами. Старые, армейского вида тумбочки у каждого изголовья. Узкие проходы. В воздухе — чудовищная смесь запахов: пищеблок в стиле low-middle, давно не мытое тело, не успевший добраться до унитаза вторичный продукт, ядрёные химикаты для помывки полов. Вялые разговоры, бряканье каких-то лечебных железок, пердёж «овощей».

— Чем вы меня извлекли… из… из забытья?

— Это? — Он поднимает руку с маленьким шприцем. — Производится в Канаде, стоит примерно четыре ваших годовых оклада, Тим, и называется так длинно, что моя гуманитарная память не способна воспроизвести все коленца. Еще производится на окраине подмосковного города Подольск, сто́ит примерно один ваш годовой оклад, содержит ингредиенты от четырех артефактов и называется «Мозгожарка». Я удовлетворил ваше любопытство?

Просеките, ребята, хороший лектор, он и в любой вонючей дыре — хороший лектор.

Тут в ближайшем проходе показывается процессия. Я вижу только ноги: щепки, обтянутые белесыми колготками в халатчатом обрамлении; тумбы в форменных бриджах; нечто довольно аккуратное в темных брюках с наутюженной стрелкой плюс опять же докторский халат. Остальное закрыто вторым ярусом коек.

Издалека доносится раздраженный говорок всё той же вредной медсестры: я ему запретила… еще ругается… бессовестный…

Михайлов потирает лоб. У него до смерти усталый вид. Он всегда был щеголем, любил хорошие костюмы, модные галстуки, безупречно сверкающие туфли. Обращал внимание на парфюм. Среди моих знакомых один-единственный человек продолжает носить запонки, и это именно он. И еще трость. И коричневую испанскую шляпу из мягкого материала. И часы на цепочке — механику, конечно же изготовленную лет сто назад. А сейчас… сейчас он без галстука, без трости, в мятой рубашке, мятом костюме… белки глаз исчерчены красными «жилками», щеки одряблели. Кажется, морщин на лбу добавилось.

Вздыхает.

— К нам приближается потеря времени.

Говорила мне бабушка: «Не плюй в колодец — сам в него попадешь!» Зачем я всегда так ругал наши больницы?

Та самая медсестра. Охранник… то есть, охранница. Тумбы, коммод, брыли, бейсболка. Руки в боки. Электрошокер. С ними — молоденький доктор. Такое же, как и у Михайлова, усталое лицо. Красные глаза.

Медсестра бренчит и бренчит. Присутствие Михайлова стимулирует ее перейти на повышенные тона. Охранница прерывает медсестру решительным жестом и обращается к врачу:

— Што? Убрать это отсюда? — тройным подбородком указывает на Михайлова.

Доктор потирает лоб точь-в-точь таким же движением, как это сделал Михайлов полминуты назад. Усталые люди похожи друг на друга…

— Подождите.

Смотрит на меня. Удивляется. Подходит ближе, тискает мне лицо ладонями, оттягивает веки, заставляет открыть рот и высунуть язык. Потом щупает пульс.

— Хм, — глубокомысленно сообщает он.

— Вот и я говорю, гнать отседа таких вот прохиндеев! Никакой дисциплины! Никакой культуры поведения!

Доктор поворачивается к ней и говорит:

— Если понадобится ваша помощь, я позову.

— А с этим-то как?

— Разве я не ясно выразился?

Кудахча себе под нос какие-то недовольности, медсестра отчаливает. Доктор обращается к Михайлову:

— Чем?

— Мозгожарка.

— Мытищи?

— Подольск.

— Сын?

— Сотрудник.

— Когда заберете?

— Дайте хотя бы трое суток. Ему надо восстановиться.

— Двое.

— Доктор…

— Что — доктор? Сами видите, как тут у нас. Двое суток.

И, повернув голову к охраннице:

— Всё нормально.

— У меня правила режима!

— Через пять минут наш гость покинет палату. А сейчас идите, нам есть о чем поговорить.

— Пять минут! — грозно напоминает охранница.

— Нда-да.

Когда она уходит, я вспоминаю об одном крайне неприятном обстоятельстве. На сколько же я проворонил казенного барахла?.. Оружие, камера…

— Простите, Дмитрий Дмитриевич, но из Зоны меня эвакуировали голеньким. Ни камеры, ни дисков с собранной информацией, ни амуниции моей… — он машет рукой, мол, понимаю, мол, не воротишь, и ладно.

Но я продолжаю:

— Однако не всё потеряно. Часть оборудования можно извлечь из тайника. И часть добытых сведений — там же. Как только я встану на ноги, отправлюсь в Зону и заберу…

Слышу смешок доктора. Михайлов отводит взгляд. Ну, колитесь, чего я еще не знаю.

Начинает объяснять доктор:

— Не до Зоны вам сейчас будет.

— Я сталкер!

Он опять усмехается:

— Молодой человек, вы не поняли. Пси-поле Зоны с вероятностью девяносто пять процентов моментально возьмет вас под контроль, как только вы окажетесь на окраине Зоны. И с вероятностью сто процентов — в течение суток. Вам нельзя в чернобыльскую Зону отчуждения ни при каких обстоятельствах. Это, надеюсь, ясно? Вы были сталкером… и перестали им быть. Впрочем, это только первое обстоятельство… насчет второго… пожалуй, чуть погодя. Когда ваше состояние улучшится.

Врач теряет уверенность на глазах. А Михайлов всё сидит, отворотя взор. Потом произносит:

— Да чего уж тут тянуть-то. Лучше прямо.

— Его надо как-то подготовить… Я мог бы позвать нашего специалиста по реабилитационной психологии…

У Михайлова брови стремительно ползут вверх. Доктор, видя его удивленное лицо, сбивается и замолкает. Дмитрий Дмитриевич, сделав царственную паузу, спрашивает у меня:

— Как вы думаете, немного необычные ситуации, в которых вы пребывали на протяжении последних одиннадцати месяцев, подготовили вас к неприятностям? Или какие-то мелочи еще способны отнять у вас душевное равновесие?

Сколько можно тянуть кота за хвост? А?

— Да говорите уже!

Михайлов одобрительно кивает.

— Тогда приступим к мелочам. За то время, пока вы были несколько не в себе, в Москве произошла катастрофа. Образовалась новая Зона, полностью поглотившая ваш родной город. Вы, Тимофей Дмитриевич, лишились дома, всего имущества и семи аквариумных рыбок, которые мне так нравились. Если рассудить здраво, у вас вообще ничего нет, кроме халата, в котором вы сейчас сидите на койке, да и он — принадлежит больнице. Зато у вашего положения есть свои плюсы…

— Катя? Катя?!

— …а именно то, что ваша супруга жива, здорова, переселилась в Подмосковье, нашла работу и сохранила большого кота норвежской лесной породы, который нравится мне даже больше, чем рыбки. Она ждала вас после того, как пришло известие о вашем исчезновении. Она бывала тут раз двадцать, но вряд ли вы могли ощутить ее присутствие…

Присутствие моей Стрекозы я ощутил несколько часов спустя.

Издалека это выглядело как поединок котенка и сенбернара, в котором уверенно выигрывает котенок. Бу-бу-бу, бу-бу-бу, бу-бу-бу! — долетали до меня сердитые голоса.

Хорошо знакомый мне «сенбернар» пятился, изрыгая ритуальные фразы об отсутствии культуры, дисциплины и всякой совести — как будто у совести есть ассортимент и, хорошенько присмотревшись, можно заказать не всякую совесть, а весьма особенную, узкого диапазона! Стояла позднь, редкие энтузиасты изо всех сил старались не задремать у телевизора при входе на этаж. Прочие укладывались спать или давно спали, освещения нам убавили. В этом вечернем пейзаже далеко разносился сенбернарий лай.

Котенок, по внешней видимости миниатюрный, с тонким девичьем голосочком, упорно продвигался вперед, отпугивая неприятеля грозным взмякиванием.

На медсестру зашикали:

— Да пропустите вы ее! Спать людям не даете! Без вас тише было бы!

А она отругивалась направо и налево:

— А бессоветов обойдусь! Без ваших тут мне советов!

Но, чувствуя, что «болельщики» поддерживают не ее, медсестра неотвратимо сдавала позиции.

— Катя! — крикнул я, — сюда!

— Не пущу! — разоряется медсестра, растопырив руки.

Уж как моя Катька проскользнула — между ног у нее, что ли? — не ведаю, но вот она уже за спиной у противницы. А вот — в двух шагах от меня. Глаза огромные, грудь вздымается, руки дрожат.

— Тим… ты стал вдвое тоньше, чем был… Я боюсь прыгать на тебя.

— Я цел, не поломан и заждался те…

Она прыгнула.

Класть ей с прибором на приличия!

Это был очень длинный, невероятно длинный, как жизнь длинный, как расстояние отсюда до Плутона длинный и как смерть крепкий поцелуй. А потом мою Стрекозу начали стаскивать с меня за ноги. Сенбернарша привела тумбы-с-коммодом-с-бейболкой.

Тумбы-с-коммодом отдирали от меня Катю сноровисто, — как на лесоповале высококлассный сучкоруб превращает дерево в бревно.

— Опять, мля, этот… Одни от тебя проблемы!

Катя успела спросить:

— Когда выписываешься?

— Послезавтра.

— Позвони. Приеду за тобой!

— А завтра?

— А завтра с работы меня не отпустят. Сегодня едва вырвалась…

Что, блин, за работа у Катьки такая? Уходил в Зону, так она еще в аспирантуре училась… Надо будет резкость навести.

Я лежал, смотрел в пятно на матрасе верхнего постояльца и испытывал счастье. Мой мир возвращался ко мне.

Как только Стрекозу выпроводили вон, к моей койке приперлась охранница.

— Слышь, ты ж москвич?

— Москвич.

— От вас, москвичей, всем одни проблемы. Ни рожна от вас нет, кроме проблем. Психи вы. Нормальные люди так себя не ведут.

— От меня, москвича, тебе, чудо, зарплата. За то, что ты ко мне жену мою не пускаешь. Охраняешь меня от нее.

Тетка вяло всхрюкнула.

— Самый умный он… Хорошо, что Москва твоя мандой накрылась.

— Мечтай. Не будет там Зоны. По сантиметрику выжжем.

Она всхрюкнула погромче и удалилась.

Мне снилась июньская ночь в парке Сокольники.

Свет фонарей, скупо разлитый меж деревьями и увитый асфальтовыми лентами. Мышиные шорохи в высокой траве. Робко зацветающая липа. Иероглифы тропинок, начертанные на бумаге покоя.

Два или три соловья ведут бесконечный турнир поэтов. Один из них — то ли самый талантливый, то ли самый матерый — выдает всё время по четыре коленца, но каждый раз их набор меняется. И я становлюсь в сердце парка, одевшись теменью, и слушаю его. Поэма «Безмятежность» строфа за строфой вливается в меня. Когда я поворачиваю к тропинке, ведущей к выходу, он на прощание выдает строфу из пяти коленец, великолепнейшую.

А под утро — опять черные туннели, тени и уродцы. Но на сей раз недолго…

Перед завтраком я делаю три комплекса упражнений. Один — разновидность зарядки. Второй — по особой военсталкерской методике привожу в порядок мышцы, давно отвыкшие от работы. Худо. Но исправимо. Третий — проверяю, всё ли меня будет слушаться. Если придется здорово ускорить ритм движений. Голова кружится… Никуда.

Повторяю третий комплекс. И еще раз. И еще. Пока на меня не начинают коситься. Иду на завтрак изнеможденным. Но, кажется, не всё так плохо, как казалось вначале.

После завтрака является Михайлов. Берет табуретку, усаживается рядом и вынимает из визитки небольшой пакет. Из пакета извлекается старенький айфон.

— Берите, Тим, теперь это ваш служебный. Вот здесь, — он показывает на экранчике, — файл с самыми необходимыми номерами: вашей Катерины, моим и десятком людей, которые могут понадобиться вам по работе. Ибо со вчерашнего дня вы восстановлены в должности.