Раздался рев одобрения, и теперь настала очередь Ника краснеть и чувствовать себя неловко.

Джонни и дети Макридакисов, которые благоразумно вели себя за столом, получили разрешение выйти из-за стола и они побежали сломя голову играть в догонялки среди деревьев.

Полы разделились. Мужчины устроились порассуждать о политике, женщины торопили Катю принести вниз малышей.

— Они прекрасны, — пробормотала Эмма, когда два белых свертка были даны ей в руки. Они уже утратили свой сморщенный новорожденный вид и стали маленькими человечками, глядящими вверх яркими темными глазами на обожающие лица, столпившихся вокруг них людей. Эмма мало имела дела с младенцами, никогда особенно о них не задумывалась. Но сейчас она обнаружила, что очарована ими, упругостью маленьких теплых тел, их сладким, легким словно пудра, молочным запахом.

Что это было за чудо, что у Кати и Ставроса появились на свет эти маленькие люди, каждый из которых совсем не похож ни на одно человеческое существо, рожденное до него!

И желание пронзило ее тело с болью, которая была физической. «Я хочу малышей, — подумала она, — детей Ника!» За столпившимися женщинами она могла увидеть его, увлеченного разговором, брови сдвинуты, далекого от нее, погруженного в свой собственный мир. И она видела сейчас в нем грека, во всем отличного от нее. Он найдет хорошую греческую девушку, как того с нетерпением ждут его друзья, и даст Джонни и себе уют и поддержку, которых они так хотели и в которых так нуждались. Ей не было места в его мире и она никогда не должна была думать иначе.

Отдав малышей назад Кате, она почувствовала, что руки ее холодны и пусты.

Уже практически настало время Ставросу открывать магазин после перерыва, когда они приготовились уезжать.

— Ты не спросила про Алтею, — напомнил ей Ник, когда они направились к двери.

— Это расстроит их, мысль о бабушке, вынужденной разыскивать свою пропавшую внучку. Не все же рассуждают так, как ты.

Прощание затянулось. Джонни пропал вместе со своим новым другом Григорисом, и на него пришлось устраивать настоящую облаву. Наконец, они были готовы ехать. У машины Ставрос крепко пожал руку Ника.

— Был очень рад видеть тебя. Мне бы только хотелось увидеть тебя таким же счастливым, как я сейчас. Может быть после такого долгого…

Ник рассмеялся и прервал его.

— Кто знает?..

Джонни забрался в машину. Ник спросил:

— Может быть мне повести машину?

— Как хочешь, — ответила Эмма и подумала: «Говорю, как хорошая греческая девушка, послушная своему мужчине!»

Он взял ключи и сел на место водителя, в то время как она забралась назад к Джонни. Она была рада, что не придется вести машину. Сегодня за день было слишком много вина, слишком много солнца, слишком много разоблачений скрытых чувств. Джонни, уставший после целого дня, полного впечатлений, был не расположен к болтовне и свернулся калачиком рядом с ней, положив голову на ее руку.

Солнце на небе опустилось ниже и краски возвращались на склоны холмов и оливковые рощи. Перевалив через гребень холма, они увидели море, сливавшееся с далекими горами в дымке прозрачной голубизны. Однако, день прошел совсем не так, как надеялась Эмма. Между ней и Ником и сейчас оставалось меньше непринужденности, чем в тот первый раз, когда они разговаривали в кафе на берегу моря.

Когда машина повернула во двор отеля, Джонни, который почти уснул, немедленно подскочил.

— Я прямо сейчас пойду искать ту яму, где я нашел бусинку! — сказал он.

— Ты не помнишь, где это? — спросил отец.

— Не точно. Потому что мне пришлось закопать яму. Понимаешь, Е Yiayia хотела посадить там семена.

Ник и Эмма смеялись, выходя из машины.

— Что скажет моя мать, — размышлял Ник, — если какой-то археолог приедет из Гераклиона и будет усердно выкапывать ее шпинат?

— Что же будет с бусиной Джонни?

Он пожал плечами.

— Ничего, я думаю. Крит — одно большое поселение для археологов, только ждущее вложения денег, чтобы быть перекопанным вдоль и поперек. Я боюсь, что Джонни ждет урок по крушению иллюзий. Принеси карту дорог, и я покажу тебе, где найти эти храмы.

В фойе отеля было восхитительно прохладно и Эмма с удовольствием плюхнулась в удобное глубокое кресло. Ник попросил Йоргиса принести напитки.

Эмма взяла записи Ханны и развернула карту дорог острова. Она была устрашающих размеров.

— Очень мило с твоей стороны помочь мне, — сказала она. — Но почему ты это делаешь? Ты же не в восторге от того, что я делаю?

— Но ты же все равно поедешь, — сказал Ник, хмуря брови над списком церквей. — Проверка даже половины списка займет тебя надолго. Давай посмотрим карту. Церкви в Миртиосе и Крице не очень далеко, может быть миль двадцать, а вот маленькая жемчужина Сфииари немного дальше в горах. Ты спокойно можешь успеть за один день и, конечно, храмы сами по себе стоят того, чтобы на них посмотреть. Если, конечно, у тебя останется на это время.

Эмма не стала отвечать на его колкость.

— А другие?

— В долине Амари? Опять же стоит посмотреть и великолепный пейзаж, но все это не успеть за один день, если ты будешь ездить отсюда, а тем более, если у тебя на буксире будет твоя старушенция. Тебе понадобится еще и ночь. Я могу порекомендовать хороший отель в Ретимноне.

— Спасибо еще раз. Я должна все рассказать леди Чартерис Браун и посмотреть, что она думает об этом.

Ник поднялся на ноги и проводил ее до регистрации, где Спиро, говоривший но телефону, поднял руку в приветствии.

Ник сказал:

— Вот карта Ретимнона, которая может понадобиться — здесь отмечены отели. А вот брошюра того отеля, о котором я говорил. Я слышал, как Ханна сказала тебе, что Алтея рассказывала что-то о фресках, но она не могла быть кем-то вроде гида в храме, знаешь. У них есть для этого свои люди. В лучшем случае она могла быть вместе с туристами. Но и это сомнительно, так как гиды обычно тоже греки. Если из этого что-нибудь получится, — сказал он, возвращая записи Ханны, — это будет большой удачей.

Эмма провела рукой по волосам.

— Надо же что-то делать, — сказала она уныло. — Пока мы не можем поговорить с Марией.

Лицо Ника застыло и ей было интересно, чем она обидела его на этот раз, но тут она заметила, что к стойке подходит Уолтер Фередэй. Очевидно, прямо с экскурсии, ему было жарко и он был весь в пыли.

— Есть письма, Спиро? — спросил он, кивнув Эмме и Нику. — Флиртовали? — добавил он, как только взял в руки почту. — Тебе сегодня не понравился бы Кносс, — сказал он Эмме. — Толпы хуже, чем когда-либо! Миллионы людей, а сколько из них всерьез беспокоятся о кнопке?

— Больше, чем ты можешь себе представить, — сказала Эмма. — Уолтер, как обстоит дело с гидами? Я думаю про Алтею. Мог какой-нибудь владелец туристической фирмы взять ее на работу, как ты думаешь?

Большим пальцем он подцепил угол конверта.

— Я думаю, очень маловероятно, что здесь возьмут на работу англичанку. Меня компания нанимала в Лондоне, а здесь на объектах у нас всегда гиды — греки.

— То же самое думает Ник.

Уолтер вытянул письмо и изучал его содержание с явным удовлетворением.

— Он пишет тебе?

Не подумав, Эмма переспросила:

— Кто пишет мне?

— Гм, твой мужчина, для которого ты бережешь свои поцелуи. Этот парень, который, как ты говорила, так прекрасен…

Вспыхнув от ярости, Эмма запротестовала:

— Уолтер, ради Бога…

— Ну, хорошо, хорошо, раз ты не желаешь рассказывать мне о нем.

— Могу я получить ключ от своего номера, будьте добры, — спросила она Спиро. Горло перехватило. Она не могла заставить себя поднять глаза на Ника Уоррендера. — Еще раз спасибо за помощь, — произнесла она оцепенело, отвернулась и пошла прочь.

Ее глупая игра обернулась против нее самой. Она должна была предвидеть, что этим кончится, но что сделать, чтобы исправить ситуацию? Отрицать перед Уолтером, что такой человек существует и выставить себя полной дурой? Как будто это имело какое-то значение в глазах Ника Уоррендера!

Леди Чартерис Браун не было ни на террасе, ни в ее номере. Эмма еле нашла ее в маленькой боковой гостиной с «Принцем Лилий» над каминной полкой.

Она расположилась за столом с двумя пожилыми дамами и полным джентльменом и играла в бридж. Эмма хотела немедленно удалиться, но леди Чартерис Браун ни секунды не колеблясь, прерывать ли игру, спросила:

— Ну, что?

— Боюсь, ничего по-настоящему интересного, — сказала Эмма быстро. — Одна из американок-археологов видела Алтею совсем недавно, но не может точно сказать где.

Позже она подробно объяснила с помощью карт, где находились церкви, куда заезжали американки, особенно подчеркивая слабые стороны той информации, которую они дали об Алтее. — Но все-таки стоит попытаться и, я полагаю, что завтра мы проверим те, которые находятся на приемлемом расстоянии.

Как предсказал Спиро, начался дождь. На следующее утро, Эмма проснулась в сером мире низких туч над горами и капель дождя, постукивающих по сухим листьям и страждущей траве. Прохладная погода, казалось, устраивала леди Чартерис Браун. И она отлично перенесла поездку вдоль берега в Миртиос. Завеса дождя скрывала от них то, что должно было быть великолепным видом моря и холмов. Не могло быть и речи о том, чтобы заезжать во все симпатичные маленькие кофейни, и они отправились прямо в старую церковь. Как и ожидала Эмма, старая леди не была готова интересоваться прекрасной живописью на стенах.

— Мрачные темные штуки, — заявила она. И когда Эмма показала фотографии Алтеи без успеха, развернулась и пошла к машине.

До живописного городка Крица, угнездившегося у кромки холмов, было совсем недалеко, но дождь забарабанил с удвоенной скоростью, так что стеклоочистители едва справлялись с потоками воды и невозможно было увидеть что-нибудь.

Церковь Панайя Кера стояла немного в стороне от города, и Эмма вела машину по обочине вслед за туристическим автобусом. В отеле Спиро положил им с собой огромный зонт и, держа его над головой леди Чартерис Браун, Эмма провела старую леди, держа ее под локоть, через дорогу к церкви. Храм был невысоким, чисто выбеленным. Купол и три боковых придела, крытых красной черепицей. Дождевая вода собиралась в лужи на гравиевых дорожках и капала с кипарисов, которые росли вокруг. Внутри было очень темно, так что трудно было разглядеть фрески. В церковь набились туристы из автобуса, и некоторое время невозможно было добраться до хранителя.

Леди Чартерис Браун глазела на великолепные изображения лиц патриархов и святых на стенах.

— Очень мало напоминают наши церкви.

— Это греческое православие, — объяснила Эмма. — Ветвь христианской церкви, которая развивалась в Константинополе, в то время как наша — в Риме.

Наконец Эмма смогла поговорить с человеком, который продавал билеты и раздавал открытки и путеводители туристам. Он проявил настоящее участие в Алтее, как будто чувствовал собственную вину в том, что не смог дать никакой информации.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Много людей приходит сюда, к нашей богоматери. Эта молодая девушка может быть и приходила сюда, но если так, то я не имел удовольствия видеть ее.

Его симпатия к старушке, разыскивающей свою пропавшую внучку была такой искренней и трогательной, что даже непробиваемая леди Чартерис Браун, казалось, была тронута и благодарна.

Она совсем сникла и Эмма убедила ее, что им нужно найти, где позавтракать. Въезжая в город, Эмма практически ничего не видела за брызгами, которые выбрасывали идущие впереди машины. Было трудно припарковаться. Им пришлось тащиться вдоль главной улицы, чтобы найти таверну. Было холодно и зябко.

Обслуживали медленно, и леди Чартерис Браун все больше исполнялась жалостью к себе.

— Я хочу вернуться в отель, — сказала она, после того, как Эмма переговорила с официантом.

— Есть еще церковь в Сфинари, — напомнила ей Эмма. — Дальше в горах.

— Я не еду никуда дальше сегодня!

Вернувшись в машину, старая леди потирала свои тонкие старые руки, чтобы согреться.

— Поездка сюда за Алтеей была охотой за дикими гусями, — сказала она. — Ты предупреждала меня. В этом нет ничего хорошего. Мы не найдем ее. Она жива и ей, очевидно, хорошо здесь, и это все, что имеет значение, стоит подумать. Если она не хочет поддерживать отношения со мной… — Она прервалась, стала искать носовой платок в сумочке. — Я могу просто вернуться сейчас в отель и играть в бридж. Я могу с таким же успехом улететь завтра в Лондон.

Старая леди с трудом сдерживала слезы, загоняя их назад. Эмма почти ощущала боль в груди и в горле. Снаружи дождь барабанил по машине.

Эмма ждала.

— В Сфинари? — спросила она, наконец. — Или назад в отель? — Назад в отель.

Продолжал идти дождь. Пока леди Чартерис Браун отдыхала, Эмма писала открытки в своем номере, чтобы отправить друзьям домой. К концу дня она увидела, что дождь перестал, и бледное водянистое солнце отражалось в лужах на террасе. Она опустит открытки в почтовый ящик отеля и прогуляется.

Она нашла туфли и жакет, который собиралась одеть поверх хлопчатобумажного платья, когда зазвонил телефон у кровати.

— Мисс Лейси? — Говорил молодой женский голос. — Извините меня, пожалуйста, что беспокою вас. Это говорит Анна, жена Спиро. Янни попросил меня позвонить вам. Он очень хочет увидеть вас, когда это будет удобно вам. Может быть вы свяжетесь со мной через регистрацию?

Эмма быстро сказала:

— Конечно. Я как раз собиралась спускаться вниз. По дороге увижусь с ним. Почему Джонни захотел связаться с ней, думала она, спускаясь вниз в фойе.

У регистрации Анна приветствовала ее сияющей улыбкой. Она была темноволосой, невысокой и элегантной, очень женственной и волнующе похожей на Нико.

Джонни, прыгая, выбежал из комнаты за офисом.

— Я хочу показать тебе, где я нашел бусину.

Женщина улыбнулась через его голову. — Эта бусина, — вздохнула Анна. — С того момента, как он приехал домой вчера, мы только и слышим, что об этой бусине и минойском дворце, который он собирается найти.

— О, Боже, — сказала Эмма. — Мне очень жаль! Ну, пошли, маленький плутишка, веди меня к этому месту, если сможешь его найти.

Джонни вывел ее на террасу, где промокшая бугонвилла роняла капли на каменную плитку. Подул легкий ветерок, и потоки дождевой воды хлынули как из душа с вьющихся по стене роз и с олеандров.

— Оно вон там, — сказал Джонни, хлюпая по намокшей траве, туда, где за живой изгородью благоухающего кустарника, названия которого Эмма не знала, был расчищен кусочек сада. — Вот здесь! — заявил он гордо, указывая на угол того, что, очевидно, было грядкой, засаженной овощами. — Я планирую заняться раскопками, — продолжал он, — там, где они еще не успели ничего посадить. Но сегодня мне не разрешают, потому что очень мокро.

— Археологи всегда останавливают работы, когда идет дождь, — сказала Эмма, задумавшись, что она будет отвечать, если Джонни спросит «Почему?». И тут она увидела Ника Уоррендера, который шел огромными шагами к ним через роняющий капли сад.

— Что ты себе позволяешь? — спросил Ник обманчиво спокойным тоном, который, однако, не ввел в заблуждение ни Эмму, ни его маленького сына. — Заставить твою тетю Анну звонить мисс Лейси и вытаскивать ее сюда! Ты видишь, в какой грязи ее туфли?

— Меня это не беспокоит, — сказала она поспешно. — На самом деле мне было интересно посмотреть, где он нашел эту бусину…

Но Ник Уоррендер не слушал. — Тебе говорили много-много раз, что ты не должен приставать к гостям отеля! Если ты хочешь что-то сделать, ты должен спросить разрешения у меня, а не у своей тети Анны, которая готова плясать по мановению твоего маленького пальца!

— Я пытался спросить у тебя, — запротестовал Джонни, но ты все разговаривал с Марией и потом пошел провожать ее в машину.

Мария! Эмма посмотрела на Ника, который продолжал бушевать.

— Мисс Лейси пожалеет о том, что взяла тебя с собой к археологам, если ты и дальше будешь приставать ко всем со своей бусиной.

Эмма закричала:

— Это нечестно!

— Иди сию же минуту и немедленно сними эти мерзкие ботинки до того, как ты перепачкаешь чистые полы!

Сдерживая рыдания, Джонни повернулся и побежал.

Дрожа от внезапного гнева, Эмма сказала:

— Нельзя так обращаться с этим ребенком!

— Ты, конечно, знаешь лучше!

— Последняя вещь, которую можно сделать с ребенком, это убить в нем энтузиазм. Это, может быть, удобно для тебя, но…

— Кажется, ты мне уже читала лекцию, — заметил он едко, — по семейным отношениям, не так ли? Как это должно быть приятно, знать ответы на все вопросы!

— Он замечательный маленький мальчик. Вопрос не в том, быть ли ему греком или англичанином. Вопрос в том, быть ли ему самим собой, будут ли его любить и понимать.

Но это было уже не ее дело. Ее дело была Алтея.

— Ты видел Марию?

— Я все ждал, когда ты вернешься к этому. Да, — сказал он. — Я видел Марию. Она приехала, чтобы забрать свою мать в Афины, до того как отцу сделают операцию. У нее проблемы, которые ты вряд ли себе представляешь, и поэтому я не решился беспокоить ее вопросами о твоей Алтее!

Как холодны были его глаза. Как он был враждебен!

Она стиснула руки.

— Я могу понять это, — сказала она. — Я почти готова поверить, что так оно и было. Естественно ты должен глубоко переживать за Марию. Здесь у тебя нет причин чувствовать себя обиженным. Правда в том, что ты не готов отступить ни на дюйм там, где замешана леди Чартерис Браун, не так ли? Однажды ты говорил о правах. Если бы в этом мире у нас были только права, какой бесцветной была бы наша жизнь! Но вы не должны беспокоиться, доктор Уоррендер. Мы освобождаем вас от себя, леди Чартерис Браун и я. Утром мы уезжаем в Ретимнон и вы никогда больше не увидите нас.

Было нелегко с достоинством идти по хлюпающей траве, но Эмма изо всех сил старалась высоко держать голову. Такой холодный, бессердечный, неотесанный и грубый. Как она могла вообразить себе, что влюблена в него?

Быстро пройдя через сад отеля, она пошла по дорожке вдоль берега. Ящерица скользнула через дорожку и скрылась в высокой траве. Стоя на каменистом берегу, она слушала шум морских волн.

— Люблю его? Мне он даже не нравится, — сказала она громко, заставив маленьких коричневых пичужек вспорхнуть с кроны низкорослого дерева. Он не выказывал никакой симпатии к печальной и одинокой старой женщине. Он был нетерпелив и раздражителен со своим маленьким сыном. Он, казалось, получал удовольствие в том, чтобы поддеть ее за то, что она так старается выполнить свою работу. Солнце набирало силу по мере того, как приближалось к горам. Эмма отбросила назад волосы и почувствовала тепло на своих щеках.

— С этого момента, — сказала она себе твердо, — безумие окончено!..

Она была свободна от него.