24 марта 2022 г.

На подъезде к Рубежному видим, как над ним встают чёрные снопы дыма, и в животе пробегает холодок. Впрыск адреналина словно перед дракой. Но не только мы едем во фронтовой город. Некоторые рубежане возвращаются домой! Зачем? Среди возвращающихся — мужчина и женщина, катят навьюченный велосипед. На мой недоумённый вопрос отвечают:

— Взяли продуктов у тёщи, едем домой, — отвечает рубежанин. — А что её стеснять?

«Ну да, комфорт тёщи превыше всего», — думаю.

Желающих уехать гораздо больше. Сотни людей ждут эвакуации во дворе северного квартала. В первую очередь военные с красными повязками (отличительный знак наших войск на передовой) вывозят детей и стариков. Журналисты столпились вокруг пожилой пары. Женщина рыдает, рассказывая об обстрелах, и зачем-то показывает корреспондентам свой украинский паспорт.

— Вы украинцы, — замечает один из корреспондентов. — А что ж… украинская армия по вам бьёт?

Бедная женщина слышит лишь начало фразы «вы украинцы, а что ж…» и тут же начинает оправдываться:

— Нет… Это… — отвечает она задыхаясь. — Я русскоязычная, украинская, родилась в России…

При этих словах женщина тычет себя в грудь паспортом и мотает головой:

— Так что… тут… предки… земля… — говорит она сквозь слёзы.

— Шура, не плачь, — успокаивает её муж.

Почему она думает, что мы будем относиться к ней хуже только за то, что она украинка? — думаю я. Неужели их так настроили, запугали нами, россиянами? Или она просто не знает, чего от нас ожидать?.. Надеюсь, скоро её опасения развеются.

— Держу, держу, держу, — говорит боец, подсаживая молодую женщину в кабину военного грузовика. Рядом стоит её маленькая дочка. Просовываю ей плитку шоколада (после первого выезда в Рубежное я понял, что нужно всегда иметь при себе набор сладостей, хлеба и сигарет). Она берёт подарок и смотрит на маму, смешно изображая изумление.

— Щоколядка! — в тон ей будто бы удивляется воин, подхватывает ребенка на руки и со словами «полетели-полетели» сажает её к маме. — На военном КамАЗе поедешь!

Но не все способны дойти до точки сбора. От знакомой петербурженки узнаём, что в Рубежном находятся её бабушка с дедушкой-инвалидом и они не могут покинуть квартиру. Это на соседней улице, но журналисты туда не суются. Рядом горит многоэтажка после попадания снаряда. Мы берём в сопровождение двух ополченцев — «Леху» и «Маэстро», последний — дирижёр Луганского музыкального театра, и идём выручать стариков.

— Идти быстро, не кучковаться, мобильную связь отключить, — дирижирует нами Маэстро. — Телефонами не играться. Там, где «мобильных» много, туда начинают шмалять.

— А нас сейчас могут увидеть? — спрашиваю его.

— Надо надеяться, что не увидят, — словно в шутку заявляет сопровождающий. — Надо надеяться на лучшее и радоваться жизни.

— А какие радости здесь есть? — продолжаю допытываться у ополченца. — Понимаю, что не те условия, но мы же люди…

— Солнце светит, покушать приготовили, отогрелись и всё хорошо! — отвечает Лёха.

Находим нужный дом и квартиру пенсионеров. Они сначала недоверчиво смотрят на нас, потом, поняв, что мы свои, спешно собираются.

— Саша, Саша, давай на выход. Давай!! — кричит Лидия Дмитриевна мужу.

Выбегаем из дома, подгоняем машину, втискиваемся туда чуть ли не всемером.

— Это ад был! — вздыхает бабушка. — Дом двихтел и вот так шатался. Клянусь вам Богом!

Какое интересное определение — «двихтел». То ли это что-то местное, то ли бабушка от переполняющих её эмоций случайно придумала новый глагол.

Мчимся. Обгоняем «жигули» с прицепом — в кузове сидят женщины и дети. Через полтора часа в мирном Старобельске передаем спасённых пенсионеров в руки их украинских родственников. Встречают нас, правда, не восторженно. Завидев камеру, женщина машет на нас руками:

— Не надо нам никакой русской прессы. Не надо.

Обидно. Но Старобельск 8 лет был под киевским режимом. Так что делаю на это скидку. И вообще, нечего обижаться! Не та ситуация.

Дедушка нелегко перенес дорогу, но держался молодцом. Мужчина! А Лидия Дмитриевна созвонилась с внучкой из Петербурга. Во время разговора слезы радости.

Через месяц узнаю, что бабушка с дедушкой вернулись в свою квартиру в Рубежное. Без света, воды, но родную. Я тогда не понимал, почему многие не хотят бросать дома и остаются в обстреливаемом городе. Потом объяснили. Во-первых, только так можно уберечь дом от мародеров. Во-вторых, начать жизнь с чистого листа не каждому под силу. Старикам особенно. В-третьих, доля беженцев горька. Там, даже в безопасном и наполненном всеми благами городе, они почти всегда будут чужими. И нередко чужими даже среди своих родственников.

26 марта 2022 г.

Иностранным СМИ устроили экскурсию в ЛНР. По Луганску они ходили в бронежилетах и касках в окружении спецназа, что вызывало снисходительную улыбку у местной журналистской братии — город в тот момент был не многим опаснее Ростова-на-Дону. Их автобус сопровождал бронеавтомобиль «Тигр» с пулеметом на крыше. Ну, антураж так антураж. Пусть поработают с ощущением легкой опасности, — подумал я.

Ино-СМИ доставили в маленький тыловой город, который еще недавно был под украинскими военными и нацгруппировками. Город с необычным названием — Счастье. Топоним, который в своих текстах не обыграл только ленивый журналист. Франко-арабо-испаноязычную группу привезли в образцово-показательную с точки зрения пропагандистского репортажа локацию — разрушенный детский сад, на фоне которого шла раздача хлеба населению. Но пропагандистский не означает постановочный. Это всё правда жизни, которую с точки зрения информационной войны было выгоднее всего показать иностранному зрителю. И при этом обеспечить максимальную безопасность для гостей-журналистов.

Мы пообщались с коллегами, в т. ч. колумбийцем, который потом, к его чести, выдал честные репортажи о Донбассе, и сбежали с экскурсии, свернув в закоулок. Случайно набрели на бывшую школу милиции СССР, где краской было намалёвано — «Айдар» (батальон, запрещенный в России), который приспособил территорию под свой штаб в 2014 году. А через пару лет им на смену пришел уже спецназ национального батальона «Луганск-1». Во дворе сгоревшие грузовики и брошенный джип. Там же советская мозаика с милиционером — алый флаг перекрашен в жовто-блакитный, звезды замазаны. Рядом снаряды и пустой тубус от американского гранатомета. В подвале камера КПЗ для особо буйных штрафников. На стенах стишки какого-то «Компота» и нацистские символы. Наверху в казармах тоже встречаем свастики и руны. На дверях стикер футбольных ультрас «Волыни» с кельтским крестом, наклейки запрещенных в РФ организаций: полка «Азов» и «Меджлиса крымско-татарского народа» с призывом не покупать российские товары. В одном из помещений горы гражданской женской одежды и обуви. Мысль о том, что в этой казарме могли твориться не самые добрые события, пришла сама собой. Истории от местных жителей о пропаже девушек и изнасилованиях в Счастье можно услышать от многих. «Айдаровцы» оставили о себе дурную память.

На кровати лежала книга с символичным названием «Триумф и трагедия». Вот! Вот куда надо было везти иностранцев, подумал я. Хотя что это изменило бы для нас? Ничего. Запад решил воевать. И никакие честные репортажи российских и кучки иностранных корреспондентов на это решение никак не повлияют. Тем не менее я продолжу это делать. Не для того, чтобы переубедить политиков, конечно. Но для самих людей, ставших жертвами этих политических игр. По крайней мере, это всё, что я могу на данный момент.

28 марта 2022 г.

Под Первомайском есть кладбище, где живые хоронили мертвых ночью. Иначе днём риск остаться там навсегда был слишком огромен. Когда мы поднимаемся на этот кладбищенский холм, местные называют его горой или Сокологоровкой, со стороны Попасной артиллерия ВСУ грозит нам гулким уханьем. Но их цели не мы, потому работаем дальше, хотя и не без нервного напряжения.

Здесь покоятся останки 80 мирных жителей, погибших под обстрелами. А смерть в этих местах случается буднично: по дороге за водой или за хлебом. Сначала люди в сумерках прикапывали останки в общую траншею, позже волонтеры перехоранивали тела под крестами. На каждом кресте — номер. После экспертизы ДНК родственники смогут найти своих близких.

Совсем рядом с этим кладбищем в посёлке Ирмино живёт мальчик Кирилл, шести лет от роду. После одного из украинских обстрелов он онемел.

— Он у меня разговаривал раньше. А сейчас… — рассказывает нам бабушка в черном траурном платке. — Речь потерял, понимаете. Просто не стал говорить.

Мальчик выходит к нам из своей комнаты. Очень худощавый, в свитере и серых колготках. Играем с ним минут десять. У него хорошее настроение, но на любые самые простые вопросы отвечает молчаливой улыбкой. Ему необходим врач.

Замолчавшие дети — огромная проблема территорий, перепаханных войной. Здесь нужна армия психологов и программы по реабилитации. Те, кто будет готов ездить по освобожденным и прифронтовым территориям, чтобы выявлять таких онемевших деток и лечить. Родители и бабушки не всегда сами понимают, что ребенку нужна квалифицированная помощь. Но пока… Кто же этих детей услышит? Если они все время молчат…