Тем не менее события привели их на передовую императорской политической арены. Их отец Константин VIII был последним в македонской династии, основанной два века назад, и отчаянно хотел продолжить свой род. В ноябре 1028 года на смертном ложе он приказал Роману, шестидесятилетнему префекту (мэру) Константинополя, развестись с женой и отправить ее в аббатство, чтобы жениться на одной из своих дочерей. Феодора отказалась, мотивируя тем, что Роман был ее троюродным братом, что в те времена не считалось веским оправданием. Зое тогда было за пятьдесят, и она была известна тщеславием: личные покои превратила буквально в византийскую лабораторию с трубками, жаровнями и мензурками для изготовления особенных мазей и эликсиров красоты. Зоя приняла предложение и немедленно воспользовалась своим обретенным могуществом, под подходящим предлогом отправив Феодору, как и Евдокию, в монастырь. Если Зоя и считала себя королевским трофеем, то вскоре, однако, убедилась в обратном. Замужество с Романом не принесло ей ни детей, ни любви, и вскоре оно стало ей претить.
Между ними стоял карьерист из недостойной семьи Иоанн-орфанотроф (эта должность была учреждена в IV веке и заключалась в управлении императорским сиротским домом, однако ко времени воцарения Романа уже предполагала выполнение функций камергера или премьер-министра) родом из Пафлагонии, расположенной на северном побережье Турции. Михаил Пселл, в то время безвестный молодой придворный секретарь, а впоследствии выдающийся политик и историк, называл Иоанна «человеком низкого и отвратительного происхождения, одаренного исключительно гибким и сообразительным умом». Он всегда искал возможности для продвижения как своего, так и своих младших братьев, Константина, Георгия, Никитаса и особенно самого младшего, привлекательной наружности двадцатичетырехлетнего Михаила, которого он представил императорской чете.
...«Не царского он рода и не царский сын, и, судя по его должности, он не принадлежал к именитым сановникам, — сообщает его современник из Армении летописец Аристакес Ластивертци. — Был он незначительным дворцовым служащим».
«Император мельком взглянул на него и из вежливости задал несколько вопросов, отпустив восвояси, но велел оставаться при дворе, — записал Пселл. — Его влияние на Зою, однако, было иного свойства. Его глаза светились молодостью, и она тотчас же стала очарована его обаянием. <…> Зоя не умела равнодушно относиться к молодым мужчинам и не умела владеть своими страстями».
Аристакес же более явно об этом пишет: «Императрицей же овладела похотливая к нему страсть».
Между ними молниеносно завязался бурный роман, и никаких попыток скрыть свою неосмотрительность они не делали. Роман либо вовсе не замечал любовников, либо решил не замечать, что их только раззадоривало. Императрица осыпала Михаила драгоценностями и облачала в шитые золотом одеяния и, как поговаривали, в моменты уединения зашла так далеко, что усаживала его на императорский трон и вручала ему скипетр. Вместе с Иоанном они умудрились назначить его на должность слуги императорской опочивальни — самого приближенного к императору в самые незащищенные минуты. Ни для кого не оказалось сюрпризом, когда вдруг здоровье Романа ухудшилось. Все подозревали императрицу и ее любовника. «Придворные были единогласны в мнении, что сначала они одурманили его и в конечном счете отравили зельем из черемицы [это ядовитая рождественская, или постная, роза], — пишет Пселл. — Не отрицаю, что в какой-то момент, правда это или нет, но я утверждаю, что Зоя и Михаил были причиной его смерти».
...Роман умер 11 апреля, внезапно, в своей ванне. «Как только он вошел в золотую ванну с теплой водой, — сообщает Аристакес, — слуги схватили его за волосы и держали под водой до тех пор, пока он не испустил дух. На то у них было распоряжение королевы». [Здесь необходимо отметить, что варяжская стража была знаменита своей верностью трону, и неважно, кто его занимает. В 969 году, когда императора Никифора II Фоку во сне насмерть заколол собственный же племянник Иоанн Цимисхий, в императорскую опочивальню стража подоспела слишком поздно. Обнаружив стоявшего над жертвой окровавленного узурпатора, вместо того чтобы отомстить, они преклонили колени и присягнули на верность убийце как новому императору. Если бы Михаил и даже Зоя пришли к Роману с обнаженными клинками, варяги на полпути их обезвредили бы, однако судить или наказывать уже совершившего свое дело убийцу не было их обязанностью.]
«В комнату вошли несколько человек, включая саму императрицу, без телохранителей и с выражением глубокой печали, — вторит Пселл. — Однако, посмотрев на него, довольная, она отошла, убедившись в его скорой кончине». Вдовой Зоя пробыла недолго. В тот же день она вышла замуж на Михаила, а на следующий день короновала его как императора Михаила IV Пафлагонского. Алексий Студит, патриарх Константинопольский, сначала отказывался благословлять такую узурпацию власти — до тех пор, пока они не пожертвовали церкви пятьдесят фунтов золота.
Когда на голове у Михаила засияла корона, пафлагонцам императрица стала не нужна. Иоанн взял на себя управление государственным аппаратом, раздавая назначения, деньги и прочие милости на свое усмотрение, в частности остальным своим братьям. Он заменил служанок и обслугу на преданных ему и Михаилу доносчиков и запер Зою обратно в гинекее, выпуская лишь по необходимости, для присутствия на государственных мероприятиях. Императрицу избегал даже сам император, и второе замужество Зои было еще хуже первого. «Я не могу ни хвалить, ни порицать Михаила, — отметил Пселл, — его неблагодарности и ненависти к благодетельнице я не одобряю, но понимаю его опасения, как бы царица и его не обрекла злой участи». [Цитата из русского перевода «Хронографии» Пселла (можно найти в части Михаил IV, п. VI): https://azbyka.ru/otechnik/Mihail_Psell/hronografija/#0_18. (Прим. перев.)]
Зоя в этом вопросе с ним не боролась, по крайней мере в открытую. Как у женщины, даже как у императрицы у нее не было такой власти. Однако на ее стороне была любовь народа. Более того, Михаил и Иоанн должны были иметь в виду тот факт, что она допоздна сидела в своей опочивальне-лаборатории за приготовлением свежих порций черемичного зелья.
Вот в такое змеиное гнездо ступил Харальд осенью 1034 года. Как только была установлена его добросовестность и все убедились в его достоинствах, кажется, что он всё же получил аудиенцию императора. Для знатных придворных она не означала ничего большего, чем знак вежливости по отношению к посланнику иноземного князя в череде других аудиенций, ожидающих разрешения вопросов, распределения средств, вынесения судебных приговоров и разрешения споров. Для Харальда, однако, она означала его представление и знакомство с наиболее могущественными людьми западного мира.
За семьдесят лет до этого император Константин VII в своей книге «О церемониях» установил правила надлежащего ведения императорских дел — сочетание романского права, греческой культуры и христианской веры. Приемы и аудиенции должны были проводиться в Магнауре, Великом зале, который располагался, если идти через обрамленный колоннами и статуями дворик у ворот Халки, к востоку от Августеона, Великой площади. Трехнефная базилика Великого зала освещалась золотыми канделябрами, подвешенными на посеребренных медных цепях, с персидскими коврами и благоухающими цветами, разбросанными под ногами. Сенаторы, военачальники, патриции и аристократы занимали почетное место, а чужестранцы и остальные ниже рангом, следовавшие за ними, располагались в соответствии с занимаемым положением.
Высокопоставленные чиновники и приближенные из числа придворных располагались ближе к трону, в точности как апостолы вокруг Христа. Дела решали в ритме медленного танца под неторопливые звуки хора на фоне, с различными партнерами, которые сменялись в четком порядке, подражая гармонии и порядку божественного творения, когда всё вращается вокруг центра вселенной.
Император восседал на троне между двумя гигантскими позолоченными львами из бронзы, охраняемый двумя рядами стражников-варягов, блистающих воронеными и позолоченными доспехами и характерным оружием. Как их описывает Пселл, «эти люди были экипированы щитами и ромфеями, однолезвийными мечами из тяжелого железа, которые они носили на правом плече». Ромфея изначально появилась у фракийцев как древковое оружие, но за века видоизменилась. Ко временам Харальда ромфеем обычно называли двуручный меч, который носили на перевязи, однако некоторые историки считают, что более точный перевод с греческого таков: «Целый отряд держал щиты и нес на правых плечах однолезвийные мечи, тяжелое оружие из железа». Другими словами, топоры.
Посреди всех, в центре, сидел император в тунике из белого шелка под императорской багряной накидкой в греческом стиле — хламиде, или даже в лоросе — длинном вышитом церемониальном платье. На его груди был тяжелый, расшитый золотом воротник, инкрустированный драгоценными камнями, а голову венчала императорская корона с драгоценностями с протянутой поверх нитью жемчуга. Михаил IV был всего на несколько лет старше Харальда. «Он был привлекательным молодым человеком, — отдает ему должное Пселл, который лично знал императора, — молодость цвела в нем, он был свеж, как цветок: с блестящими глазами и, по правде говоря, очень розовощекий». Харальд сражался против более внушительных мужчин на поле боя и побеждал, и в бою один на один мог с легкостью прикончить бывшего служащего из семьи менял.
Однако власть императора имела другую природу, этой властью он мог посылать армии за гибелью или за славой, а мужчин отправлять тысячами на смерть — он тоже был своего рода убийцей. Таков был Михаил, если верить придворным слухам, который удерживал голову Романа под водой в дворцовой бане. Вот он, человек, который, совершив убийство, вознесся до уровня Бога.
