— Почему она не разговаривает? Есть какая-то причина?

— Я ничего конкретного не увидела. Если Майкл прав и ей действительно сто лет, она могла просто разучиться.

— К ней кто-нибудь заглядывал?

— Нет, со вчерашнего дня никто не приходил. Мне кажется… — Сара запнулась. — Кажется, люди ее боятся.

— Ты тоже?

— Питер, с какой стати мне ее бояться?

Он и сам не знал — непонятный вопрос вырвался автоматически.

— Мне пора возвращаться, пока Бен тревогу не поднял, — объявила Сара и коснулась плеча Майкла. — Постарайся отдохнуть! Элтон, и ты тоже. Вы оба ужасно выглядите. — В шаге от двери Сара снова повернулась к Питеру. — Слушай, ты это серьезно? Ну, о походе в Колорадо?

Ответ «Конечно, нет!» напрашивался сам собой. Тем не менее все только что сказанное убеждало в обратном. Питер почувствовал себя так же, как у библиотеки, когда Тео спросил: «Ты голосуешь “за” или “против”?»

— Если ты серьезно, то на твоем месте я не стала бы мешкать и побыстрее сбежала бы из Колонии! — выпалила Сара и выскользнула из Щитовой.

После ее ухода воцарилась полная тишина. Питер чувствовал, что Сара права, тем не менее, пока не разобрался в ситуации с множеством составляющих: девочка Эми; голос, объявивший, что мама по нему скучает; разрушающиеся аккумуляторы, о которых знал Тео; радиосообщение, которое прилетело из прошлого, то есть пересекло не только пространство, но и время… Составляющих хватало, но в единое целое они пока не складывались: отсутствовало главное, связующее звено.

Питер понял, что смотрит на Элтона. С самого начала разговора слепой не проронил ни слова. Неужели уснул?

— Элтон!

— Да?

— Ты что молчишь?

— А мне нечего сказать. — Элтон поднял незрячие глаза. — Ты сам знаешь, с кем сейчас нужно поговорить. Вы, Джексоны, все такие — на лету схватываете.

Питер поднялся.

— Ты куда? — спросил Майкл.

— За ответом.

Санджею Паталу не спалось. Он лежал в постели, но не мог сомкнуть глаз.

Это все та Девочка ниоткуда! Она как-то проникла в его разум и заполонила мысли вместе с Бэбкоком и Легионом. «Каким еще Легионом? — удивился Санджей. — Почему я думаю о Легионе?» Он стал другим, непонятным, чужим самому себе. Хотелось… чего именно? Порядка. Спокойствия. Определенности. Пусть мир будет таким, каким кажется, а не чем-то совершенно иным. Что Джимми говорил о глазах девочки? Санджей точно помнил: в Больнице Приблудшая глаз не открывала. Зато теперь ее глаза были внутри Санджея, и он смотрел на происходящее сразу с двух ракурсов — со своего и чужого, внешнего и внутреннего. Перед внутренним взором появилась веревка. С какой стати он думает о веревке?

Санджей хотел найти Старика Чоу. Именно поэтому накануне вечером, пока Глория спала на кухне, он выскользнул из дома. Потребность разыскать Старика Чоу выманила из спальни, на первый этаж, во двор… Прожекторы! Едва Санджей переступил порог, они ослепили его, обожгли сетчатку, затопили сознание болью — не своей, а чужой. Отзвуки чужой боли разом стерли все мысли о Старике Чоу и Лавке. Сознание и воля отключились, и Санджей впал в транс. Что он делал, о чем и с кем говорил, вспоминалось обрывками, перепутанными, не хуже, чем карты в колоде. Глория нашла его за домом: Санджей сидел в кустах и хныкал, как ребенок. «Что ты наделал, Санджей? Что ты наделал? Что ты наделал?» — скороговоркой повторяла она. Ответить Санджей не мог: в тот момент он ничего не помнил, но по бледному лицу и дрожащему голосу жены догадался: случилось непоправимое. Он совершил ужасный поступок, возможно, даже убийство. С помощью Глории Санджей вернулся в спальню и лишь на рассвете вспомнил, что натворил.

Он теряет рассудок!

Прошел день. Санджей понимал: избежать повторения вчерашней ночи и навести порядок в мыслях получится, лишь если он не будет спать, а еще лучше — будет двигаться. Никаких больше трансов! Нужно сопротивляться, сопротивляться из последних сил. На рассвете и позже, когда подкралась ночь, снизу слышались голоса. Глория… Иен… Бен Чоу… А где Джимми Молино? Но воля ослабла, и вокруг Санджея словно надулся гигантский пузырь: все мгновенно оказалось за пределами досягаемости. Время от времени перед глазами вставало испуганное лицо Глории, а в ушах звучал ее голос. «Санджей, сказать им про винтовки или лучше не стоит? Что делать, ума не приложу! Санджей, ответь мне, пожалуйста!» Но он не мог, потому что знал: одно-единстве иное слово — и пузырь лопнет.

Ушла… Глория ушла, и Маусами, и все остальные. Его Маусами. Сознание Санджея цеплялось за образ дочери, но не взрослой, а новорожденной — живого теплого комочка, который ему вручила Пруденс Джексон. Когда образ растаял, Санджей наконец закрыл глаза и во тьме услышал голос Бэбкока: «Санджей… Стань моим!»

Вот он снова на кухне из Старого мира. «Санджей, ты закрыл глаза, — шептала умирающая воля. — Ни в коем случае нельзя закрывать глаза!» Поздно! Санджей опять увидел секретный сон. Толстуха без умолку трещала по телефону и глотала дым, а он сжимал в руке нож. Большой, с тяжелой рукоятью, таким он запросто вырежет слова из дряблого горла толстухи. Она мигом хохотать перестанет!

«Приведи их ко мне, Санджей! — запел во тьме голос. — По одному приведи, тогда будешь жить так, и никак иначе».

Толстуха сидела за столом и смотрела на него заплывшими жиром глазками. «Нож-то че схватил? — спросила она, выпуская струйку сизого дыма. — Напугать меня вздумал?»

«Убей ее! Убей и освободись!»

Он бросился к толстухе, занес нож и… что-то случилось. Нож застыл в воздухе, холодно мерцая лезвием. Какая-то сила сковала Санджея и остановила руку. Толстуха хохотала. Он дергал нож, суетился, но, увы, ничего не получалось. Изо рта толстухи валил сизый дым. Она хохотала, хохотала, хохотала…

Санджей открыл глаза. Сердце неслось бешеным галопом, каждый нерв трепетал, как струна. Сердце, сердце!

— Санджей! — В спальню вошла Глория с фонарем в руках. — В чем дело, Санджей?

— Позови Джимми!

Глория склонилась над кроватью — ее перекошенное от страха лицо оказалось в каких-то дюймах от Санджея.

— Он погиб, Санджей! Неужели не помнишь? Джимми погиб.

Санджей откинул одеяло, вскочил с кровати и застыл посреди комнаты, раздираемый дикой силой. Окружающий мир полон всякой всячины. Вот кровать, вот комод, вот женщина по имени Глория, его жена… Чем он занимался? Куда хотел пойти? Зачем звал Джимми? Джимми погиб. Умер, так же как Старик Чоу, Уолтер Фишер, Су Рамирес, Полковник, Тео Джексон, Глория, Маусами и даже он сам — все умерли. Санджей раскрыл страшную тайну, постиг горькую истину: окружающий мир вовсе не реальность. Это мир снов, тончайшая вуаль из света, звука и материи, за которой скрывается мир настоящий. Герои смертного сна — вот кто они, а снится сон Приблудшей, Девочке ниоткуда. Окружающий мир — это сон, и все они ей снятся.

— Глория! — прохрипел Санджей. — Помоги мне!

В Тетушкиной кухне по-прежнему горел фонарь, свет которого падал на землю разграфленными желтыми прямоугольниками. Питер постучал, затем вошел и аккуратно притворил за собой дверь.

Тетушка сидела за кухонным столом, но не писала в дневнике и не пила чай. Услышав шаги, она подняла голову, машинально потянулась за очками и водрузила на нос подходящие.

— Питер! Я так и думала, что ты заглянешь.

— Тетушка, откуда тебе про нее известно? — спросил Питер, усевшись напротив.

— Про кого именно?

— Ну, Тетушка, ты отлично понимаешь про кого!

— Ты о Приблудшей? Наверное, слышала от кого-то. — Тетушка махнула рукой. Вроде от Молино, как бишь, как его, Джимми? Да, он заглядывал.

— Я не о том… Ты еще два дня назад сказала: она идет. Дескать, я знаю, кто она такая.

— Я так сказала?

— Да, Тетушка. Именно так.

— Сейчас уже и не вспомню, — озадаченно проговорила старуха. — Два дня назад?

— Тетушка… — раздраженно выпалил Питер, но она примирительно подняла руку.

— Ладно, ладно, не кипятись! Дай немного подурачиться, я же сто лет себе такого не позволяла! — Тетушка буквально впилась взглядом в Питера. — Похоже, ты сам все понял… Прежде чем услышишь мое мнение, скажи, по-твоему, кто эта девочка? Кто она такая?

— Эми?

— Не знаю, как ее зовут, но, если хочешь, пусть будет Эми.

— Тетушка, я не представляю, кто она!

— Разумеется, не представляешь! — усмехнулась старуха, сделала большие глаза, а потом закашлялась. Питер вскочил, чтобы похлопать ее по спине, но она лишь отмахнулась. — Сиди-сиди! Ничего страшного, просто голос садится. — Тетушка прочистила горло. — Это тебе и нужно выяснить. Каждому человеку приходится что-то выяснять, решать какие-то задачи. Твоя задача — эта девочка.

— Майкл говорит, ей почти сто лет!

— Тогда смотри в оба! — кивнула старуха. — Не позволяй этой Эми командовать, хотя она, конечно, старше и опытнее.

Ничего он от нее не добьется! Разговаривать с Тетушкой вообще непросто, а сегодня особенно. Такой оживленной Питер ее не видел. Она ведь даже чай не предложила!

— Тетушка, в прошлый раз ты сказала кое-что еще, — гнул свое Питер. — Про надежду. Ну, что она есть всегда.

— Вполне возможно. Это очень в моем духе.

— Наша надежда — Эми?

— Трудно сказать. — Старуха поджала бледные губы. — Это не только от нее зависит.

— А от кого еще?

— От тебя! — заявила Тетушка и, не дав Питеру опомниться, продолжила: — Ну, не делай такое несчастное лицо! В тупик не заходит лишь тот, кто ничего не ищет! — Она отодвинула стул и с видимым трудом встала. — Пойдем, кое-что покажу. Вдруг натолкнет на верные мысли?

Тетушка привела его в спальню. Как и в других комнатах, здесь царили чистота и беспорядок, обладающий собственной, проверенной годами логикой. У стены стояла кровать под пологом; продавленный матрас, судя по всему, набит одной соломой. Рядом на деревянном стуле горел фонарь. Помимо кровати и стула в спальне был комод, заставленный случайными на первый взгляд предметами. Вот старая бутылка с непонятной надписью «Кока-кола», напечатанной наклонным шрифтом на поблекшем ярлыке, вот металлическая банка с булавками, вот челюсть какого-то зверька, вот округлые, сложенные пирамидкой камешки.

— Мои душевные лекарства! — объявила Тетушка.

Они стояли рядом в тесной комнатке, и Питер чувствовал себя великаном: Тетушкина макушка с белым облаком волос едва доставала ему до плеч.

— Так моя мама называла любимые безделушки. «Держи душевные лекарства под рукой», — частенько наставляла она. — Тетушка показала на комод. — Откуда взялись эти, уже не вспомню. Фотография, конечно же, другое дело. Ее я с собой на поезде привезла.

Фотография находилась в самом центре: ею Тетушка дорожила больше всех остальных «лекарств». Питер осторожно взял снимок и чуть наклонил к окну, чтобы поймать луч прожектора. Потускневшая исцарапанная рамка явно предназначалась для формата побольше. «Наверное, сначала никакой рамки не было», — подумал Питер, разглядывая пару на лестнице у кирпичного дома: мужчина обнимал за плечи стоящую рядом женщину. Очевидно, снимок делали зимой: оба были в толстых куртках, а тротуар перед домом запорошило снегом. Время и солнце давно превратили все цвета в блекло-коричневый, но Питер понял: мужчина и женщина темнокожие, как Тетушка. У обоих типично джексоновские волосы, причем у женщины почти такие же короткие, как у мужчины. Женщина улыбалась прямо в объектив, а мужчина смотрел на нее и, похоже, хохотал. «Будто кусочек смеха на фотографию поймали», — подумал Питер. Снимок дышал верой, надеждой, любовью, а еще тайной, которая чувствовалась в счастливой улыбке женщины и трогательном внимании мужчины. Питер вгляделся пристальнее: поза женщины и округлость ее живота объясняли, в чем дело. Фотограф запечатлел не двоих, а троих: женщина ждала ребенка.

— Монро и Анита, — представила Тетушка. — А это наш дом. Филадельфия, Уэст-Лавир, номер две тысячи сто двадцать один.

— А это ты? — спросил Питер, показав на живот женщины.

— Конечно, кто же еще?

Питер вернул фотографию на место. Жаль, что у него нет такой же — на память о родителях! Тео — другое дело, его лицо и голос Питер еще не забыл. Стоило вспомнить брата, как перед глазами вставал последний вечер на энергостанции. Усталый, встревоженный Тео сел на краешек койки и осмотрел его лодыжку: «На вид получше. Опухоль спала, — сказал он и лукаво улыбнулся: — Верхом ехать сможешь?» Питер знал, что пройдет время, совсем немного, и воспоминания сотрутся, как краски на Тетушкиной фотографии. Сперва исчезнет голос Тео, затем померкнет образ, и в итоге останется одно имя.

— Так, она где-то здесь… — Тетушка кряхтя опустилась на колени и вытащила из-под кровати коробку. — Питер, помоги встать!

Питер взял ее за локоть и осторожно поднял на ноги, а затем наклонился за коробкой. Хм, обычная коробка из-под обуви с плотно закрывающейся крышкой…

— Ну, открывай! — велела Тетушка, сев на край кровати. Ее босые ноги едва касались пола, совсем как у Маленькой в Инкубаторе.

Питер послушался. То, что в коробке бумаги, он уже знал, но там оказались не просто бумаги, а карты, целая стопка карт.

Осторожно, даже опасливо, Питер взял лежавшую сверху. Сухая, как осенний лист, затертая чуть ли не до дыр, а сгибы хрупкие — одно неосторожное движение, и рассыплется. По верхнему краю шли слова: «Автомобильная ассоциация Америки, Южная Калифорния и Лос-Анджелес».

— Это папины карты, он их в экспедиции брал.

Питер бережно доставал одну карту за другой и перекладывал на комод. «Национальный парк Сан-Бернардино», «Лас-Вегас и пригороды», «Южная Невада», «Лонг-Бич», «Бухта Сан-Педро и порт Лос-Анджелес», «Пустыни Калифорнии», «Национальный заповедник Мохаве»… Последней, на самом дне коробки, лежала «Карта Центральной карантинной зоны», изданная по заказу Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям.

— Не понимаю, — покачал головой Питер. — Откуда они у тебя?

— Твоя мать принесла незадолго до смерти. — Тетушка по-прежнему сидела на кровати и, положив руки на колени, следила за Питером. — Она знала тебя как облупленного, пожалуй, лучше, чем ты сам себя знаешь. Сказала мне: «Отдашь, когда он будет готов».

«Она не представляет, что невольно задела больное место!» — подумал Питер, а вслух сказал:

— Ты, наверное, ошиблась. Мама имела в виду Тео. Коробка для него.

— Нет, Питер… — Тетушка покачала головой и улыбнулась очаровательной беззубой улыбкой. В свете прожекторов облачко седых волос сияло, словно нимб. — Коробка для тебя, Пруденс велела отдать ее тебе.

Много позднее Питер удивлялся собственным ощущениям. В тот вечер среди Тетушкиных «душевных лекарств» он чувствовал, что время открывается ему, словно книга, вспоминал последние часы матери, ее руки, хриплое дыхание и умоляющие слова: «Позаботься о своем брате, Тео! Он не такой сильный, как ты!» До сих пор казалось, она выразилась четко и ясно, но теперь Питер увидел ту сцену под другим углом, и мамины слова приобрели совершенно иной смысл и значение: «Позаботься о своем брате Тео!»

Размышления прервал громкий стук в дверь.

— Тетушка, ты кого-то ждешь?

— В такой час? — нахмурилась старуха.

Питер быстро засунул карты в коробку, задвинул ее под кровать и лишь у двери, увидев за сетчатым экраном Майкла, удивился: зачем такая конспирация? Майкл юркнул в прихожую и взглянул на старуху, которая стояла, неодобрительно скрестив руки на груди.

— Привет, Тетушка! — прохрипел он, запыхавшись от быстрого бега.

— И тебе привет, грубиян! Врываешься ко мне посреди ночи и приветы кидаешь! Нормально поздороваться не можешь?

— Извини! — Пристыженный Майкл залился краской. — Как поживаешь, Тетушка?

— Все в порядке, спасибо!

Майкл взглянул на Питера и, понизив голос, спросил:

— Можно тебя на два слова?

Едва Питер с Майклом вышли на крыльцо, из тени вынырнул Дейл Левин.

— Расскажи Питеру, что ты видел! — велел Майкл.

— Дейл, в чем дело?

— Слушай, — опасливо оглянувшись по сторонам, начал Левин, — не следует мне это говорить и вообще на Стену пора возвращаться, но, если собираешься вытаскивать отсюда Калеба с Алишей, дождись рассвета. На воротах я помогу.

— Что стряслось? Говори же!

— Винтовки! — вместо Дейла выпалил Майкл. — Иен решил вооружить Охрану винтовками.

41

В Больнице старшая медсестра Сара Фишер наблюдала за девочкой. Эми… Ее зовут Эми. Эту невероятную столетнюю девочку зовут Эми. «Ты Эми? — спросила Сара. — Так тебя зовут?»

«Да, — ответили карие глаза, а губы дрогнули в улыбке. Как давно ее не называли по имени! — Я Эми».

Саре очень хотелось переодеть девочку во что-то получше сорочки: а то имя есть, а ни одежды, ни обуви нет. Эх, следовало подумать об этом до возвращения в Больницу! Эми была пониже, постройнее и узкобедрая, как мальчишка, но Сара тут же вспомнила про любимые брюки для верховой езды. На ней они сидели в обтяжку, а Эми пришлись бы в самый раз, если, конечно, ремень потуже затянуть. Нет, перво-наперво девочку нужно вымыть и постричь.

В словах Майкла Сара не сомневалась ни секунды. В Колонии любили повторять: «Майкл — это Майкл», имея в виду, что он слишком, чересчур умен. Майкл никогда не ошибался. Сара понимала: рано или поздно это случится — человек не может постоянно оказываться прав! — и вздрагивала при мысли о том, как младший брат переживет этот день. Ежесекундное стремление к правде и желание решить каждую проблему обернется против него. Саре вспоминались башни из кубиков, которые они строили в Инкубаторе, а потом выдергивали нижний кубик и смотрели, как башня рушится. Сколько кубиков ни поставь, рассыпались они на глазах! Вероятно, нечто подобное произойдет и с Майклом: ошибка сразит его наповал. В этот момент брату понадобится поддержка, совсем как утром, когда они увидели тела погибших родителей. Тогда Сара поддержать его не сумела…

Сара не лукавила, когда говорила Питеру, что не боится девочку. Нет, поначалу страх был, но по мере того, как часы дежурства перерастали в дни, он превращался в нечто иное. В присутствии этой непонятной девочки, этой Эми, которая умела разговаривать без слов, Сара чувствовала утешение и надежду. Девушке казалось, она не одинока, даже больше: люди мира не одиноки, скоро они все очнутся от страшного сна и заживут новой жизнью.

Близился рассвет. Очевидно, вчерашняя атака не повторилась, иначе Сара услышала бы крики. Умирающая ночь затаила дыхание, выжидая, что случится дальше. На полную откровенность осторожная Сара не решилась и ни Питеру, ни Майклу, ни кому другому не рассказала о том, что случилось за миг до отключения прожекторов. Эми лежала, свернувшись калачиком, но тут села так резко, словно ее током ударило. Сара только успела задремать, как проснулась от звука, который издавала девочка: глухой монотонный стон вырывался словно из самой груди. Сара бросилась к Эми. «В чем дело? Тебе больно? Поранилась?» — спрашивала она, но девочка не отвечала. Карие глаза стали огромными и, очевидно, не видели Сару. На улице что-то творилось — в палате стало темнее, со стороны Стены послышались крики и чьи-то торопливые шаги. Сара чувствовала, в Колонии происходит страшное, но не могла даже отвернуться, ведь это страшное, как в зеркале, отражалось в пустых глазах девочки и горестном, рвущемся из ее души стоне. Непонятное продолжалось несколько минут — по словам Майкла, две минуты пятьдесят шесть секунд, больше напоминающие вечность, — и закончилось так же внезапно, как началось. Эми затихла и свернулась калачиком на койке.