В результате я определила это поведение как Одежда, Усиливающая Настроение. В этом случае вы используете одежду, чтобы улучшить или оптимизировать ваше эмоциональное состояние, чтобы развеселиться. Вы же знаете, как говорят: «Не одевайтесь для той работы, которая у вас есть, одевайтесь для той работы, которую вы хотите иметь»? Мы можем перенести эту идею на эмоции.
Одежду, Усиливающую Настроение, вы надеваете, чтобы передать чувства, которые хотите испытывать. Я выбирала более яркие цвета, чтобы доставить себе радость, высокие каблуки, чтобы чувствовать себя сильной, а макияж, чтобы ощущать себя ухоженной и элегантной. Все это были действия, усиливающие настроение. Это были способы инвестировать в себя, когда тот, кого я любила и кому доверяла, только что показал мне, что, с его точки зрения, я не слишком дорого стою. Все перечисленное выше говорило: «Хорошо выглядеть — это лучшая месть». Сегодня это трансформировалось в популярный хештег #RevengeBody. Но я одевалась не для моего бывшего жениха. Я этого больше не делала и никогда не стану делать. Я одевалась, чтобы взглянуть в лицо миру. Хорошо одеваться стало первым шагом к тому, чтобы вернуть мою жизнь.
Разумеется, этого было недостаточно. Незачем быть психологом, чтобы понять: для того чтобы прийти в себя после насилия со стороны сексуального партнера, требуется намного больше, чем юбка-карандаш и изящные босоножки на каблуках. В то лето и осень мои наряды становились все более и более фантастическими, а от моего прошлого «я» осталась только оболочка. Преподаватели обратили на это внимание. Да и как они могли не заметить меня в тех нарядах, которые я выбирала? У меня состоялось несколько встреч за закрытыми дверями, на которых я обо всем им рассказала. Для этого мне потребовалась вся моя храбрость. И хотя преподаватели были в курсе моей ситуации, связанная с моим культурным происхождением неспособность говорить о психическом здоровье мешала им. Поэтому в декабре они рекомендовали мне уйти из программы обучения. По их мнению, мне «не хватало необходимой эмпатии, чтобы стать психологом».
Оглядываясь назад, я понимаю, что, вероятно, страдала от какой-то разновидности посттравматического стресса и не могла полноценно общаться с пациентами или ровесниками в повседневной жизни. Это не оправдание тому, что произошло. Мне просто важно объяснить, что в глубине души я знала, что по-прежнему остаюсь сочувствующим, чувствительным, интуитивным человеком, которым я всегда была. Я просто была отрезана от этой части моего «я», как будто не могла найти путь к самой себе. Мне оставалось всего пять экзаменов, чтобы получить вторую степень магистра по консультативной психологии, когда меня вышибли из Колумбийского университета. Я получила степень магистра искусств и была официально обученным психологом. С тех пор я отпустила все сожаления по этому поводу. Я твердо верю, что, наткнувшись на закрытую дверь, вы все равно можете выбирать. Вы можете сдаться или найти другую дверь.
Итак, мне было 23 года. Я оказалась в глубоком экзистенциальном и эмоциональном кризисе. Меня отчислили из университета, я потеряла жениха. Вернуться домой и зализывать раны? Нет, это был не вариант, даже если бы мне был по карману авиабилет в Огайо. Я чувствовала себя одинокой и опустошенной. Если бы я только знала, что оказалась в хорошей компании, ведь по данным исследования Американской ассоциации психологов, проведенного в 2009 году, 87 процентов выпускников-психологов сообщают о том, что испытывают тревогу, а 68 процентов — депрессию [Willyard, Cassandra. Need to heal thyself? (2012, January). gradPSYCH Magazine, an American Psychological Association Publication. Retrieved from https://www.apa.org/gradpsych/2012/01/heal].
Изучение психологии неслучайно в шутку называют «поиском себя», потому что люди, которых влечет к профессиям, связанным с психическим здоровьем, обычно хотят решить собственные проблемы, при этом помогая другим [Willyard, Cassandra. Need to heal thyself? (2012, January). gradPSYCH Magazine, an American Psychological Association Publication. Retrieved from https://www.apa.org/gradpsych/2012/01/heal]. И да, у меня действительно были проблемы.
Как и у других людей, многие вопросы, возникшие в моей жизни, уходят корнями в детство. Я уже упоминала о том, что мой отец работал смотрителем здания в средней школе. Но это еще не вся история. Я сама днем училась, а вечером работала моделью, вот и у моего отца было еще одно занятие. Когда мне было 13 лет, его осудили за наркотики, и он отбыл два года в тюрьме. В это же время обострилась борьба моей матери с наркоманией. Все закончилось хорошо: оба моих родителя не так давно сумели пройти обучение в колледже — это наполняет меня такой гордостью, что мне трудно ее выразить. Но тот период, когда они употребляли наркотики, оставил отпечаток на всех нас. Уйдя из Колумбийского университета, я испытала депрессию, какой не ощущала с подросткового возраста, когда отца посадили в тюрьму. Но все же я не могла больше винить себя за проблемы моих родителей. В затруднительном положении, в котором я оказалась, тоже не было моей вины, но с ним я должна была справиться одна. Я оказалась на неизученной территории.
В прошлом, реагируя на трагедию, разочарование или препятствия, я начинала работать еще усерднее, толкала себя к тому, чтобы добиваться лучших результатов. Я хотела, чтобы все мной гордились, хотела привлечь внимание к себе и компенсировать проступки родителей.
Я рано поняла, что усердный труд поможет вытащить себя практически из любой ямы. Сестра моего отца первой в семье эмигрировала в США. Она работала горничной, мыла полы и в конце концов заработала достаточно денег, чтобы вытащить с Ямайки и моего отца. Я первой в семье поступила в колледж, не говоря уже об университете Лиги плюща. Поэтому, когда администрация заявила мне, что я не на своем месте, это был удар под дых не только мне, но и моей семье. Как к этому отнесся мой отец? «Ты родилась здесь, в Соединенных Штатах. И ты отправляешь нас назад на два-три поколения». Я почувствовала себя неудачницей. Предполагалось, что у меня все получится, я собиралась стать той, кто спасет всех нас. Вместо этого моя неудача распространилась словно круги по воде, пятная позором мою и без того уязвимую семью. Была ли папина реакция справедливой или заслуженной? Хотела ли я по-прежнему играть роль спасителя семьи? С этими вопросами я до сегодняшнего дня сражаюсь на сеансах у психотерапевта.
Твердолобая этика в работе была не единственной вещью, которую я унаследовала от моей семьи. Мне рассказывали, что, когда моя бабушка по материнской линии попыталась заговорить об изнасиловании, ее поместили в психиатрическую больницу. Как группа, чернокожие женщины коллективно и на протяжении поколений носили в себе переживания по поводу расовых предрассудков, сексуального насилия, ежедневных оскорблений и мимолетной агрессии. Это опустошающее наследие. Понятно, почему мы «закрываемся». Понятно, почему мы так неохотно обращаемся за помощью. Ученые, работающие в области эпигенетики, исследуют вопрос наследования травмы, теоретически обосновывая вопрос передачи из поколения в поколение психических ран [Carey, Benedict. (2018, Dec. 10). Can We Really Inherit Trauma? The New York Times. https://www.nytimes.com/2018/12/10/health/mind-epigenetics-genes.html].
Ученый-биолог Лоуренс В. Харпер из Колумбийского университета написал в Psychological Bulletin, опубликованном Американской психологической ассоциацией: «В настоящее время поведенческое развитие считают результатом взаимодействия наследственности, врожденных характеристик, культурного контекста и родительского воспитания, так как они напрямую влияют на индивидуума. Эволюционная экология указывает еще и на влияние эпигенетического наследия, передачу потомству фенотипических реакций родителей на вызовы окружающей среды, даже когда потомство само не переживает эти вызовы» [Harper, Laurence V. (2005). Epigenetic Inheritance and the Intergenerational Transfer of Experience. Psychological Bulletin, 340.]. Иными словами, прожитые нами ситуации могут быть связаны с нашими генами. Как утверждают некоторые ученые, травма может наследоваться.
После изнасилования я решила разорвать этот порочный круг замалчивания жестокого обращения. Я рассказала о нем, чтобы моя будущая дочь не родилась с грузом моей боли и боли моей бабушки. И я продолжала об этом рассказывать. Открывшись родителям и преподавателям, я в конце концов обратилась за помощью к психологу. Недавно я прочла об этом лекцию в TED-X [Конференции спикеров в области технологий, развлечений и дизайна, проводимые в США частным некоммерческим фондом.]. Стыд расцветает в молчании, поэтому я заговорила и продолжаю говорить.
Но сразу после изнасилования меня волновал только один практический аспект моего выживания. Чтобы оставаться в Нью-Йорке и держаться на плаву с финансовой точки зрения, я устроилась работать няней. Мне казалось, что это гигантский шаг назад, поражение и отступление от моих целей.
Поначалу казалось, что эта работа ничем не лучше мытья полов и туалетов — той работы, которую мой отец и моя тетя выполняли сразу после эмиграции. Но другую работу я найти не могла. Вне моей программы я никого не знала и могла выбирать только между работой няни и работой в «Макдоналдсе». Если бы моя жизнь была кинофильмом, то тут как раз зазвучала бы печальная музыка. Я была няней невероятного семилетнего мальчика с особыми потребностями. Я ухаживала за ним, и ради него мне пришлось все делать медленнее, а это оказалось самой лучшей терапией, на которую я только могла надеяться. После изнасилования моя жизнь разделилась на до и после. Донн, которой я была, превратилась в Донн, которой я никогда больше не буду. Я снова и снова проживала ту ночь. И все же, как вам об этом скажут многие из тех, кто пережил сексуальное насилие, когда это случилось, мир не рухнул. Мы продолжаем ходить раненые, стоим в очереди в кофейнях, заходим в супермаркет, смотрим себе под ноги. «Это непризнанное поле битвы, — написала в Twitter певица Лиз Фэр о жертвах сексуального насилия, — и мы ветераны без наград» [Phair, Liz. (2018, Sept. 27). Phair’s complete quote, via Twitter: “For those of us contemplating the harms that we’re [sic] done to us and that we suffered in silence— the price of growing up female in this culture— I salute you. There is an unacknowledged battle field and we are the undecorated veterans #IBelieveChristineBlaseyFord”].
