— Когда речь заходит о близких родственниках, суды, как правило, проявляют благосклонность, — тихим голосом заметила актриса. — Заметьте, прибежище — это прибежище.

— Суда не будет, — сказал я. — Ее муж умер — погиб с честью.

— На мой взгляд, лучшая смерть, — задумчиво произнесла женщина. — Надеюсь, со мной случится то же самое. Ну а вы? У вас за плечами много Зим?

— Эта будет первой.

Она посмотрела на меня с таким изумлением и потрясением, что мне стало не по себе.

— Первая Зима? — повторила актриса. — И вас отправили отлавливать лунатиков в Двенадцатый сектор?

— Вообще-то, я не один, — возразил я, — нас…

— …первую Зиму нужно проводить в помещении, проходя акклиматизацию и записывая свои впечатления, — продолжала она, не обращая на меня внимания. — Я потеряла слишком много зеленых новичков и знаю, о чем говорю. Как вас заставили? Вам угрожали?

— Нет.

В этом не было необходимости. Я вызвался добровольно, с радостью, восемь недель назад, во время праздника по случаю Обжорного четверга.

Обжорный четверг

«…Продолжительность зимней спячки у людей немного изменилась, в основном вследствие климатических условий и достижений в области сельского хозяйства. Принятая в 1775 году «Стандартная зима» ограничивается восемью неделями до и восемью неделями после зимнего солнцестояния. В промежуток между Засыпанием и Весенним пробуждением 99,99 процента населения проваливается в черную бездну сна…»

«Гибернационная культура человека», Моррис Дезмонд

Обжорный четверг уже давно считался первым днем обильного чревоугодия, когда приходила пора баловать себя всевозможными диетами, позволяющими быстро набрать жирок, и дать себе зарок воздерживаться от греха физических упражнений, быстро прогоняющих лишний вес. Еще вчера можно было бежать за автобусом, и никто даже глазом не повел бы; завтра же на такой поступок будут хмуро взирать как на чуть ли не преступную безответственность. На протяжении двух месяцев до Засыпания, знаменующего собой начало зимней спячки, каждая калория считалась священной; велась напряженная борьба за сохранение каждой унции веса. Весна радушно встречала только тех, кто позаботился о запасах жира.

Тощий Пит уже спит, голодный, кожа да кости.

Тощий Пит уже спит, а смерть спешит к нему в гости.

По своей работе в качестве помощника управляющего приюта я подчинялся обыкновенно сговорчивой и исполнительной сестре Зиготии, из чего следовало, что приготовления к празднеству Обжорного четверга ложились в основном на мои плечи. И хотя это создавало простор для критики в мой адрес, в то же время мне предоставлялась желанная возможность отдохнуть от нудной рутины хозяйственных забот в Приюте коллективных родителей Святой Гренеты  [Девиз: «Воспитанников должно быть как можно больше, и тогда не страшна никакая убыль».]. По сути, для Обжорного четверга требовались всего три вещи: обеспечить в достатке еду, обеспечить в достатке стулья и проследить за тем, чтобы сестра Плацентия не дорвалась до джина.

Первой пришла Меган Хьюс. Она провела в приюте двенадцать лет, прежде чем ее удочерила состоятельная чета из Бангора. Насколько мне было известно, она вышла замуж за какого-то большого шишку в империи «Традиционные чайные комнаты миссис Несбит» и теперь была одной из попечителей приюта Святой Гренеты: мы продавали компенсационные пособия за детей таким людям, как Меган, видевшим во всем, связанном с детьми, что-то нестерпимо грубое и грязное  [Компенсационные пособия считались «избеганием», а не «уклонением» от деторождения — отличие тонкое, но очень важное в юридическом плане.]. На самом деле была определенная доля иронии в том, что она работала в «Упкнасе» — Управлении контроля за населением, — следя за тем, чтобы другие женщины прилежно исполняли свои обязанности. Мы с Меган не виделись уже пару лет, однако в прошлом она неизменно говорила мне, как восторгалась мной, когда мы вместе воспитывались в Приюте, и какие большие надежды я подавал.

— Кривой! — изображая возбуждение, воскликнула Меган. — Ты выглядишь просто восхитительно!

— Спасибо, но теперь я Чарли.

— Извини, Чарли. — Она помолчала, собираясь с мыслями. — Я постоянно вспоминаю тебя и Святую Гренету.

— До сих пор?

— Да. И, — добавила Меган, подавшись вперед, — знаешь что?

Ну вот, начинается.

— Что?

— Я всегда так восторгалась тобой, когда мы вместе воспитывались в Приюте! Ты всегда улыбался, как бы плохо тебе ни было. Настоящий вдохновитель.

— Мне не было плохо.

— Но у тебя был такой вид, будто тебе плохо!

— Внешность может быть обманчивой.

— Ну да, конечно, — согласилась Меган, — но я точно говорю: от тебя исходило какое-то трагическое вдохновение, как будто ты в семье неудачник, но стремишься во всем видеть светлые стороны.

— Мне приятно это слышать, — сказал я, давным-давно привыкший к ее выходкам, — но могло бы быть гораздо хуже: я мог бы родиться без такта и сострадания и быть мелочным, жутко снисходительным и зацикленным на себе.

— Тоже верно, — улыбнулась она, беря меня за руку. — Нам с тобой так повезло! Я тебе говорила, что получила повышение в «Упкнасе»? Тридцать четыре тысячи плюс машина и жилье.

— У меня с плеч свалилась огромная ноша, — сказал я.

Меган просияла.

— Ты просто прелесть! Ладно, мне пора бежать. Пока, Кривой.

— Чарли.

— Верно. Чарли. Вдохновитель.

И она двинулась дальше по коридору. Было бы так легко проникнуться к ней сильной неприязнью, но я, если честно, не испытывал к ней вообще никаких чувств.

Следующей из тех, на кого я обратил внимание, пришла Люси Нэпп. Мы с ней ежедневно виделись на протяжении восемнадцати лет, пока она не покинула приют и не поступила в училище «Зимних технологий». В приюте дружба возникает и угасает, но мы с Люси постоянно оставались близки. Все те шесть лет, прошедших после того, как она покинула приют, мы с ней разговаривали по крайней мере раз в месяц.

— Привет! — сказал я, и мы ударили кулаком по кулаку — это было что-то вроде тайного приветствия, существовавшего с незапамятных времен.

Это по нашей с Люси вине на лице Святой Анесте2зии, украшающем фриз под сводом, до сих пор красовалось засохшее пятно от пирога с карамелью, напоминание о незабвенной потасовке из-за ужина, случившейся в девяносто шестом году. В штукатурке даже зияла выбоина в том месте, где Донна Тринкет, решительно настроенная побить рекорд времени проезда по коридору первого этажа на роликовых коньках, налетела на стену из-за лужи кетчупа, беспечно пролитого на пол кем-то с кухни.

— Так что там насчет твоего перехода в «Зиму без страха»? — спросила Люси, как мне показалось, с оттенком дружелюбной насмешки.

— Все, что угодно, лишь бы выбраться из этой дыры, — ответил я. — Но я вовсе не хочу сказать, что могу только продавать Зимние страховки с дополнительной выплатой на преобразование и обязательной выплатой на трансплантацию. Есть еще полное страхование жизни, с медицинским обслуживанием, включая зубоврачебную помощь, страхование от пожара и несчастных случаев, не говоря про обморожения. Ну что думаешь?

— С трудом могу сдержать свое безразличие.

— Сам я чувствую то же самое, но, понимаешь, «морфенокс»…

Первые десять лет мне предстоит работать за минимальное жалованье, но дело того сто2ит. Конечно, главное тут не сама работа, скучная, словно талая вода, а разные сопутствующие льготы: «Без страха» незамедлительно заберет из Святой Гренеты мои права на «морфенокс». И я смогу в буквальном смысле спокойно спать. Да, придется смириться со строгими контрактными обязательствами, невозможностью сменить работу и отсутствием свободы выбора, но зато карьерный рост не потребует существенных мозговых усилий. Я наконец смогу вырваться отсюда, полностью сохранив свои фармацевтические привилегии.

— Эй, — сказал я, — ты слышала, что Эд Дуизл сплясал «ночной фанданго»?  [Жаргонное выражение, означающее «стать лунатиком». Схожие выражения: «скорлупа», «капуста», «мертвоголовый» и «шлак». Более вежливым является слово «вернувшийся», но, строго говоря, такой человек находится в псевдосознательном состоянии вегетативной подвижности.]

— Да, — подтвердила Люси, — слышала.

У Дуизла вечно были проблемы с тем, чтобы набрать вес. Мы всегда тайком его подкармливали. Не знаю, как ему удалось самостоятельно продержаться три Зимы после того, как он покинул приют Святой Гренеты, но, должно быть, это дорого ему обошлось. Несмотря на то что в четвертую зиму Дуизл по уши накачался «морфеноксом», в спячку он залег слишком худым, и запасы жира у него иссякли примерно за три недели до Весеннего пробуждения. Он стал лунатиком, затем его преобразовали куда-то на север подметать улицы, а через восемь месяцев разделали.

— «Полезно до самой смерти и после нее», — сказала Люси, — как любит повторять на рекламных плакатах компания.

Она имела в виду компанию «Зимние технологии», которая выпускала «морфенокс», а также преобразовывала всех подходящих лунатиков и изучала их потенциал по части трансплантаций. Политика компании в отношении лунатиков была направлена в первую очередь на общедоступность. Был у нее еще один рекламный лозунг:

Использовать можно все, кроме зевка.TM

Мы с Люси прошли в вестибюль Зеленого зала.

— Мне всегда как-то не по себе от встреч бывших воспитанников Приюта, — сказала она. — В целом неплохо, но нравятся мне далеко не все.

— Грубое и гладкое, — заметил я.

— Дерьмо и святые, — уточнила Люси.

Мы смешались с толпой, пожимая руки или кивая другим приглашенным, в строгом соответствии с постоянно меняющейся шкалой уважения и признательности. Уильямс, Уолтер, Кейли, Нил, другой Уильямс и Макмаллен — все они были здесь. Я собирался сказать пару слов Гэри Финдли, но тот, увидев меня, сразу же отвернулся, сделав вид, будто хочет налить себе еще пива из кулера. Мы с ним не обменялись ни словом с тех пор, как нам было по двенадцать лет, с того самого дня, когда он прекратил издеваться надо мной, с того самого дня, когда я откусил ему ухо  [Если вам интересно, оно оказалось на вкус соленым и отделилось на удивление легко.].