Дональд Томас
Шерлок Холмс и крест короля
...Роберту, Дидре, Джейн и Кристоферу
Я чрезвычайно признателен доктору Линде Шекспир за предоставленную информацию о рукописях Байрона, а также Чарльзу Шлессигеру за интерес, проявленный к новым приключениям великого детектива.
Говорящие руки
1
Погожим майским утром 1901 года Холмс и я впервые встретились с Рэймондом Эшли Сэвилом, третьим графом Блэгдонским, которому в ту пору было около сорока пяти лет. Его дед, первый граф Блэгдонский, сколотил состояние и получил титул, открыв Коммерческий банк Сэвила в 1839 году. Он играл заметную роль в жизни лондонского Сити в период расцвета Викторианской эпохи. Прежде чем старого Джона Сэвила возвели в графское достоинство, он заработал свой первый миллион, сумев извлечь выгоду из железнодорожного бума сороковых. Затем, незадолго до того, как мыльный пузырь лопнул, находчивый коммерсант продал свои доли в капиталах Большой северо-восточной железной дороги и ее конкурентов. После этого немалый доход фамилии Сэвил был преумножен благодаря акциям крупной угледобывающей компании и нескольких новых «универсальных» магазинов, украсивших Вест-Энд в последние десятилетия XIX века.
Старик умер в 1897 году. Старший сын и наследник пережил его всего на несколько месяцев, и третьим графом Блэгдонским стал внук Джона Сэвила. По едкому замечанию Шерлока Холмса, аристократический титул через три поколения успел утратить свой «торговый налет», так что теперь Рэймонд Эшли Сэвил заседал в парламенте наравне с потомками Плантагенетов и сановников елизаветинских времен.
Родовое гнездо графов Блэгдонских в поместье Прайорсфилд построили за каких-нибудь сорок лет до того, как мы с Холмсом впервые его посетили. Ценой невероятных усилий была создана иллюзия, будто французский замок XVI века оторвали от берега Луары и поставили в долине Темзы, на полпути из Лондона в Оксфорд.
Вскоре Прайорсфилд оказался в центре нашего внимания, поэтому следует рассказать о нем подробнее. Лучший вид на дом открывался издалека: пассажиры оксфордского поезда могли мельком полюбоваться им, когда он вдруг вырастал за беркширскими лугами близ Виндзора. Вопреки стараниям архитектора и строителей здание в стиле французского Возрождения выглядело чересчур новеньким для того, чтобы представлять собой нечто большее, нежели игрушка успешных коммерсантов. Этот купол меж двух круглых башен с коническими крышами вполне мог бы увенчать павильон зимнего сада или гранд-отель популярного морского курорта.
Представители знатных семейств обычно хранят в своих замках оружие и знамена рыцарских времен, славу же Прайорсфилда составили витрины с изделиями из севрского фарфора, сверкающие золотые вазы с живыми цветами, расставленные на полированных обеденных столах, и писанные маслом помпезные салонные пейзажи. Ходили графы Блэгдонские по коврам с цветочным узором, которые сам Людовик XIV приказал выткать для залов Версаля.
Рэймонд Эшли Сэвил явился на Бейкер-стрит в назначенный час. Он был высок, сухощав и, по всей видимости, находился в расцвете сил, хотя и изрядно сутулился. Кроме того, в облике этого белолицего, гладко выбритого аристократа сквозила удрученность. Казалось, будто он несет на своих плечах всю тяжесть мира. Наш посетитель посмотрел на меня, и в его взгляде мне почудилось беспокойство. Затем он уселся в кресло, взмахнув длинными фалдами визитки, и обратился к моему другу:
— Мистер Холмс, то, что я вам расскажу, должно остаться между нами.
— Разумеется, милорд, — учтиво ответил Холмс. — Однако доктору Ватсону вы можете довериться так же, как и мне. Более того, я даже посоветовал бы вам это, поскольку при разрешении любых трудностей второе мнение оказывается весьма полезным. Будет лучше, если мой друг и коллега выслушает отчет об обстоятельствах дела из ваших собственных уст. Полагаю, что его присутствие необходимо.
Холмсу не раз случалось вот так, вежливо, но твердо, знакомить высокопоставленных клиентов со своими правилами. Лорд Блэгдон помолчал, как будто собираясь встать и уйти, однако вместо этого вздохнул и начал свой рассказ:
— Мистер Холмс, вам, вероятно, известно о том, что младший брат моего отца, лорд Фредерик Сэвил, погиб вместе с молодой женой в клэпемской железнодорожной катастрофе тысяча восемьсот семьдесят девятого года.
— Я знаю об этом, милорд, — тихо сказал мой друг.
— Пятилетний лорд Артур Сэвил остался сиротой, и мой отец воспитал его как родного сына. Конечно, близкой дружбы между нами быть не могло из-за разницы в возрасте — я старше почти на двадцать лет. Однако мои поступки по отношению к нему подтверждают, что Артур всегда значил для меня больше, чем просто младший кузен. Он унаследовал от своего отца лишь «титул учтивости», поэтому не может претендовать на место в парламенте или фамильное состояние, но я позаботился о том, чтобы в средствах мой двоюродный брат не нуждался. Оксфорд он покинул без ученой степени, при этом, как ни странно, приобрел репутацию подающего надежды пианиста. Если бы Артур проявил достаточное упорство, не имея иных средств к существованию, то, смею предположить, его ждала бы музыкальная карьера.
— Я интересуюсь концертной музыкой, — невозмутимо заметил Холмс, — и наслышан о выдающемся даровании лорда Артура. Сожалею, что он не стал его развивать. Его исполнение шопеновского этюда до-диез минор на частном концерте в Прайорсфилде было выше всяческих похвал — так сказал мне сам великий Владимир де Пахман несколько лет назад. Возможно, вашему родственнику и не пристало играть для публики, но он показал себя как блестящий пианист.
Граф наклонил голову в знак согласия.
— К сожалению, мистер Холмс, меня привели к вам не музыкальные достижения моего кузена. Я пришел поговорить о вопросе, касающемся его репутации. Сказать по правде, он известен в кругу богемных эксцентриков куда более, чем мне хотелось бы. Что до музыки, то ею он занимается все меньше и меньше, лишь изредка играя на семейных вечерах. Позвольте мне быть откровенным: я привязан к лорду Артуру и время от времени помогал ему в меру своих возможностей. Но с некоторых пор его поведение внушает мне тревогу.
Холмс приподнял бровь.
— Я не беру на себя смелость, милорд, исправить поведение вашего кузена.
Граф Блэгдонский жестом отклонил возражение моего друга.
— Я не говорю о том, что он проявил порочные наклонности или буйный нрав. Его нельзя упрекнуть в чрезмерном увлечении горячительными напитками, азартными играми или женщинами. Эксцентричность моего кузена заключается в том, что он в некотором роде коллекционирует странности как нечто самоценное, если вы меня понимаете.
— Уверен, что понимаю, милорд.
— Разумеется, я не назвал бы его сумасшедшим. Человек, который считает, будто френология позволяет судить о характере по шишкам на черепе, — не обязательно умалишенный. Того, кто причисляет себя к розенкрейцерам [Члены тайных религиозно-мистических обществ, существовавших в Европе в XVII–XVIII веках.], именующимся магами Золотой Зари, психиатры не запрут в Бедламе. Пусть кто-то уверяет, что на спиритических сеансах ему являются души умерших, — у него есть право на свободу мысли. Тем не менее меня беспокоит, что мой брат превратился, скажем так, в собирателя подобных причуд.
— Если здесь не имело места мошенничество или принуждение, — мягко ответил Холмс, — я вряд ли буду вам полезен. Вероятно, доктор Ватсон…
— Но если странности моего кузена связаны с преступлением?
— Это, конечно, совершенно меняет дело.
— Вдруг однажды он безо всякой цели, а просто ради забавы начнет обворовывать по ночам своих родных, живущих с ним под одной крышей? Я пришел к вам, поскольку опасаюсь, что его эксцентричность, предосудительная сама по себе, может привести к нарушению закона.
Холмс выпрямился в кресле.
— Думаю, милорд, вам следует рассказать нам о своих подозрениях более подробно.
Под бременем свалившихся на него забот лорд Блэгдон, казалось, сгибался все ниже и ниже.
— В прошлую пятницу, мистер Холмс, ровно неделю назад, лорд Артур тайно пробрался ночью на земли Прайорсфилда и открыл подъемное окно библиотеки на первом этаже, отодвинув щеколду чем-то вроде ножа. Очевидно, для него не составило труда влезть на подоконник, после чего он прошел в северную гостиную. Там стоит большой застекленный буфет в стиле Луи-Филиппа, где хранятся лучшие образцы фарфоровой коллекции Прайорсфилда. Одна из наших экономок услышала скрип рамы и вышла посмотреть, в чем дело. Она застала лорда Артура в комнате, но он ее не видел. Поскольку мой кузен иногда бывает в доме, женщина не окликнула его, а обратилась к камердинеру, который в свою очередь разбудил меня.
— Полагаю, ваш брат посещал Прайорсфилд регулярно, однако при иных обстоятельствах? Пожелай он приехать, ему стоило об этом лишь попросить?
— Конечно. Он мог бы считать поместье своим домом, каковым, по сути, оно для него и было. Именно поэтому происшествие внушило мне такое беспокойство. В ту ночь я тихо спустился в гостиную, чтобы понаблюдать за лордом Артуром, не привлекая его внимания. Он открыл дверцу буфета, причем сделал это столь быстро, что я не успел заметить, воспользовался ли он отмычкой или ключом, который можно было изготовить по заранее снятому слепку.
— Это мы сумеем установить, — выпалил я, но Холмс, нахмурившись, подал мне знак молчать.
— Включать электрический свет ему не потребовалось, — продолжал лорд Блэгдон, — поскольку той ночью луна освещала комнату через незанавешенные окна. Я не мог хорошо разглядеть, что именно делает мой кузен. Он стоял ко мне спиной, повернувшись к полкам с севрскими вазами, жардиньерками, блюдами и шкатулками. Дверца буфета оставалась приоткрытой. Посуда, которая там хранится, покрыта синей или розовой глазурью, украшена золотым орнаментом и картинами парковых развлечений галантного века или сценами из античной мифологии. Лорд Артур коротко чиркнул спичкой и, как мне показалось, сразу нашел то, что искал. Двигался он быстро и бесшумно. Я не услышал ни звука, пока за ним наблюдал, и не могу вам сказать, брал ли он в руки какие-то предметы, хотя, вероятнее всего, так и было.
— Что он взял? — спросил я.
— Ничего, доктор Ватсон! Ничего! Если бы экономка не услышала, как в библиотеке открывается окно, мы вовсе не узнали бы о ночном визите лорда Артура.
— Закрыв дверцу, — вмешался мой друг, — он запер буфет и прошел из гостиной в библиотеку. Затем вылез наружу и опустил створку, не сумев задвинуть внутреннюю щеколду.
— Совершенно верно, мистер Холмс. При виде кузена я встревожился, подумав, что он попал в историю и теперь обворовывает собственных родственников из необходимости расплатиться с долгами. Или, возможно, он связался с преступниками, которые вынуждают его совершать кражи? Вы меня понимаете?
— О, вполне! Но случалось ли вам с тех пор снова находить окно не закрытым на задвижку?
— Нет. Его проверяли каждое утро.
— Отлично. Куда лорд Артур направился в ту ночь после того, как покинул ваш дом?
— Могу предположить, что он пересек лужайку, пошел по дороге, ведущей в деревню, и на станции дождался утреннего поезда.
— Хорошо, если так. В этом случае у него, скорее всего, не было сообщников и он, вероятно, не действовал по чьему-либо указанию. Конечно, ваш кузен мог осматривать фарфор, чтобы подготовить почву для будущего ограбления. Но, думаю, он легче справился бы с этой задачей, находясь в Прайорсфилде в качестве гостя. Так или иначе, на ближайшей неделе он не возвращался в ваш дом.
— Знай я, что лорд Артур хочет осмотреть коллекцию, я позволил бы ему любоваться ею, сколько угодно. Оттого меня и настораживает его таинственность. Поскольку никакого видимого ущерба моему имуществу он не причинил, я предпочел наблюдать за ним молча.
— Вы поступили правильно, милорд, — успокаивающе произнес Холмс.
— Удивительно, что в ту ночь на нем не было перчаток.
— Они ему и не требовались, — проговорил я. — Генри, главный инспектор Скотленд-Ярда, может читать по отпечаткам пальцев как по книге, однако кто станет ими интересоваться, если нет свидетельств преступления? Не заметь вашего кузена экономка, не было бы ни улик, ни даже подозрения.
Лорд Блэгдон покачал головой.
— Вы неверно меня поняли. На протяжении последних шести месяцев лорд Артур постоянно носил перчатки, зачастую не снимая их даже в помещении. Он не говорит об этом, не желает ничего объяснять, но мы подозреваем, что у него сыпь или другая проблема подобного рода.
— Ваш кузен и на пианино играет в перчатках? — спросил Холмс, и в его тоне мне послышалась нотка скептицизма.
— Конечно нет, — сказал наш посетитель не без некоторого негодования, — но музыку он почти совсем забросил.
— Надевает ли лорд Артур перчатки к обеду?
— Пару раз надевал. Впрочем, в последнее время он, оставаясь погостить в моем доме, ест у себя в комнате. И это наименьшая из его странностей.
— И когда лорд Артур в последний раз без перчаток играл в вашем присутствии на пианино?
— Около четырех недель назад, во второй половине дня. При этом присутствовали лишь несколько членов семьи, да и те обращали на него мало внимания, поскольку были заняты вистом. Брат исполнил первую вещь из «Карнавала» Шумана, потом остановился, закрыл крышку пианино, спрятал руки и ушел к себе.
— Ваш кузен в самом деле виртуозный музыкант, — любезно проговорил Холмс. — Удалось ли вам тогда разглядеть какие-либо отметины на его коже?
— Нет, — ответил лорд Блэгдон. — Правда, я сидел в некотором отдалении и видел только тыльные части рук. Никакой сыпи на них я не заметил.
— Тогда мы можем заключить следующее: что бы ни вынуждало лорда Артура носить перчатки, эта причина позволила ему исполнять Шумана без них. С тех пор кто-нибудь пользовался инструментом?
— Нет. Когда на пианино не играют, крышку опускают и запирают ключом.
— Стирали ли с клавиш пыль?
— Думаю, нет. Клавиатуру, как обычно, закрыли, и я не припомню, чтобы миссис Роули, экономка, просила ключ в последнее время.
— Прекрасно! — сказал Холмс. — В таком случае мы, полагаю, сможем сделать первый шаг к разрешению вашей проблемы.
Когда мы остались одни, мой друг чиркнул на манжете памятную записку из двух или трех слов и посмотрел на меня.
— Признаюсь, Ватсон, что из всех недавних дел это обещает быть самым интригующим. Думаю, в первую очередь мы должны с позволения его светлости осмотреть locus in quo [Место действия (лат.).], как юристы назвали бы место, где разворачиваются события, связанные с маленькой тайной лорда Артура.
2
Три дня спустя, в понедельник утром, мы сошли с поезда на тихой станции с деревянной платформой. Нас уже ждала двуколка, запряженная пони. Вязы, растущие у реки, шелестели кронами, в эту пору особенно густыми и пышными. Широкая лента Темзы посверкивала на солнце. То и дело вверх по течению проплывали прогулочные пароходики, везущие пассажиров из Виндзора в Оксфорд.
После увеселений уик-энда огромный Прайорсфилд-хаус стоял опустевший. Парки обезлюдели, и было слышно, как в большом бассейне, украшавшем главный газон, из раковины тритона льется вода. В отсутствие хозяина дома нас встретила экономка, и мы сразу же прошли за ней в северную гостиную. Окна выходили на теневую сторону, чтобы яркий солнечный свет не повредил обивке мебели. Домоправительница маленьким ключиком отперла застекленный буфет.
— Я попросил бы вас открыть и пианино, — учтиво произнес Холмс.
Она по-петушиному приосанилась и сжала руки. С первого взгляда было ясно: эта служанка не из тех, кто станет распространять слухи о странном ночном визите лорда Артура Сэвила.
— Лорд Блэгдон не оставил распоряжений относительно инструмента.
Шерлок Холмс вздохнул.
— Боюсь, мы впустую потратим время его светлости и свое собственное, если нам не предоставят возможности осмотреть клавиатуру. В таком случае я вынужден буду отказаться от дальнейшего расследования.
После короткой паузы этот поединок характеров разрешился в нашу пользу. Экономка подошла к красивому черному пианино фирмы «Бёзендорфер», отперла и откинула лакированную крышку, обнажив безукоризненные клавиши.
— Кажется, — шепнул мне Холмс, скривив рот, — здешние горничные, как водится в большинстве домов, не слишком усердно борются с пылью. Полагаю, на их месте я тоже не проявлял бы особого рвения, вытирая предметы, которые почти тотчас же снова становятся пыльными.
Экономка бесшумно удалилась из комнаты, но мы понимали, что она станет наблюдать за нами, притаившись в укромном уголке за дверью. Холмс повернулся к пианино. В Прайорсфилд он явился с черным кожаным саквояжем, весьма походившим на докторский. Достав футляр с инструментами, мой друг положил его на стол, раскрыл и взял две кисти из верблюжьей шерсти, какие мог бы выбрать живописец для тонкой работы. Затем Холмс извлек из сумки два пузырька. В одном из них был темный порошок — графит, наподобие того, который используется для смазки замков. Во второй склянке мой друг хранил смесь собственного приготовления, состоявшую из двух частей тщательно измельченного мела и одной части металлической ртути. К каждому из пузырьков прилагался порошковдуватель, позволяющий аккуратно распылять содержимое на любую поверхность. Складную увеличительную линзу Холмс, как обычно, держал наготове в жилетном кармане.
На протяжении следующих двадцати минут Шерлок Холмс работал терпеливо и внимательно, его брови были сосредоточенно нахмурены. Сперва он тонким слоем равномерно нанес на черные клавиши пианино светлую ртутно-меловую смесь и удалил небольшой излишек верблюжьей кисточкой. Затем при помощи другого инсуффлятора распылил графит на костяные пластины белых клавиш. Подобно тонкой снежной пелене, порошок лег на поверхность, подчеркнув ее контуры — в данном случае едва заметные следы, оставленные человеческой кожей.
Холмс достал из кармана зеркальце и наклонил его так, чтобы поймать свет, льющийся из окон. Теперь мой друг принялся тщательно изучать каждую клавишу в отдельности, и я знал, что лучше его не отвлекать. Лишь спустя полчаса он выпрямился. Его четко очерченное лицо было оживленным, глаза блестели. Холмс опустил зеркальце, в которое все это время напряженно всматривался, выбирая подходящий угол. Порошки выявили на полированной слоновой кости клавиш следы — такие легкие, что их стерло бы легчайшее прикосновение руки.
— В одном мы можем быть уверены, Ватсон: последний человек, игравший на этом инструменте, исполнил на нем «Преамбулу» великого Роберта Шумана. С тех пор к клавиатуре не прикасались.
На мой взгляд, Холмс был чересчур доволен собой.
— Но как вы можете это утверждать?
— Очень просто, мой дорогой друг. Начнем с того, что нас интересует последний из тех, кто здесь музицировал. Могу вас заверить: все отпечатки оставлены одной парой рук. Только этот человек садился за пианино после того, как с клавиш стирали пыль.
— Лорд Артур?
Холмс поднял палец.
— Посмотрите на две верхние октавы: четыре крайние клавиши остались нетронутыми. Эти соль, ля, фа-диез и соль-диез очень часто оказываются ненужными. О них можно забыть. Но отсутствие отпечатков на других пяти клавишах весьма показательно.
