Андрей выждал полторы минуты и перезвонил снова. Ирка всё ещё злобно огрызалась, но сказала, что уже связывается с участниками. И вообще, не беспокойтесь, начальник, катитесь колбаской.

Андрей удовлетворенно хмыкнул.

— Ира, кто сегодня выступает, напомни ещё раз.

— Хотели, чтобы для разогрева «Бегония» вышла, ретро-диско. Но раз со временем всё меняется, будет сразу Алиса Сикорская. Под занавес — программа для ветеранов корпорации — «Золотые планки».

— Ага, — сказал Андрей. — Нормально. Сикорская… Я же, правда, откуда-то знаю эту фамилию?

— Ну-у, — протянула Ирка, — вряд ли. Лет пять назад были такие «Любовники Марии Стюарт». Она там пела. Но ты же такое, поди, не слушаешь?

— Значит, показалось, — согласился Андрей. — Ладно, Ира, побежали.

* * *

Оказавшись внутри концертного зала, он не без труда протолкался вперёд. Выяснив у Ирки, что в целом всё в норме — опоздание будет незначительное, перебрался в свой «сектор обстрела» — зону на стыке танцпола и отгороженной техплощадки, откуда просматривались одинаково хорошо как лаунж руководства, так и пространство перед сценой.

Начали хоть и по графику, но будто бы для отвода глаз: после того, как погас свет, а зал рассекли зелёные и красные лучи прожекторов, минут двадцать ничего не происходило. В первых рядах шептались о годовой премии, тайком курили вэйпы и неловко обнимались. Динамики расслабленно бубнили скучное ретро-попурри. Оставался буквально один шаг до того, как проявится дядя, который закажет для Толянчика «Шансоньетку».

При этом вокруг сцены потихоньку начали вырастать из пола ребята с витыми проводами от уха. На некоторых были злодейские чёрные очки, но Андрея куда больше смутили открыто поднятые к плечу ладные uzi. На массовых мероприятиях «Микрона» вооружённая охрана появлялась и раньше, но чтобы взвод автоматчиков, напоказ…

Мудаки, думал Андрей, со злостью рассматривая ближайшего терминатора, зарницу что ли решили на отменённом мероприятии разыграть? Засветиться перед новым главным? Да что они, суки, творят?!

И тут ударил барабан. Андрей вздрогнул и инстинктивно повернулся к звуку — на сцене по-прежнему была темень, и от этого казалось, что он идёт откуда-то ещё. Барабан продолжал колотить мерно, на одной ноте, к нему добавились клавиши, выводящие меланхоличную, прозрачную линию. А следом, будто бы вдалеке, заскрежетала виолончель.

Сикорская выскользнула из-под ограждения справа от сцены — и сразу же была поймана прожекторами. В перекрещивающихся кругах света оказалась высокая рыжая девица в зелёном платье-балахоне с серебристыми наплечниками. Она стояла, приложив руки ко лбу, будто проверяя, не поднялась ли у неё внезапно температура. Затем Алиса заулыбалась и, резко вскинув правую руку, помахала танцполу.

— Доброго! — крикнула она. — Здравствуйте!

Народ засвистел в ответ. На сцену полетели заготовленные общественной приёмной цветы — в сопроводительной записке говорилось, что звезда любит жёлтые розы.

— «Холодные!» — объявила Алиса.

Барабан и подключившийся бас добавили темп. Клавиши затихли, а всё отвоёванное ими пространство вдруг занял голос: высокий, ломкий и усталый.

— Мерцай-мерцай, звёздочка, — закрыв глаза, запела Алиса, и как-то сразу стало понятно, что это последняя песня. Самая окончательная. После которой уже ничего не может быть. Да и не очень нужно. Слова падали откуда-то сверху ледяными осколками, пока почти не кончились. Тогда Алисин голос вдруг остался на периферии, превратившись в далёкий детский плач, а сама Сикорская опустилась на сцену и, скрестив ноги, чуть покачиваясь, нараспев выпевала одну и ту же строчку:

— …спи-и-и, пок-а-а снег идё-ёт…

Барабана больше не было, а гитара вошла в бесконечный цикл, нанизывая петли. Тихо-тихо Сикорская повторяла свою выпавшую из стиха фразу. И с каждым произнесением музыка будто становилась отчаяннее, темнее и горше. Андрей почувствовал, что его бьёт электричеством, и тоже закрыл глаза.

И тут музыка рассы́палась. Алиса Сикорская снова стояла на сцене в полный рост.

Танцпол выдержал паузу секунд в десять. Затем зааплодировал — то ли в самом деле понравилось, то ли опять приёмная подстраховалась. Толпа пришла в движение, но ребята с uzi качнули её от сцены. Алиса раскланялась, затем подобрала и бросила в зал цветы, а следом — воздушные поцелуи. Небрежным движением она сдёрнула с плеча лямку платья — и не стала её поправлять.

— «Мышиный шаг», — сказала она. — Это на самом деле очень древняя колыбельная.

Дальше был десяток композиций в диапазоне от тихих клавишных баллад до рок-«боевиков» или отчаянных диско-пульсов. Сеанс продолжался минут сорок. За это время Алиса сорвала со второго плеча (на котором держалось платье) серебристое «крыло», пару раз сделала вид, что готова упасть со сцены в зал, вылила на себя две бутылки воды, вызвав взрыв довольных криков, а потом расстегнула и сбросила сапоги, оставшись босиком.

— Вот бы голову с пле-е-еч, — неслось над залом, — голова будет лете-е-еть, колоколом звене-е-е-ть!..

Закончилось всё внезапно.

Андрей так и не понял, что случилось. Он только заметил, как один из охранников вдруг прыгнул под ноги зрителям — так делают в регби, когда хотят накрыть мяч собой. За охранником потянулся луч прожектора, и на пару секунд стало видно крохотный плакат. Разобрать всё не было ни времени, ни возможности, но первые слова были «мы ждём», а потом что-то про «фронт».

На помощь первому охраннику бросились ещё несколько. Остальные тут же выскочили на сцену, прикрывая певицу и музыкантов. Площадка в момент ощетинилась автоматами. В толпе хрипло завопили и бросились к выходу. Послышались тихие дробные хлопки — не то стреляли с глушителем, не то что-то лопалось под ногами бегущих. Люди сцепившимся клубком катились к главному выходу. Дверь, у которой открылась только одна створка, моментально забилась спрессованными телами. Около служебного входа началась рукопашная между парнями из техслужбы. Над головами летали микшерские пульты и раскладные стулья.

Андрей успел увидеть лицо Сикорской — до крайности удивлённое. Алиса, не отрываясь, смотрела на пустеющий танцпол, по которому всё ещё подпрыгивали какие-то тени со своим странным плакатом. Чей-то локоть с размаху саданул Андрея по переносице, и в глазах враз помутнело. Вот интересно, что там сейчас у генерального, с отрешённым спокойствием подумал он, чувствуя, как лицо заливает кровь. Андрей понял, что падает, и полностью расслабился. Теперь сопротивляться уже было совершенно бесполезно. Его ещё дёрнуло от боли, когда чей-то каблук раздробил ладонь, а потом наступил на пальцы, но после этого уже ничего не было. Сознание, наконец, потерялось.

2

Метранпажи

Сёма отскочил в сторону: светлая клеточка, на которой он стоял, пропала, выключилась вслед за лампой на потолке.

Теперь цельной дорожки до деревянного бруска нет, тёмное перечёркивает её дважды: через пять квадратов и потом совсем далеко — уже у выхода. Отсюда и не сосчитаешь, через сколько именно. Темнота подъела сразу два квадрата подряд, но вроде бы можно наискосок. Отсюда кажется, что можно. Конечно, если хорошо прыгнуть…

Сёма посмотрел на правую стену: кусочка света около неё теперь тоже нет. Как только центральный плафон перестал трещать и моргать усталым красным, правой стороне уже не перепадает даже мутного сумеречного пятна. Сплошная стена темени, такая плотная, что её, кажется, можно потрогать.

Сёма заворожённо протянул к этой чёрной глыбе лапу, но сразу отдёрнул — ему показалось, что лапа тоже начинает чернеть. Это, конечно, ерунда. Так не бывает. Просто немного страшно. Здесь всем немного страшно, и ему тоже. Это так и полагается. Это такое специальное место.

Сам не понимая зачем, маленький медведь пригнул голову и вжался в пол. Теперь он не шёл, а почти полз вперёд, зацепившись взглядом за рассохшийся деревянный брусок на линии горизонта. Отсюда деревяшка выглядит просто каким-то мелким мусором, помаркой на чистом полу или чёрточкой на круге света. Но Сёма уже дважды подходил к ней вплотную и поэтому знает, что она такое. Медведь запомнил её во всех деталях. И запах, и какая она на ощупь. Очень приятная: шершавая и совсем не холодная, как остальное вокруг. И за ней сразу всё заканчивается — из-под створок ворот уже бьёт совсем другой свет. Можно встать на тёплое, толкнуть лапой облезлое железо двери и выйти. Совсем выйти.

Сёма сосредоточенно полз и ещё какое-то время прыгал по квадратам. Со стороны могло показаться, что он играет в гигантские классики, только подходит к игре уж слишком всерьёз: долго готовится к следующему «ходу», выбирает место, прицеливается. Ритм игры сломался только там, где из освещённой дорожки были выбиты две секции. Медведь постоял, оценивая, можно ли будет как-то перебросить через них динозавра. Скорее всего, нет. Ему здесь не разбежаться. И промахнётся он — Яша очень неуклюжий.

Попробовал примериться к другим путям — нет других путей.

И тут моргнула лампочка.

Это была всего секунда. Маленькая, ничего не значащая секунда, на которую три квадрата перед деревяшкой провалились и перестали быть частью пути. Сёма зажмурился от ужаса. Нет-нет, она надёжная! Она никогда раньше так не делала и больше не будет! Сёма через силу снова открыл глаза и заставил себя уставиться на лампу. Она действительно больше не мигала. Медведь караулил лампу не меньше десяти минут, и только после этого решился продолжить свой поход.