– Ты говоришь, что религия ничего не значит?

– Если нет веры, религия не значит ничего.

– Я выбрала христианство и пытаюсь жить по этой вере.

Когда я это сказала, что-то произошло. Физическое тело Джесса осталось прежним, но он словно стал больше; глаза его сделались добрее, но пронзительнее.

– Madre, ты не христианка.

С тем же успехом он мог меня ударить.

– Почему ты так говоришь? Конечно же, я христианка! Всю жизнь я молилась и ходила в церковь, читала Библию. Всю жизнь, Джесс!

– Ты не веришь словам Христа и никогда им не верила.

– Ты оскорбляешь меня, Джесс.

– Ты приняла толкование людей и отвергла истинные слова Бога.

– Это не так. Я…

– Что может быть яснее чем «проси́те, и дано будет вам»  [Матф. 7:7. «Проси́те, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам».]? Что может быть яснее, чем «любите врагов ваших»  [Матф. 5.44. «А Я говорю вам: люби́те врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас».]? Что может быть яснее, чем «не заботьтесь о завтрашнем дне»  [Матф. 6.34. «Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы!»]? Однако ты и другие, называющие себя христианами, отказываетесь действовать по этим убедительным правилам, потому что не верите в них.

– Нам полагается любить наших врагов, людей, которые пытаются причинить нам зло? Мы не должны защищаться?

– Только потому, что вы беспокоитесь, остаетесь при своем недоброжелательстве и не просите Бога разрешить ваши проблемы. Если ты поверишь и будешь на практике следовать словам Христа, у тебя не будет врагов.

– Что ж, как ты уже сказал, никто не идеален.

– Madre, сотни тысяч людей на земле всецело следуют этим словам, и жизнь их полностью отличается от жизни большинства — радость переполняет их.

– Сотни тысяч?

– Я должен изменить их число до сотен… тысяч миллионов. Ты поможешь мне? Ты будешь моим первым апостолом?

Моя блузка промокла от пота, сердце колотилось о ребра. Мертвый сын, которого я обожала, был жив. Он безжалостно расправлялся с моей верой — или недостатком ее — и требовал, чтобы я изменилась, не сходя с этого места. Он говорил правду. Я не верила. Я потерплю неудачу в том, что он от меня просит.

Его голос становился все глубже:

– Попроси Бога доставить новые полотенца в эту комнату, Madre, так, будто от этого зависит твоя жизнь.

– Что?

– Новые полотенца.

– Сейчас?

– Да.

– А если бы от этого и вправду зависела моя жизнь?

– Она зависит, просто ты этого не видишь.

Дрожа, плача, я опустилась на колени и сложила руки: — Господи, я не знаю зачем, но пожалуйста, пожалуйста, пошли нам новые полотенца, как того хочет Джесс!

Пока я стояла на коленях и бормотала эти «пожалуйста, пожалуйста», мальчик подошел к двери и открыл ее. За дверью стояла горничная с полной охапкой полотенец.

Джесс взял их, поблагодарил и закрыл дверь.

Тут меня осенило, что солнце уже садится.

– Джесс, это был просто вечерний обход прислуги.

– Для тебя это так, потому что ты не веришь.

Долго он еще будет мучить меня?

Он положил полотенца, подошел ко мне и стиснул мои плечи:

– Тебе нужно поесть.

Я не смогла бы ничего съесть, даже если б попыталась.

– Нет.

– Следуй за мной, — сказал он и вышел на террасу.

Когда мы там очутились, я увидела, как внизу люди ужинают на воздухе, на их столах мерцают свечи, официанты ходят среди них, принимая заказы и разнося еду. Над беседой и смехом плыла негромкая музыка. Мне очень захотелось сидеть за одним из этих столиков и ужинать с Джессом — просто ужинать, как обычно. Вместо этого он встал на стул и протянул мне руку:

– Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «Перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас.

То была прямая цитата из Евангелия от Матфея, глава семнадцатая, стих двадцатый. И сам Иисус это говорил.

Джесс добавил:

– Включая полет. Мама, возьми меня за руку.

Я в ужасе шагнула назад, качая головой:

– Джесс, не делай этого со своей бедной мамой! Не делай этого! Ты хочешь, чтобы я разбилась? Я не могу летать, ради Христа!

Джесс улыбнулся:

– Но я — Христос.

Полная тревоги, я вбежала в номер, нашла спальню и упала на кровать, не пытаясь сдержать всхлипывания. Или все это было бредом, или моя вера была поддельной, как с предельной ясностью показал Джесс. Это было невозможно — сдвинуть горы. Я не могла летать без самолета. Никто не мог. Я не призвала в номер полотенца. Они появились тут благодаря случайному стечению обстоятельств. Но больше всего я боялась подвести своего сына, который вернулся к жизни, чтобы спасти нас. По крайней мере, я думала, что он мой сын.

Я села, полная ужаса, вспоминая Евангелие от Матфея, главу двадцать четвертую, стих двадцать четвертый: «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных». Неужели, прикинувшись Джессом, явился демон?

Я в ужасе уставилась на Джесса, который вошел в комнату, сел рядом со мной и обнял. Мой страх исчез. Мое сердце знало, кто он такой.

– Давай попробуем другой способ. Верь мне. Все будет в порядке.

Я кивнула, вытерла лицо и последовала за ним обратно в гостиную. Сумерки кончились, в небе повис роскошный горбатый месяц. Джесс включил свет и сел, скрестив ноги, на розово-голубом ковре, как свами  [«Свами» — «учитель», обращение к брахману.].

– Давай медитировать, — сказал он.

– Я не умею.

– Помнишь: «Учитесь спокойствию и знайте, что я — бог»? Вот и все.

Я села рядом с ним, скрестив ноги.

– Будет лучше, если ты станешь следовать своему дыханию. Обращай внимание на вдохи и выдохи, но не изменяй их. Или можешь сосредоточиться на энергетическом поле своего тела. Обращай внимание на вибрацию.

Сперва я чувствовала себя так неловко, следя за вдохами и выдохами, что мое дыхание стало неровным. Потом я заметила, как спокойно и неглубоко дышит Джесс, как мирно. Я попыталась вспомнить, каково это — дышать, не сознавая, что ты дышишь, и вскоре пришел более естественный ритм. Я закрыла глаза и последовала этому ритму. Вдох, выдох. Потом в груди моей появилось тепло. Дыхание стало более поверхностным, и без всякой видимой причины я ощутила такое спокойствие, какого не чувствовала весь день; спокойствие и легкость.

– Ты знаешь, что ты чувствуешь, Madre?

Я отрицательно покачала головой.

– Мерцание того, что христиане называют Святым Духом.

Это имело смысл. Всякий раз, молясь, я это чувствовала. Я осталась в мире со своим дыханием и со Святым Духом.

– А теперь открой глаза, Madre.

Я открыла.

Джесс с сияющим видом смотрел на меня. Наверное, я ответила ему таким же сияющим взглядом, потому что улыбки наши начали шириться, как свет полуденного солнца на стеклах небоскребов.

– Продолжай следовать своему дыханию, — сказал он.

Я слышала музыку, доносящуюся из ресторана снаружи. Вместо того чтобы помешать моей медитации, она стала ее частью — дыхание, музыка, улыбка Джесса, счастливая энергия, которую мы делили друг с другом.

– Посмотри на орхидеи, Madre.

Орхидеи росли в горшке на полке на другом конце комнаты, рядом с телевизором, — четыре грациозных стебля, отяжелевшие от белых цветков.

– Ты можешь довериться мне, всего на минутку? — спросил Джесс.

Я кивнула.

– Тогда доверься и себе самой.

Внезапно мои сомнения исчезли. Я смогла бы сдвинуть горы, если бы он попросил.

Джесс улыбнулся:

– Ведь было бы мило, если бы цветы затанцевали?

Я посмотрела на орхидеи и поняла, что не могу этого сделать.

Избегая его взгляда, я встала:

– Милый, мне нужно поесть. Давай поговорим об этом после.

Джесс тоже встал:

– Ты имеешь в виду — поговорим о том, что ты не веришь в Иисуса, не говоря уж о Боге?

– Я ве…

– Ты веришь в природу, мама, как и почти все христиане на земле. Они лишь на словах поддерживают то, что сказал Иисус, — лишь на словах, не более. Природа, а не дух — вот их Бог. Они отвергают все, что нарушает их представление о законах природы, игнорируя тот факт, что все в природе — само по себе чудо.

– Но законы природы…

– Выходят далеко за пределы понимания сегодняшней науки. Это вообще не законы, а лишь свободный образец, поддерживаемый связью между Богом и человеческими существами, которые не обращают внимания на ясные доказательства этого. Что случилось за секунду перед Большим Взрывом? Какая движущая сила организовала инертную материю, чтобы та ожила? Ты была помощницей медсестры. Что такое эффект плацебо, если не абсолютное доказательство того, что человечество может творить чудеса, когда верит в чудо?

– Остановись, Джесс! — сказала я. — Пожалуйста! Я не могу этого принять. Прости, милый. Я знаю, ты во мне разочарован, но тебе придется продолжать свою миссию одному.

Джесс смотрел на меня с неизбывной любовью, хотя мы с ним никогда еще так не спорили.

– А что, если я не могу выполнить ее без тебя?

– Не можешь?

– Что, если не могу? Что, если судьба мира зависит от Мэгги Клариссы Джонсон Даффи Морелли — от тебя, Madre?

– Но это бессмыслица.

– В действительности нет тебя и нет меня. Мы — одно. Нераздельное целое. Помнишь? «Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас»  [Иоанн. 14.20.]. Вместе наши души пребывают в идеальной Господней любви. Помнишь? «Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит»  [Иоанн. 14.12.].

– Почему ты не можешь делать это, как делал раньше?

– Две тысячи лет назад я сказал и сделал то, что было нужно. Мои слова сохранились: пусть искаженные, но они здесь. Те, кто читает их с открытыми сердцами, знают, что они истинны.

– Но ты Мессия!

– На сей раз я пришел не для того, чтобы указывать путь. Я уже его указал. Если на то пошло, я — Утешитель. Я пришел только для того, чтобы напомнить. Теперь старинное учение должно пустить корни в душах людей. Ты должна воплотить его в жизнь. Ты должна, Madre. Если моя собственная мать не сделает этого, кто же сделает? Спасение нельзя найти, соблюдая день субботний, посещая правильную церковь, становясь на колени и читая предписанные молитвы, читая священную правду, но не веря ей. Пришло нужное время. Настало Царствие. Оно внутри тебя.

– Ох, Джесс!

Я понурила голову, но он не умолкал. Он был уверенным, решительным, целеустремленным.

– Человечество должно очнуться и увидеть, что люди — священные создания в священном мироздании, которое Господь сотворил только для вас. Мироздание это отзывается на каждую вашу мысль. Но неверием и незнанием вы создали ад на земле. Однако внутри вас есть сила. Верь в Бога, каким бы именем ты его ни называла — все эти имена неверны. Сила, которую вы называете Богом, древнее земных языков. Позови Бога, и Царствие его настанет. Возьми меня за руку.

– Но что я должна сделать?

– Имей храбрость отринуть страх.

Я знала лишь то, что я измучена. Даже если бы от этого зависел весь мир, я не смогла бы сейчас думать связно.

– Можно мне поспать, Джесс?

Джесс подошел, обнял меня и ласково сказал:

– Да, спи, мама. Завтра — важный день.

Я бы ни за что на свете не спросила — почему?

В одной из спален номера мы нашли на стене картинки из мультфильмов и две одинаковые детские кровати, стоящие бок о бок. Не говоря ни слова, мы улеглись и стали смотреть на великолепную луну. Джесс лучезарно улыбнулся мне. Я улыбнулась в ответ и уснула.

Глава 7

Ахмед Бургиба вовсе не был тунисцем, как думали его друг Зак и все его сослуживцы. Чтобы никто не копался в его прошлом, он купил себе новые документы, когда приехал в США. Поскольку тунисцы не были террористами, он выбрал именно эту национальность и взял фамилию первого президента страны. На самом деле он был египтянином, мусульманином, выросшим в Восточной Африке. Его отец был боевиком-исламистом, одним из четверых подрывников, все еще остававшихся на свободе после взрывов двух американских посольств в 1998 году  [Взрывы посольств США в Африке произошли в 1998 году в Найроби (столица Кении) и Дар-эс-Саламе (тогдашней столице Танзании). В Найроби погибло 213 человек и около 4000 получили ранения. В Дар-эс-Саламе погибло 12 и было ранено 85 человек. Ответственность за террористические акции взяла на себя «Исламская армия освобождения святых мест», но, по мнению американских разведывательных служб, ответственность за взрывы посольств несла организация «Аль-Каида». В мае 2001 года четыре человека, связанные с «Аль-Каидой» и подозреваемые в причастности к совершению терактов в Африке, были приговорены к пожизненному заключению.]. Ахмед и его мать смирились с тем, что отец Ахмеда однажды может стать мучеником, потому что почти половина из семнадцати человек, обвиненных в терактах, были убиты, включая Усаму Бен Ладена. Остальные получили пожизненное заключение.

Ахмед сидел в заведении, где некогда любили проводить время покойные братья Леманы  [Братья Леманы, выходцы из Баварии, основали в 1850 году инвестиционный банк, который был одним из мировых лидеров в инвестиционном бизнесе, но обанкротился в 2008 году.], — в ирландском пабе Эммета О’Ланни. Это был один из баров на Стоун-стрит, первой мощеной улице Нью-Йорка. Как и на европейских пешеходных улицах, бары и рестораны на Стоун-стрит выплескивались на тротуары, привлекая к уличным столикам и зонтам людей, работавших на Уолл-стрит, и туристов.

Этот бар, который часто посещали сотрудники «Силвермен Алден», играл роль «Чирс»  [«Чирс» («Cheers!») — «Ваше здоровье!» — комедия ситуаций телекомпании Эн-би-си, действие которой разворачивается вокруг одного бостонского бара и его завсегдатаев. В 1992–1993 гг. занимала 8‑е место по популярности (по числу зрителей).] для толп Уолл-стрит. Эммет знал здесь по имени всех и каждого.

Хотя Ахмед и считался толерантным тунисцем, ему не нравилось нарушать закон шариата на людях. Он предпочитал уединяться в кабинках, где стояли диванчики, обитые зеленой искусственной кожей. Кабинки отделялись одна от другой матовым стеклом и деревянными фонарными столбами с круглыми плафонами на верхушке. Когда он сидел в кабинке, немногие могли видеть, что он ведет себя не так, как положено истинному мусульманину, и пьет, что было «хараам» — запрещено. Никто не мог слышать, о чем он говорит с Заком. К счастью, ему не приходилось беспокоиться о том, чтобы доставать свой молитвенный коврик и выполнять намаз  [Намаз — в исламе обязательная ежедневная молитва.] вплоть до 10.36. Молитва могла подождать, если он выполнил ритуал до рассвета. Молитва — это то, чем Ахмед никогда не пренебрегал. Он не хотел забывать свой долг мусульманина, не хотел присоединяться к растущему среди американцев числу тех, кто был мусульманином скорее в культурном, нежели религиозном отношении.

Однако Ахмед делал еще одну запрещенную вещь, во всяком случае, согласно консервативному исламу, — слушал по «Айподу» таараб. То был уникальный музыкальный жанр народа суахили из Восточной Африки. Ахмед помнил, что его папа обычно пел такие песни, хотя ислам учит, что пение, музыка и музыкальные инструменты — все это «хараам».

Но его отец и все египтяне почитали свою знаменитую певицу, Умм Кульсум  [Умм Кульсум (1904–1975) — прославленная египетская певица, автор песен, актриса. Одна из наиболее известных исполнителей в арабском мире.], и считали, что ее музыка «халаал» — разрешена. В худшем случае это было лишь «мароу» — заслуживающим порицания поступком, но не грехом. Когда они переехали в Танзанию, в дни перед своим джихадом, отец научился петь таараб, хотя и не был суахили. Слово «таараб» происходило от арабского слова, означающего «наслаждение музыкой», и этот жанр имел заимствования из Азии, Африки, Европы и Ближнего Востока. Сперва певцы были мужчинами, но Ахмед слушал женскую суахильскую группу. Красиво одетые, певицы вставали лицом к слушателям, выстроившись в ряд, и покачивались в такт музыке — их мимика и движения смягчались, когда они начинали петь. Эта песня шокировала бы отца Ахмеда, она относилась к новой форме под названием «миспашо» — открыто чувственной, вульгарной и манерной. Отцу бы она крайне не понравилась. Ахмеду же нравилась. Он был влюблен в одну из певиц, красавицу Аджию. Девушка была одной из немногих вне его семьи, знакомых с ним и его отцом благодаря взаимному интересу к таарабу. Ахмед чувствовал, что нравится ей, но знал, что Аджия осторожничает и не спешит с ним сблизиться. Он не был суахили. А еще она знала, что его отец был террористом.

Почти все мусульманское общество — «умма»: и шииты, и сунниты, говорящие на арабском и других языках, — осудило нападение на посольства как нарушение закона шариата, потому что погибло множество мирных жителей. Однако Ахмед понимал, почему его отца воспламенила объявленная Бен Ладеном война, хотя Бен Ладен и не имел власти, не имел байя  [Байя в исламском мире — это конституционно-правовой договор правителя страны с высшим представительным органом — парламентом об условиях своего избрания и правления, что выражается в принятых на себя обязательствах и вытекающих из этого правах для их реализации.] от уммы, чтобы объявить себя правителем. Весь исламский мир был согласен с недовольством Бен Ладена: иностранные войска на священной саудовской земле, страдания палестинского народа из-за израильтян и иракского народа из-за иностранных санкций. И все равно сам Ахмед не сделал бы того, что сделал его отец; по крайней мере, он так думал.

До недавнего времени он считал себя частью движения египетских ревизионистов джихада, которые отказывались от насилия. Встреча с Аджией все усложнила. Бессонным ночами, мечтая о ней, он понял, что должен сделать.

Сидя с закрытыми глазами, потягивая пиво, Ахмед не видел, как подошел Зак, только почувствовал, как кто-то потянул его за наушник, а потом услышал:

– Ассаламу алейкум!

«Мир да будет с тобой».

Ахмеду не нужно было открывать глаза, чтобы увидеть, что это Зак. Больше никто его так не приветствовал. Знакомые американцы бросали ему: «Привет!», а его арабские друзья при встрече говорили: «Киф халак» — «как поживаешь».

Он ответил:

– Алейкум салам, — повернулся и обменялся рукопожатием с Заком Данлопом, отличным парнем и неверным.

Зак скользнул в кабинку, и тут же принесли посланное Эмметом его обычное пиво — «Лайонсхед».

Ахмед ухмыльнулся и взял свою бутылку.

Вместо того чтобы отхлебнуть, Зак скользнул ладонями по столу, потом, улыбаясь, поднял их. На столе лежала головоломка, которой Ахмед восхищался, увидев в витрине магазина, когда они в последний раз ходили вместе на обед.

То был упакованный в зеленый пластик кубик из крошечных намагниченных деталек, которые можно было расположить тысячами разных способов, а потом, если повезет, вернуть головоломке форму куба. Ахмед тогда хотел его купить, но им пришлось возвращаться в офис.

– Ну зачем же ты, Зак, — сказал Ахмед, беря подарок.

Зак с вопросительным выражением лица приподнял брови. Доволен ли Ахмед?

Ахмед был доволен.

– Спасибо, старик.

– Без проблем, чувак.

Зак всегда делал такие вещи — так, как будто это были сущие пустяки. Казалось, он получал удовольствие, раздавая деньги и вещи, — хотя и не так, как его жена, Зения, которая организовывала тщательно продуманные благотворительные мероприятия, попадавшие в выпуски новостей. Все попрошайки знали Зака. У него находилась пятерка для каждого, кто протягивал руку, даже для парня с собакой, арестованного за торговлю наркотиками, из своей чашки для милостыни. Если просили — Зак давал, и давал, если не просили. Его сослуживцы знали, что нужно быть осторожней в разговорах, когда рядом Зак. Восхитись чем-нибудь, когда он слышит, — и скорее всего, эта вещь у тебя появится. Но никто не чувствовал, что Зак рисуется. Он не искал похвалы. Он просто был настолько удачлив, что его удача как будто переливалась через край и выплескивалась на всех, кого он встречал. Не один раз скорбная история о том, что у кого-то из местных деловые неприятности или кто-то вот-вот потеряет дом, кончалась счастливо благодаря анонимным пожертвованиям, и Ахмед подозревал, что за пожертвованиями стоит Данлоп. Он мог бы иметь гигантское самомнение, потому что удача не оставляла его, но самомнения у Зака не было. Он как будто всех любил и хотел помогать каждому, кто попадался ему на пути. Ахмед был уверен, что Зак раздавал больше двух с половиной процентов, требовавшихся от мусульманина  [Ислам предписывает мусульманам, богатство которых превышает определенный минимум в течение целого года, отдать одну сороковую часть своих доходов за этот год на нужды бедных и другие благотворительные цели.].

Один раз Ахмед наткнулся на Данлопа, когда тот что-то бормотал себе под нос, и Зак признался, что беседует с Богом, которого он называл Чувак Номер Один. Он был бы идеальным мусульманином, и Ахмед мечтал научить его шахаде — исламскому свидетельству веры: «Ла илаха иллалах ва ашхаду анна Мухаммадан расулюллах» («Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его»). Чтобы принять ислам, Заку достаточно было просто продекламировать это с истинной верой. А потом они вместе могли бы изучать святой Коран.

Ахмед посмотрел на пиво Зака.