По временам, оказавшись среди овец — когда их сгоняют для дезинфекции и до отказа набивают ими загон, из которого они убежать не могут, — он испытывает желание пошептаться с ними, предупредить о том, что их ждет. Но затем улавливает в их желтых глазах проблеск чего-то такого, что заставляет его молчать: покорности, предвидения не только того, что происходит за сараем с попавшей в руки Роса овцой, но и того, что ожидает их всех под конец долгой, сопряженной с мучительной жаждой поездки в Кейптаун на большом грузовике. Они знают все, до малейшей подробности, и на все согласны. Они подсчитали цену и готовы ее заплатить — цену того, что они живут на земле, цену того, что они живут.
Глава двенадцатая
В Вустере всегда дует ветер, немощный и холодный зимой, сухой и горячий летом. Проведя час под открытым небом, ты обнаруживаешь мелкую красную пыль у себя в волосах, в ушах, на языке.
Мальчик он здоровый, полный сил и энергии и тем не менее часто простужается. По утрам он просыпается с комом в горле, с красными глазами, из носу течет — не остановишь, его бросает то в жар, то в холод. «Я заболел», — хрипло сообщает он матери. Мать притрагивается к его лбу тылом кисти. «Ну, тогда лежи в постели», — вздыхает она.
Остается миновать еще один трудный момент — это когда отец спросит: «А где Джон?» — и мать ответит: «Заболел», а отец фыркнет и скажет: «Опять прикидывается». После этого он лежит как может тихо, пока отец не уходит, пока не уходит брат и он не получает наконец возможность приняться за целодневное чтение.
Читает он очень быстро и в книгу уходит с головой. Во время его болезней матери приходится два раза в неделю заглядывать в библиотеку, чтобы брать ему книги: две на свою карточку и две на его. Сам он библиотеки избегает, опасаясь возможных расспросов библиотекарши.
Он понимает: если ему хочется стать великим человеком, нужно читать серьезные книги. Он должен стать таким, как Авраам Линкольн или Джеймс Уатт, учивший при свече, пока все спали, латынь, греческий и астрономию. От мысли стать великим человеком он пока что не отказался и обещает себе взяться вскоре за серьезное чтение, но сейчас ему хочется только одного — читать захватывающие истории.
Он прочитывает все детективы Энид Блайтон, все повести о мальчиках Гарди [Повести о подростках-детективах братьях Фрэнке и Джо Гарди публикуются издательским синдикатом Стратемейера с 1927 г. под коллективным псевдонимом Франклин У. Диксон.] и все, написанное о Бигглсе [О приключениях воздушного аса Джеймса Бигглсуорта по прозвищу Бигглс писал в 1932–1968 гг. английский пилот и писатель У. Э. Джонс (1893–1968).]. Однако больше всего ему нравятся книги о французском Иностранном легионе, которые писал Персиваль Кристофер Рен. «Кто самый великий писатель на свете?» — спрашивает он у отца. Отец говорит: Шекспир. «А почему не Персиваль Кристофер Рен?» — спрашивает он. Отец Рена не читал и, несмотря на его военное прошлое, читать, похоже, не собирается. «Персиваль Кристофер Рен написал сорок шесть книг. А Шекспир сколько?» — с вызовом осведомляется он и начинает перечислять названия. Отец произносит: «А-ай!» — и раздраженно отмахивается, но ничего не отвечает.
Если отцу нравится Шекспир, значит это плохой писатель, решает он. Тем не менее он начинает читать Шекспира, книгу с желтоватыми, обмахрившимися по краям страницами, полученную отцом в наследство и, наверное, стоящую немалых денег, раз она такая старая. Он пытается понять, почему Шекспира называют великим. Прочитывает «Тита Андроника» — из-за римского названия этой пьесы, — затем «Кориолана», пропуская длинные монологи, как пропускает описания в книгах из библиотеки.
Кроме Шекспира, у отца есть еще томики стихов Вордсворта и Китса. А у матери — томик Руперта Брука. Они занимают почетное место на каминной полке в гостиной, рядом с Шекспиром, «Легендой о Сан-Микеле» [Автобиографическая книга шведского врача Акселя Мунте (1857–1949).] в особом кожаном футляре и книгой А. Дж. Кронина про какого-то врача [Цикл рассказов и повестей шотландского писателя Арчибальда Джозефа Кронина (1896–1981) о сельском враче докторе Финлее публиковался с 1935 г. в журнале «Космополитен»; первый сборник, «Приключения черного саквояжа», вышел в 1943 г.]. «Легенду о Сан-Микеле» он начинал читать дважды, но каждый раз ему становилось скучно. Он так и не понял, кто такой этот Аксель Мунте, правдивая это книга или выдуманная и про что она — про девушку или про какое-то место.
Однажды отец заходит в его комнату с книжкой Вордсворта в руке. «Ты должен это прочитать», — говорит он и указывает на стихи, помеченные им карандашными галочками. А еще через несколько дней приходит снова, чтобы обсудить с ним стихи. «„Грохот водопада меня преследовал, вершины скал, гора, глубокий и угрюмый лес — их очертанья и цвета рождали во мне влеченье — чувство и любовь“ [Уильям Вордсворт. «Строки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства». Перевод В. Рогова.], — цитирует отец. — Великая поэзия, верно?» Он бормочет что-то, отказываясь встречаться с отцом глазами, отказываясь подыгрывать ему. И очень скоро отец сдается.
Он о своей неподатливости не сожалеет. Он не понимает, какое отношение может иметь поэзия к жизни отца, и подозревает, что это всего лишь притворство. Когда мать говорит, что ей приходилось, чтобы избежать насмешек сестер, украдкой забираться с книжкой на чердак, он ей верит. Но представить себе отца читающим в детские годы стихи не может — сейчас отец читает одни газеты. По его представлениям, отец в том возрасте только и делал, что отпускал остроты, смеялся да сигареты за кустами курил.
Он наблюдает за читающим газету отцом. Читает отец быстро, нервно, перелистывая страницы словно в поисках чего-то, в газете отсутствующего, перелистывая шумно и прихлопывая их ладонью. Дочитав, он складывает газету в узкую полоску и принимается за кроссворд.
Мать тоже преклоняется перед Шекспиром. Она считает, что величайшая его пьеса — «Макбет». «Если б что-то там, все следствия предусмотрев… — бормочет она и запинается, а затем продолжает, подчеркивая кивками ритм, — всегда несло успех» [«Макбет», акт I, сцена 7; цитата сильно искажена: «Если б злодеянье, все следствия предусмотрев, всегда вело к успеху» (перевод Ю. Корнеева).] — и добавляет: «Всем благовониям Аравии не отмыть этого запаха» [«Макбет», акт V, сцена 1; опять-таки: «Всем благовониям Аравии не отбить этого запаха» (перевод Ю. Корнеева).]. «Макбета» она проходила в школе. Учительница стояла у нее за спиной и щипала мать за руку, пока та не дочитывала монолог до конца. «Kom nou, — повторяла учительница, — Ну, давай же», — и щипала, и мать выдавливала из себя следующие несколько слов.
Чего он не может понять в матери, так это правильности ее английского, особенно письменного, — даром что ума на то, чтобы помочь ему с домашними заданиями, которые он получает в Четвертом Стандартном, ей явно не хватает. Слова она использует в их правильном смысле, грамматика у нее безупречная. В английском языке мать чувствует себя как рыба в воде, там ее на ошибке поймать невозможно. Как это могло получиться? Отца ее звали Питом Вемейером, имя самое африкандерское. В альбоме есть его фотография: рубашка без ворота, широкополая шляпа — самый обычный фермер. Жили они в провинции Юниондейл, а там англичане не встречаются; чуть ли не все их соседи носили фамилию Зондаг. А ее мать была урожденной Мари дю Биль — происхождение немецкое, ни капли английской крови. И однако же, детям своим она давала английские имена — Роланд, Уинфрид, Эллен, Вера, Норман, Ланселот — и дома разговаривала с ними только по-английски. Где они могли освоить английский — Мари и Пит?
Английский отца почти так же хорош, хотя в нем слышатся отголоски африкаанса: отец говорит «thutty» вместо «thirty» [Тридцать (англ.).]. Решая кроссворд, отец обязательно роется в «Оксфордском карманном словаре английского языка». Похоже на то, что он знаком — по крайней мере, шапочно — с каждым словом этого словаря, да и с каждой идиомой тоже. Отец с наслаждением произносит самые глупые из них, словно пытаясь понадежнее устроить их в своей памяти: pitch in [Налечь — в смысле: взяться за дело.], come a cropper [Провалиться — в смысле: потерпеть неудачу.].
С Шекспиром он дальше «Кориолана» не продвинулся. Газеты ему скучны — если не считать спортивных страниц и комиксов. Когда читать становится совсем уж нечего, он принимается за зеленые книги. «Принеси зеленую книгу!» — кричит он матери со своего ложа болезни. Зеленые книги — это тома «Детской энциклопедии» Артура Ми, которые ездят с ними повсюду столько, сколько он себя помнит. Он прочитал их от корки до корки десятки раз, а когда был младенцем, вырывал из них страницы, разрисовал все тома цветными мелками, у некоторых переплеты отодрал, так что теперь обходиться с зелеными книгами следует осторожно.
Вообще говоря, он эти зеленые книги не читает, слог их — слишком умильный, слишком детский — вызывает у него раздражение: другое дело — вторая половина десятого тома, алфавитный указатель, полный фактических сведений. Впрочем, чаще всего он задерживается на картинках, в особенности на фотографиях мраморных скульптур, на голых мужчинах и женщинах, обвитых посередке тонкой тканью. Гладкие, стройные мраморные девушки наполняют его эротические сны.
Самое удивительное в его простудах — то, как быстро они проходят. К одиннадцати утра насморк исчезает, голова проясняется и чувствует он себя превосходно. Довольно пропахшей потом пижамы, затхлых одеял, продавленных матрасов и разбросанных повсюду сопливых носовых платков. Он выбирается из постели, но не одевается: не стоит слишком уж искушать судьбу. Главное — не высовывать носа на улицу, ведь кто-то из соседей или прохожих может донести на него, поэтому он возится с конструктором, или наклеивает марки в альбом, или нанизывает пуговицы на нитку, или сплетает из шерсти, из остатков ее мотков, шнуры. Ящик его стола набит такими шнурами, годными только на то, чтобы подпоясывать ими халаты, которых у него нет. Когда в комнату заглядывает мать, он старается принять вид по возможности пристыженный, поеживается от ее язвительных слов.
